Словом, обстановка не ресторанная.
Да и сам Джефф никак не похож на рекламных поваров в белоснежных колпаках и с ямочками на румяных щеках. Но его движения точны и пластичны. Это заметно, когда он, скажем, возле раковины счищает пригар с кастрюли или соскребает со сковородки: вж-жик, вж-жик! При этом иногда мурлычет в бороду песенки в стиле кантри или фолк. Когда Джефф в духе — если день прошел легко или вечером его ждет что-то приятное, — под песню Боба Дилана даже может пуститься в пляс, с учетом, разумеется, занятости рук ножом или мочалкой.
Все вроде бы хорошо, но... В последнее время что-то изменилось в поваре иешивы. Почему-то все реже он поет и настроен отнюдь не философски. Напротив, часто хмур и чрезвычайно раздражителен.
***
Голоса сверху смолкли. Студенты, прочитав последнюю молитву, перед уходом сложили на столах полосатые талесы, рассовали по шкафам книги и, шаркая по полу ботинками, покинули здание. Следом за ними ушли и два учителя: один согбенный, старый, с тонким голоском и обмякшим лицом; другой — молодой, недавно вернувшийся из Израиля, где набирался знаний по хасидизму и утверждался в надежде на скорый приход Мошиаха.
Ни души в иешиве. Тихо.
Джеффри, не только отвечающий за питание студентов, но и по совместительству выполняющий некоторые обязанности завхоза, прошелся по пустым коридорам, прикрывая двери классов. Подобрал талесы, небрежно брошенные на стулья и съехавшие на пол. Все чаще он поглядывал на часы, словно спешил куда-то или кого-то ждал. Хотя порядок, в общем-то, был наведен и можно было спокойно отправляться домой. Но Джеффри не уходил.
Возле книжного шкафа что-то заставило его остановиться. Нет, не книги привлекли внимание повара иешивы, не буквы древнего иврита. И вовсе не собирался он сейчас читать комментарии к Торе, хоть, может, там и таятся ответы относительно будущего Джеффа. Не книги заставили его застыть у того шкафа, не книги.
Замерев, смотрел он на свое отражение в стекле дверцы. Косые лучи закатного солнца падали в окна, и, непонятным образом преломляясь, делали отражение Джеффа объемным, как на голограмме. Джефф, как бы став призраком, уходил внутрь, куда-то в четвертое измерение, между стеклом и книгами, и сквозь этот призрак в ермолке и со всклокоченной бородой просвечивали золотистые древние буквы. Но стоило чуть-чуть изменить угол зрения, как отражение пропадало и на стекле был виден лишь слой пыли. Холодок пробежал по спине у Джеффа. Жуть какая-то! Настоящий дух с того света! Зачем он сюда явился?..
Словно очнувшись, Джефф посмотрел на часы и полез в карман за мобильником. Пальцы в поисках нужного номера подрагивали. Нетерпение, даже злость почувствовал он. Вдруг — непонятно отчего — начал сильно дергать себя за бороду. Найдя наконец нужный номер, надавил кнопку. На звонок его, однако, никто не ответил.
— Дерь-мо! Fuck! — произнес он сипловатым голосом ругательства, вовсе не приличествующие месту для изучения иудаизма.
"Давай, Джефф, давай! Каждый день нарезай здесь хлеб, мой посуду, подметай полы. Почему я должен это делать, почему?! Когда-то в концертных залах мне аплодировали тысячи зрителей, подносили цветы. Джеффри Гордон — восходящая звезда с редким колоратурным сопрано, гордость семьи! И кто я теперь? Безголосый, всеми презираемый повар! Завхоз без настоящего и без будущего. Почему я должен унижаться перед ребе, притворяться, изображая из себя ревнивого хасида? Получать жалкие подачки от синагоги и за это быть благодарным Богу? Барух ашем? Fuck you!.."
Лицо его пошло пятнами. Он метался из комнаты в комнату, хлопая дверьми, обрушивая ругательства, обращенные неизвестно к кому. С прикуренной сигаретой спустился по лестнице в туалет, но бросил сигарету в писсуар и так, с расстегнутой ширинкой, вышел, не отлив ни капли.
Он вдруг понял, как сильно ненавидит Эстер. Вот кто виновник всех его бед! Эстер — истеричная самка, жадная, хитрая. Опутала его цепями, ласками своих пухлых рук, своим звонким смехом, своими лживыми крокодиловыми слезами! Еще и повесила ему на шею, как ярмо, своего тупого сына. "Дебил!" — воскликнул Джеффри, ударяя в дверь ногой, и непонятно к кому — к Мойше или самому себе — было обращено это оскорбление. Эстер все равно ему не доверяет. Сколько бы он ни делал для нее, она за ним следит, смотрит на его руки — нет ли следов от уколов, тайком шарит по его карманам! Окружила его шпионами, выпытывает у студентов, в котором часу он пришел в иешиву, где и с кем был во время ленча. Дура, набитая дура! Она думает, что может держать под ногтем его, самого Джеффри Гордона! "Эстер, никогда — слышишь? Ни-ко-гда! — ты не узнаешь обо мне всей правды и не заставишь плясать под свою дудку. Ты для этого слишком глупа, потому что пьешь много пива. Ты же алкоголичка, такая же, как и твой бывший муж!"
— Алкоголичка! Сука! — низвергал Джеффри камнепады проклятий, поднимая поваленные им же самим стулья и разбросанные талесы. Часто вынимал из кармана мобильник и звонил по тому же номеру. Но на том конце загадочный некто упорно не откликался...
***
— Наконец-то! Заходи, — торопливо пробормотал он, когда Стелла коротко нажала кнопку звонка, и распахнул перед ней дверь,.
Впустив Стеллу, Джефф выглянул наружу и, убедившись, что все спокойно, запер вход в иешиву.
Они спустились по ступенькам в кухню, во владения повара, который, надо сказать, к тому времени вид имел неважный и был очень взволнован.
— Извини, хотела прийти пораньше, но пришлось задержаться по делу, — извинялась Стелла.
— Да-да, понимаю, проходи сюда.
Остановились в дальнем углу, где стояли два старых кресла, а над ними в окошке гудел кондиционер.
— Такой же, как в прошлый раз? — спросил Джефф с тревогой и надеждой в голосе.
— Точно такой же, не переживай.
— Давай, — сердце его росло в размерах, ширилось во впалой груди.
— Сейчас, минутку, ван момент, — Стелла аккуратненько воткнула ноготок в невидимую прорезь сарафана и, как фокусница, извлекла оттуда квадратный целлофановый пакетик с сероватым порошком.
Обмен произошел мгновенно. Только в замедленной съемке можно было бы увидеть, как пакетик с героином попадает в ладонь Джеффа, где миг назад лежала десятидолларовая купюра. Ну а затем... Тут уже все видно и без кинокамеры: Стелла прячет деньги, Джефф из ящика извлекает шприц и ватку для процеживания, из крана льется водичка. Под ложкой вспыхивает огонек зажигалки. Сероватый порошок растворяется, раствор заполняет шприц.
— Ты что, колешь в ногу? — спросила Стелла, видя, как Джефф, сидя в кресле, закатал штанину до колена и туго стянул шнурком голень.
— Да. После того раза Эстер проверяет мне руки, — он умолк, поскольку начиналась самая важная, самая волнующая часть этого священнодействия, значение и важность которого может понять только тот, кто сам так сидел с теплым шприцем в руке, выискивая на своем теле вену.
А Стелла, отойдя, достала из кармашка сарафана другой пакетик, но с кокаином. Высыпала порошок на гладкую металлическую поверхность стола. Выровняла полоску и приблизила к ней нос с неестественно расширенной левой ноздрей, поскольку правая была зажата пальцем.
Тишина... Тишина падения, в котором нет ни жен, ни детей, ни денег, ни работы, нет ничего... Есть только благодатное тепло, разливающееся по всему телу, мгновение обещанных звезд, и любви, и вечности, влекущей тебя потом в пучину отчаяния и боли...
— Боже мой, я так устала от всего этого! — сказала Стелла, бросив взгляд опытной наркоманки на Джеффа, сидевшего в кресле с блаженно прикрытыми глазами.
Худое, угловатое его лицо разгладилось, пятна на щеках и на лбу сошли, даже борода — и та, казалось, стала ровнее. Джефф погружался в кайф, обретая сейчас полное примирение с собой и с действительностью. Он уже не помнил ни своих стенаний о загубленной жизни, ни брани, незаслуженно обращенной к Эстер и Мойше. Не помнил ни о своем треснувшем колоратурном сопрано, ни о ребе, ни тем более о том, что завтра нужно прийти сюда пораньше — привезут бутыли с питьевой водой.
— Он меня просто извел, просто замучил, — продолжала Стелла жаловаться на Осипа, отлично зная, что Джефф ее не слушает. Ему сейчас хорошо. — Понимаешь, когда я с ним, я не могу быть собой, я вынуждена играть какую-то роль. Мне иногда кажется, что в наших отношениях ни он, ни я, уже не различаем, где кино, а где реальная жизнь.
Она вытащила сигарету и защелкала зажигалкой, но огонек не вспыхивал.
— Вот ч-черт, не зажигается, — она говорила то на русском, то на английском, вовсе не заботясь о том, на каком языке ей следует сейчас говорить.
Он понимал и так. Джефф был родной, знакомый, из падших, хоть он — еврей из Кентукки, а она — молдаванка с примесью цыганской крови из Бессарабии. Какая, впрочем, разница, кто откуда, из какого городишки — кентуккийского или бессарабского? Важно, с кем тебе хорошо.
Она видела зажигалку, оттягивающую карман рубашки Джеффа. Но не хотела обрывать ему кайф. Подошла к плите, повернула ручку, и после мелкого треска конфорка вспыхнула цветком. Таким голубым васильком. Или пионом, что когда-то росли во дворе возле их дома. Она так обожала эти цветы, что клала их мягкие пурпурные лепестки себе на язык.
Прикурив, вкусно затянулась, проглотила дым. Да, все люди разные: одному нужно уколоться и молча блаженствовать. А вот ей после кокаина нужно обязательно курить и говорить. Она расхаживала по кухне, зачем-то поднимала крышки кастрюль, переворачивала черпаки.
— Я ненавижу, ненавижу его и все его кино! Он хочет реально превратить меня в Кармен. Он, по-моему, забыл мое настоящее имя. Ты не представляешь себе, что он заставляет меня выделывать: ползать в воде между острых камней с каким-то дурацким мешком в руках! Драться ножами! — с этими словами она сняла висящий на крючке длинный кухонный нож и принялась махать им перед собой.
— Что ж ты хочешь, он же режиссер. А все режиссеры немного "ку-ку", — пошутил Джефф.
Стелла уже находилась в коридорчике возле туалета. На стене там висело большое зеркало. Перед зеркалом Стелла выгнула спину и слегка подала вперед плечо. Завела назад напряженные руки. Затем сделала несколько резких взмахов.