ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Без родины можно прожить

Я работал, вернее, подрабатывал парамедиком на "скорой помощи". Три, а порой и четыре смены в неделю ездил по Нью-Йорку с напарником, забирая пациентов из разных мест и доставляя их по назначению. Среди пациентов, которых обслуживала наша компания, в основном были старики. Мы отвозили их в больницы или различные медицинские учреждения. Но встречались и молодые, и среднего возраста: иногда по распоряжению диспетчера мы подбирали с улиц жертв автомобильных аварий, покалеченных в драках, наркоманов в передозах, имели дело и с психиатрическими пациентами.

В последнее время я старался выбирать свою смену так, чтобы в паре со мной работал мой 20-летний сын Давид, недавно получивший сертификат парамедика. Давид учился в колледже на Манхэттене на медицинского инженера. По моему совету, он закончил ещё и полугодичные курсы, чтобы во время учёбы в колледже подрабатывать парамедиком. Сыну эта работа нравилась, учёбе в колледже она не мешала, к тому же, по моему мнению, расширяла круг его медицинских познаний, что могло пригодиться для его будущей профессии, тоже связанной с медициной. Ну, и пару долларов в кармане тоже никогда не помешают. Словом, у нас с сыном неожиданно сложилась семейная команда парамедиков.

Для меня же эта работа была нужна, в первую очередь, в качестве финансового подспорья. Что же касается самой работы как таковой, то настоящий живой интерес к ней у меня был только вначале, но три года спустя этот интерес заметно ослабел. То, что когда-то вначале мне казалось разнообразным и непредсказуемым, постепенно превратилось в рутину. Подобное наверняка случается с любой работой, говорят, даже у актёров или журналистов, то есть даже у людей творческих профессий, происходит похожее. Что уж говорить в таком случае о работе санитара?

По образованию я историк. Когда-то в Киеве закончил исторический факультет в университете. В Нью-Йорке долгое время пришлось работать в разных местах, не имевших ничего общего с профессией историка. Но пристрастие к истории меня не покидало и в Нью-Йорке. В конце концов мне удалось получить должность преподавателя истории в одном колледже в Нью-Йорке, где я вёл два класса на программе для бакалавров. Также три года назад я поступил в аспирантуру, чтобы получить степень доктора (PhD) истории. Степень доктора в будущем давала бы мне возможность работать в колледже профессором уже не по краткосрочному контракту, а на постоянной основе и на полную ставку, то есть вести не два класса, как сейчас, а четыре или пять, участвовать в различных академических проектах, разрабатывать учебную программу, короче, иметь полноценную работу, которая мне бы нравилась и где бы я чувствовал себя на своём месте.

Так бывает в жизни, у каждого складывается по-своему: один сразу, найдя своё призвание, направляет все силы в одном направлении, бьёт в одну точку и часто достигает успеха. (Впрочем, не всегда.) А вот у другого путь идёт зигзагами, порой до того причудливыми, что человек может даже сбиться с курса, потерять конечную цель. И вдруг – выходит победителем! Словом, общих правил нет.

Как аспирант университета третьего года обучения, я уже приступил к работе над диссертацией. Темой диссертации выбрал "Оппозиция при цезарях в Древнем Риме". Конечно, я мог выбрать тему, связанную с Киевом, Киевской Русью или современной Украиной, что было бы, пожалуй, более естественно и проще, так как я родом из Киева, пять лет в киевском универе изучал историю Украины. Но я выбрал Древний Рим.

Украину я никогда не любил, как, наверняка, не любили её многие евреи, жившие в Украине и покинувшие её при первой же появившейся возможности "свалить" после развала Совка. Я считал украинцев – если не всех, то подавляющее их большинство – антисемитами, антисемитами по духу, и этого одного для меня было достаточно, чтобы не любить ни Украину, ни украинцев.

При этом, как ни странно, большинство моих киевских друзей студенческой поры были украинцами. Близкие друзья, с которыми мы "гудели" во время учёбы, "отрывались" на дачах в Буче и Ирпене, ездили в Крым, Одессу или Карпаты. Мы и женились все приблизительно в одно время, были друг у друга на свадьбах свидетелями, потом в наш круг вошли и жёны.

После моего отъезда в Америку прошло едва ли не четверть века. Из Америки друзьям в Киев с каждым годом я звонил чем дальше тем реже; жизнь иммигранта в Нью-Йорке слишком отличается от жизни киевлянина в Киеве, общего у нас становилось всё меньше. С первых же дней в Штатах у меня началась бешеная напряжённая жизнь: поиски работы, изучение английского языка, поиски себя. Иногда приходилось работать одновременно и в двух, а то и в трёх разных местах, тыкаться во все дыры, чтобы не просто приспособиться к новой жизни в чужом месте, но и чего-то добиться. И при этом нужно было вносить свою лепту в семью, в семейную кассу, в воспитание сына и заботу о пожилых родителях.

Когда я звонил в Киев в какую-то дату, скажем, в день рождения друга или его жены, наши разговоры затягивались до бесконечности. Они, в Киеве, были готовы говорить часами, а я жил с ощущением, что мне постоянно нужно куда-то спешить, что у меня полно важных, неотложных дел, а времени в обрез, что я ничего не успеваю и сейчас трачу в этой телефонной болтовне своё драгоценное время. Разговоры с киевскими друзьями вызывали у меня сильное раздражение и досаду ещё и оттого, что наши жизни теперь слишком разные, поэтому мы больше не можем быть близкими, как прежде. Друзья в Киеве наверняка это тоже чувствовали, я догадываюсь, и оттуда, с того берега океана, я тоже всё реже получал от них звонки и месседжи по Фейсбуку или Вотсап.

Украина же для меня была страной третьего мира.

Моя жена по национальности – смешанная украинка и русская, родившаяся и выросшая в Киеве. Двадцать пять лет назад мы с ней встретились и поженились перед отъездом в США. Она вообще не считала Украину страной. "Украина – это не страна, а территория. Всё, что там происходит, меня совершенно не интересует", – заявляла она, когда изредка я делился с ней какой-то новостью из Украины, случайно попавшейся мне на глаза в ленте новостей. Такой категоричный взгляд моей жены на Украину – "не страну, а территорию" – мне не нравился из-за своей упрощённости. Однако, по сути, я тоже так считал.

Ну да, ну да, Киевская Русь, "Плач Ярославны", Киево-Печерская лавра… Казачество. Еврейские погромы Богдана Хмельницкого, которого несколько поколений украинских евреев после его смерти ещё называли "Хмель-злодей". Гайдамаччина. Снова еврейские погромы, повешенные или с отрезанными гениталиями еврейские шинкари в польско-украинских городках и посёлках. Неудачная попытка украинской государственности во время революции начала прошлого века, когда украинцы передрались между собой и снова почти на целое столетие утратили шанс иметь своё государство. И нынешняя Украина – сборище коррупционеров у власти, взяточников, барыг с поросячьими глазёнками, которые понятия не имеют о гражданском долге, а движимы только неистребимой тягой к корыту, где деньги, деньги, хаты на Печерске. Убийственный непрофессионализм, продажность, глупость. Каждый народ достоин своей власти. И кто сказал, что все народы равны? Народы – как люди, среди них есть талантливые и бестолковые, просвещённые и дремучие, миролюбивые и воинственные, и т.д. Об этом не принято говорить вслух, но так оно и есть, трудно отрицать очевидное.

Я привык к той мысли, что у меня нет родины. Украина не была мне родиной. Америка родиной не стала.

Но это не беда. Нельзя прожить без хлеба и без воды. Нельзя прожить без воздуха. Трудно прожить без крова, без денег, без семьи. Это потребности первоочередные, базовые. Без родины прожить можно. Без родины никто не умирал.

В Америке меня называли "русским" (Russian) – как "русскими" до недавнего называли почти всех иммигрантов из бывшего Совка. Изредка я вяло поправлял: "Я не из России, а из Украины". Но многие американцы не знали, что это за страна – Украина и где она находится. А объяснять, что я – еврей, из Украины, но мой родной язык – русский, – такое может и вовсе сбить с пантелыку неосведомлённого собеседника. Поэтому я давно привык к тому, что в Америке я "русский". И, кстати говоря, не видел в этом ничего плохого. Напротив, быть "русским" в Штатах всё-таки гораздо лучше, чем "***ом" в Украине. Русский – всё-таки представитель великой нации, прославившейся, в первую очередь, своей культурой. Я всегда чувствовал себя связанным незримыми прочными нитями с Толстым, Пушкиным, Булгаковым, Есениным, Шукшиным, героями русских народных песен. Я их любил и понимал. Русские писатели и поэты, историки, герои романов и песен – и замёрзшие в степи ямщики, и поручики Голицыны, и доблестные русские солдаты, – все они мне были понятны, близки, они были неотъемлемой частью меня. Даже персонажи из блатных песен Высоцкого мне казались благороднее украинских казаков и гайдамаков, которых я – еврей – всегда воспринимал как убийц и гонителей своих предков.

Поэтому я уехал в Штаты. Поэтому темой для своей докторской диссертации я выбрал Древний Рим, но не Украину.

Эти представления мне казались верными и незыблемыми, само собой разумеющимися, не вызывавшими сомнений.

Так продолжалось до 24 февраля 2022 года.

Началась война.

Это не моя война

— Сенька, брат! Ты слышал, эти суки окружают Киев?! Сегодня по новостям передавали про какую-то ночную стрельбу на Подоле, вроде бы их разведовательно-диверсионная группа проникла в город. Но их уничтожили. Ты видел эти длиннющие колонны русской бронетехники, идущие на Киев? Кошмар, настоящий кошмар, блин.

— Да, да. Это впечатляет, это круто. Жесть. Они должны сдаться – и всё. Сопротивляться глупо, даже смешно.

— Кто должен сдаться? Украинцы должны сдаться? Ты серьёзно так считаешь? Ты хочешь, чтобы русские танки вошли в Киев? Ты хочешь, чтобы украинцев выгнали из их домов, отправили в Сибирь, а в их квартирах поселились буряты и кадыровцы? Брат, ты что, бля*ь, не понимаешь, что русские устроят украинцам геноцид такой же, как когда-то немцы устроили евреям?

— Ну, насчёт геноцида ты загнул.