"Только бы выдержать, только бы не обругать его!" Заклиная себя, Буранный Едигей глянул мельком на небо и опять увидел того коршуна, плавно кружащего в отдалении. И опять позавидовал он этой спокойной и сильной птице. И решил, что дальше нечего испытывать судьбу, придётся убираться, не лезть же силой. И, глянув ещё раз на коршуна, Едигей сказал:
— Товарищ лейтенант, мы уйдём. Но передай, кто там у вас, генерал или ещё больше, — так нельзя! Я, как старый солдат, говорю — это неправильно.
— Что правильно, что нет — обсуждать приказ свыше я не имею права. И чтобы в дальнейшем вы знали, мне велено передать: это кладбище подлежит ликвидации.
— Ана-Бейит? — поразился Длинный Эдильбай.
— Да. Если оно так называется.
— А почему? Кому мешает это кладбище? — возмутился Длинный Эдильбай.
— Там будет новый микрорайон.
— Чудеса! — развёл руками Длинный Эдильбай. — Вам больше негде, места не хватает?
— Так предусмотрено по плану.
— Слушай, а кто твой отец? — спросил в упор Буранный Едигей лейтенанта Тансыкбаева.
Тот очень удивился:
— Это ещё зачем? Какое ваше дело?
— А такое, что не должен ты говорить нам о том, о чём должен был сказать там, где задумали уничтожить наше кладбище. Или твои отцы не умирали, или ты сам никогда не умрёшь?
— Это не имеет никакого отношения к делу.
— Хорошо, давай по делу. Тогда давай, товарищ лейтенант, кто у вас самый главный, пусть меня выслушает, я требую, чтобы разрешили мне сказать жалобу самому главному вашему начальнику. Скажи, что старый фронтовик, сарозекский житель Едигей Жангельдин хочет сказать ему пару слов.
— Этого я сделать не могу. Мне указано, как положено действовать.
— А что ты можешь? — опять вмешался зять-алкоголик. И сказал с отчаяния: — Милица на базаре и то лучше!
— Прекратите безобразие! — выпрямился, бледнея, начальник по караулу.Прекратите! Уберите этого от шлагбаума и освободите дорогу от тракторов!
Едигей и Длинный Эдильбай схватили зятя-алкоголика и потащили его прочь, к тракторам на дороге, а он продолжал кричать, оглядываясь:
— Саган жол да жетпейди, саган жер да жетпейди! Урдым сендейдин аузын![29]
Сабитжан, который всё это время отмалчивался, мрачно прохаживаясь в стороне, тут решил проявить себя, выступив навстречу:
— Ну что? От ворот поворот! Так оно и должно было быть. Разбежались. Ана-Бейит! И только! А теперь вот как побитые собаки!
— Это кто побитая собака? — кинулся к нему разошедшийся не на шутку зять-алкоголик. — Если есть среди нас собака, то это ты, сволочь! Какая разница — тот, что стоит там или ты? А ещё бахвалишься — я государственный человек! Да ты никакой не человек.
— А ты, пьянчуга, язык-то придержи! — крикливо пригрозил Сабитжан, чтобы слышно было и на посту. — Я бы на их месте за такие слова упёк бы тебя куда подальше, чтоб духу твоего близко не было! Какая польза обществу, уничтожать надо таких, как ты!
С этими словами Сабитжан повернулся спиной, плевать, мол, мне на тебя и тех, кто с тобой, и, проявляя вдруг активность, по-хозяйски, громко и требовательно стал распоряжаться, приказывая трактористам:
— А вы что разинули рты? А ну заводите трактора! Как приехали, так и уедем! К чёртовой матери! Давай поворачивай! Хватит! Побыл в дураках! Послушался других.
Калибек завёл свой трактор и стал осторожно разворачивать прицеп на выезд, тем временем зять-алкоголик вскочил в тележку, снова занял своё место возле покойника. А Жумагали ждал, пока Буранный Едигей отвяжет своего Каранара от ковша экскаватора. Видя это, Сабитжан, однако, не воздержался, а, наоборот, заторопил:
— А ты чего не заводишь? Давай заводи! Нечего! Крути назад! Похоронил, называется! Я ведь сразу был против! А теперь хватит! Крути домой!
Пока Буранный Едигей садился на верблюда — надо было вначале заставить его прилечь, потом взгромоздиться в седло и поднять его на ноги, — трактора пошли вперёд, в обратный путь. Покатили по своим же следам. И даже ждать не стали. Это Сабитжан, сидя в первом тракторе, торопил…
А в небе кружил всё тот же коршун. Наблюдая свысока за рыжей собакой, почему-то раздражавшей его своим бесцельным поведением, коршун следил за ней. Непонятно было, почему собака не побежала, когда двинулись трактора, вперёд, а осталась возле человека с верблюдом, ждала, пока он сядет верхом, и потом потрусила за ним.
Люди на тракторах, следом верховой на верблюде, а за ним рыжая собака, бегущая скоком, снова двинулись по сарозекам в направлении обрыва Малакумдычап, где на уступе в одной из глухих промоин грунта было коршунье гнездо. В другое бы время коршун заволновался, роняя тревожные выкрики, держался бы вроде на отдалении, но не спускал бы глаз с пришельцев, убыстряя полёт, позвал бы свою подругу, что охотилась по-соседству на своих законных землях, чтобы и она присоединилась к нему на всякий случай, если потребуется защищать гнездо, но на этот раз коршун-белохвост нисколько не беспокоился — птенцы давно уже оперились и покинули гнездо. С каждым днём укрепляя крылья, янтарноглазые, горбатоклювые коршунята уже вели самостоятельную жизнь, имели свои владения в сарозекской округе и теперь не очень-то дружелюбно встречали старого коршуна, когда он заглядывал мимоходом в их края…
Коршун следил за людьми, повернувшими в обратный путь, по привычке видеть всё, что происходит в пределах его угодий. И особенно вызывала любопытство рыжая лохматая собака, неотлучно находящаяся при людях. Что связывало её с ними, почему она не охотилась сама по себе, а бегала, виляя хвостом, за теми, кто занят был своими делами? Зачем ей такая жизнь? И ещё привлекали внимание коршуна какие-то блестящие предметы на груди человека, едущего на верблюде. Именно поэтому коршун сразу заметил, как человек на верблюде, следовавший за тракторами, вдруг резко свернул в сторону и пошёл суходолом наискось, обгоняя трактора наперерез, пока они огибали суходол. Он погонял верблюда всё быстрей и быстрей, размахивая плетью, блестящие предметы на груди его подпрыгивали и позвякивали, верблюд резво бежал, широко и длинно выкидывая ноги, а рыжая собака припустила галопом…
Так продолжалось некоторое время, пока человек на верблюде не обогнал стороной трактора и не остановился поперёк пути на въезде в каньон Малакумдычапа. И трактора затормозили перед ним.
— Что? Что случилось ещё? — выглянул из кабины Сабитжан,
— Ничего. Глуши моторы, — велел Буранный Едигей. — Разговор есть.
— Какой ещё разговор? Не задерживай, накатались досыта!
— Сейчас ты задерживаешь. Потому что хоронить будем здесь.
— Хватит издеваться! — вспылил Сабитжан, ещё больше раздёргивая на шее галстук, свалявшийся в тряпку. — Я сам буду хоронить на разъезде, и никаких разговоров! Хватит!
— Слушай, Сабитжан! Отец твой, никто не спорит. Но ведь в мире не ты один. Ты послушай всё-таки. Что случилось там, на посту, ты сам видел, сам слышал. Никто из нас не виноват. Но подумай о другом. Где это видано, чтобы мёртвого возвращали с похорон домой? Такого не бывало. Это позор на наши головы. Вовеки такого не бывало.
— А мне плевать на всё, — возразил Сабитжан.
— Это сейчас тебе плевать. Сгоряча чего не скажешь. А завтра будет стыдно. Подумай. Позора ничем не смоешь. Вынесенный из дома на погребение не должен возвращаться назад.
Тем временем из кабины экскаватора вылез Длинный Эдильбай, с тележки спустился зять-алкоголик, экскаваторщик Жумагали тоже подошёл узнать, в чём дело. Буранный Едигей верхом на Каранаре преграждал им дорогу.
— Слушайте, джигиты, — говорил он. — Не идите против человеческого обычая, не идите против природы! Такого не бывало, чтобы с кладбища покойника возвращали назад. Кого увезли хоронить, тот должен быть похоронен. Другого не дано. Вот обрыв Малакумдычап. Это тоже наша земля сарозекская! Здесь, на Малакумдычапе, Найман-Ана великий плач имела. Послушайте меня, старика Едигея. Пусть будет здесь могила Казангапа. И моя могила тоже пусть будет здесь. Бог даст, сами похороните. Об этом буду молить вас. А сейчас ещё не поздно, ещё есть время — вон там, на самом обрыве, предадим покойника земле!
Длинный Эдильбай глянул на указанное Едигеем место.
— Как, Жумагали, проедет твой экскаватор? — спросил он у того.
— Да проедет, почему же нет. Вон тем краем…
— Ты постой, тем краем! Ты вперёд у меня спроси! — вмешался Сабитжан.
— А вот мы и спрашиваем, — ответил Жумагали. — Слышал, что человек сказал? Что тебе ещё надо?
— А я говорю, хватит издеваться! Это надругательство! Поехали на разъезд!
— Ну, если ты думаешь об этом, то надругательство как раз и будет, когда покойника с кладбища домой приволокешь! — сказал ему Жумагали. — Так что ты крепко подумай.
Все примолкли.
— Вот что, вы как хотите, — бросил Жумагали, — а я поеду могилу рыть. Мой долг вырыть яму, да поглубже. Пока ещё время терпит. В темноте никто этим заниматься не будет. А вы тут как хотите.
И Жумагали направился к своему экскаватору "Беларусь". Не мешкая завёл его, вырулил на обочину и поехал мимо на пригорок и с него на верх обрыва Малакумдычап. За ним зашагал Длинный Эдильбай, за ним тронул своего Каранара Буранный Едигей.
Зять-алкоголик сказал трактористу Калибеку:
— Если не поедешь туда, — указал он на обрыв, — то я лягу под трактор. Мне это ничего не стоит. — С этими словами он встал перед трактористом.
— Ну чего, куда ехать? — спросил Калибек у Сабитжана.
— Кругом сволочи, кругом собаки! — выругался вслух Сабитжан. — Ну чего сидишь, заводи давай, трогай за ними!
Коршун в небе теперь следил за тем, как люди завозились на обрыве. Одна из машин стала судорожно дёргаться, выгребая землю и откладывая её в кучу возле ебя, как суслик возле норы. Тем временем сзади подползал трактор с прицепом. В нём всё так же сидел одинокий человек перед странным неподвижным предметом, завёрнутым в белое и положенным посередине тележки. Рыжая лохматая собака слонялась возле людей, но больше держалась верблюда, лежала у его ног.
Коршун понял, что эти пришельцы долго останутся на обрыве, копаясь в земле. Он плавно отвалил в сторону и, намётывая широкие круги над степью, полетел в сторону закрытой зоны, собираясь поохотиться по пути и глянуть заодно, что происходило там, на космодроме.
Вот уже вторые сутки на площадках космодрома царило напряжение, работа шла беспрерывно днём и ночью.