При всем уважении, я бы даже сказала, преклонении перед Достоевским, я всегда с досадой читаю в "Преступлении и наказании" страницы, посвященные Сонечке Мармеладовой. Как же так? Ведь Достоевский был близко знаком с проститутками: известно, что, будучи холостяком, он посещал дома терпимости, что, впрочем, в те времена было обычным явлением для молодых людей. Но почему же, объясните мне, пожалуйста, он столь неправдоподобно в своем романе вывел проститутку Соню Мармеладову? И Катюша Маслова в "Воскресенье" Толстого – тоже героиня, высосанная из пальца. Вообще, в нашей великой русской литературе тема проституции освещена убого – и с художественной, и с психиатрической стороны, – рассуждала доктор Фролова, сидя в своем кабинете, который, как обычно во время ланча, превратился в литературный салон.
У Виктории Львовны были новые очки в золотистой оправе. Новые линзы поблескивали, когда она изредка и как бы вскользь бросала внимательные взгляды на сидевшего напротив нее Ивана.
Иван был неухожен и помят, будто с похмелья. Волосы, которые он с недавнего времени отпускал, но всегда аккуратно зачесывал набок, на сей раз были взлохмачены, спадали ему на глаза.
– Но ведь этот вопрос – проституция и психиатрия – требует иного, единственно верного взгляда, – продолжала доктор Фролова. – Наши великие писатели разводили вокруг этой темы антимонии, искали какие-то религиозные и нравственные ценности, вместо того, чтобы заявить в полный голос: ВСЕ, без исключения, проститутки – психически больны! Посмотрите на наших пациенток, кто занимается этим отвратительным ремеслом. Среди них же нет ни одной нормальной. Помните красавицу Елену, которая раздевалась повсюду в отделении? Она – патологическая эксгибиционистка. А Изабелла? – психопатка и наркоманка. А Вероника? – шизофреничка. Да зачем далеко ходить за примерами? Эта ваша Маша или, как вы ее называете, пани Мария – имеет целый букет психиатрических нарушений.
Иван ерзал на стуле, по всему было видно, что чувствовал он себя крайне дискомфортно. То нервно приглаживал свои нечесаные пряди, то в который раз проверял, строго ли по центру галстук.
– Почему вы думаете, что Мария проститутка? – тихо спросил он. – У нас нет тому никаких доказательств. Она мне недавно рассказала свою историю, очень печальную, кстати. И у меня нет никаких оснований ей не верить. Мы в своей работе совершенно перестали доверять пациентам, заведомо считаем, что они врут.
– Та-та-та, – перебила его Виктория Львовна, и в ее голосе зазвучали строгие нотки. – Рассказывать истории эти девицы – большие мастерицы.
– Хорошо, тогда зачем она здесь? Почему она сама пришла к нам?
– Скорее всего, совершила какое-то преступление, ждет суда, вот и решила сыграть в сумасшедшую, в расчете смягчить приговор. Больная-больная, а соображает. Это очень коварная пациентка, и я опасаюсь, Иван Борисович, как бы она, грешным делом, не утянула вас за собой.
После долгого молчания Иван, наконец, сокрушенно вздохнул:
– Да, доктор, вы правы. Я немного разболтался. Душа тоскует по колдуну… Но, разумеется, я должен взять себя в руки и выбросить из головы ненужные фантазии.
– Прекрасно! Молодец! – едва ли не вскрикнула доктор Фролова. Казалось, что она готова броситься к Ивану и расцеловать его. – Рада, что вы опомнились. А то я уже начала за вас серьезно переживать. После вашего возвращения из Рима что-то в вас изменилось, нарушилось. Это замечаю не я одна, но и другие сотрудники в отделении. Даже мистер Вильям, наш заместитель директора, недавно сообщил мне о вашей странной выходке, когда он в Шестой палате проверял исправность кровати. По его словам, вы якобы уверяли, что у мистера Вильяма пропал нос. Это правда? Не надо, не отвечайте! – она подняла руку с раскрытой ладонью, словно желая закрыть рот Ивану. – Да, мы все устаем, переутомляемся. Нам, психиатрам, непросто оставаться нормальными, стоять на земле, когда все вокруг летают в небесах. Признаюсь, я даже начала подозревать, что вы замышляете вернуться к литературным занятиям. Упаси вас Боже от этого, дорогой Иван Борисович! Мы же с вами умные люди, понимаем, что литература – это всего лишь выдумка фантазеров, опасная для них же самих. А психиатрия – это реальность. И мне было бы очень жалко, Иван Борисович, если бы вдруг... Но, слава Богу, что вы решили остаться с нами – психиатрами, а не с ними, – Виктория Львовна указала на дверь, которая неожиданно открылась.
В проеме показалась голова медсестры Сандры:
– Вы знаете новость? Наша секретарша родила дочку. Мы собираем деньги ей на цветы.
– Да-да, конечно, – Виктория Львовна, недовольная тем, что ее прервали, полезла в сумочку за портмоне.
ххх
Перед тем, как приступить к работе, доктор Селезень посетил туалет для медперсонала, где привел себя в порядок: расстегнув воротник рубашки и сняв галстук, протер смоченной ладонью шею, сполоснул лицо холодной водой. Затем перед зеркалом расчесал волосы и пригладил брови. Орел. Вернее, настоящий Селезень – с умным, твердым, проницательным взглядом.
Слова доктора Фроловой, на удивление, его приободрили. Стало быть, ему не кажется, что с ним происходят какие-то странности. Коллеги это тоже замечают. В больнице все считают, что доктор Селезень, если еще не сошел, то определенно сходит с ума. Сплетни о нем распространяет, конечно же, медсестра Сандра – эта сорока, таит на него обиду с того дня, когда придя к нему домой, вместо ожидаемого секса выслушала назидательную лекцию о том, что замужняя женщина не должна изменять мужу ни при каких обстоятельствах...
"Доктор Фролова тоже участвует в этом театре. Исподтишка, как она умеет. Невзначай обмолвится то с одним, то с другим: дескать, у Селезня появились симптомы болезни. Она – ведущий психиатр, к ее слову прислушиваются. Умная женщина. Но умирает от скуки. Вот и разыгрывает этот спектакль. Только она – не актриса. Она – режиссер!"
От этой догадки Иван поморщился. "Она хочет запереть меня в Шестой палате, по всем законам литературного жанра! Думает, что я не догадываюсь о ее намерении? Поэтому специально держит эту кровать свободной. Все в отделении ждут, когда Фролова даст команду и меня... Ну, нет, не дождетесь! Я совершенно здоров – ведь понимаю же, что у меня небольшой бред. Нужно взять себя в руки. Никакого алкоголя. Никаких таблеток. Никаких женщин! И вы все у меня останетесь с носом!"
Обрадованный, как мальчишка, Иван приложил к носу ладонь с широко растопыренными пальцами и пошевелил ими.
– Ба-ба-ба!.. – из зеркала его передразнивал...
Иван зажмурился. Затем осторожно приоткрыл правый глаз, потом левый. Почудилось. Показалось.
ххх
Приведя себя в порядок, Иван пошел по палатам. В коридоре ему встретился заместитель директора мистер Вильям:
– Как дела, доктор Сэлинджер?
– Моя фамилия Селезень, – поправил его Иван.
– Ах, да! Извините, ошибся, – замдиректора приторно улыбнулся.