РОМАН НА ГОРОДСКОМ ФОНЕ
Томасу Кентукки — моему бельгийскому другу
Вообще-то найти хороший порносайт — проблема. Чёрт! Впрочем, что значит "хороший"? Бесплатный, что ли? Кто же тебе будет фотки бесплатно показывать, а? Да и вообще, зачем тебе порносайты, чувак? Возможны ведь и иные пути.
Да-а, как же, "иные пути". Легко сказать. Противно, знаешь ли , идти в какое-нибудь тщательно засекреченное местечко, где каждый выбирает себе подходящую задницу на ночь. В конце концов, ты же всю свою долбаную жизнь распинался насчет ума, интеллектуального превосходства, избранности, патрициев и плебеев — и после всего этого идти покупать мясо? Нет уж, увольте. Ты так мечтаешь о любви — а там ее нет и в помине. Скорее отчаянная похоть, телоотдача с безумной обреченностью в глазах.
Потому тебя так и привлекают порносайты. А еще сайты знакомств. Вообще инет. Здесь ты остаешься наедине со своим воображением. И похотью. Это безопасно и не имеет каких-либо дурацких моральных ограничений. Цензуры в инете не будет никогда. Ибо аморальность выгодна всем.
"Внимание! Этот сайт содержит материалы, которые могут негативно отразиться на Вашем душевном благополучии. Если вы считаете данную тематику аморальной, не переходите по ссылке. Если вы приемлете подобные материалы, кликните сюда". О-па, дорогуша, где ты видишь аморальность? Она обитает скорее в министерствах, собесах и вузах, чем в инете. Любовь не может быть безнравственной. Никогда. Даже если служит простому удовлетворению естественной потребности. Ты всегда кликаешь на ссылку. Вся твоя жизнь — переход по ссылке. Грёбаный гипертекст.
Утром он гуляет с котом. Идет крупный взлохмаченный снег. Он набивается в нос, рот, уши, за воротник. Толстый слой снега надежно скрывает продукты жизнедеятельности людей — кучи дерьма, разлетевшийся со свалки мусор, разбитые пивные бутылки, пакетики из-под орешков, раздавленные пачки сигарет. Выйдя из подъезда, он в нерешительности останавливается. Идти туда значит неизбежно вляпаться в какую-нибудь гадость. Он с болью смотрит на дорогие ботинки. Нет, пусть Оскар — кот — делает свои дела здесь, у подъезда. Все равно вокруг никого нет, да и кому до этого дело, а снег при этом быстро заметет следы.
Оскар осторожно переступает лапами в снегу, а он медленно ворочает непосильно-туманные мысли. Сегодня у Малого получка, придут его друзья, будут пить водку, курить. Надо будет куда-то свалить, но куда? Ему не к кому пойти. Он ко всем испытывает отвращение. Достали. Пришлось отключить и мобильный, и домашний. А то звонят, зовут куда-то.
Оскар все сделал и с задумчивым видом плетется обратно. Флегматичный старый кот, найденный на свалке. Усы его, чуть заснеженные, уныло свисают. Глаза настороже — и все же в них сквозит непобедимая лень. Он подхватывает Оскара и входит в подъезд. Слава Богу, утренняя прогулка окончена.
Подъезд охватывает его теплыми миазмами мусора и нечистот. Тело непроизвольно вздрагивает. Он проводит свободной от кота рукой по волосам и вспоминает о Тиме. Вот к кому он пойдет. Тоже, конечно, фрукт. Но, в принципе, достаточно терпим для общения в реале. Поднявшись на этаж, он опускает Оскара и шарит в кармане в поисках ключей. Где-то выше воркуют голуби соседа...
Почему я живу с Малым? Живу уже целых четыре года. Господи, четыре года... Лет так надцать назад подобный срок совместного интимного пребывания показался бы мне нереальным. Просто фантастика. Мечтал о принце, а получил... нищего. Странно, но мне кажется, я до сих пор его люблю. Да, он слишком груб, слишком мужиковат, но есть все же в нем этакий незабываемый шарм недалекого мачо, способного на инстинктивную нежность, даже на преданность. И пусть надо мною подшучивают друзья — мол, Давид и Голиаф в одной постели, плевать. Я все равно его люблю.
Как же тряско в этой маршрутке! Мимо проносятся цветастые абракадабры граффити, югославские домики из пенопласта, фаллические торчки заводских труб — это город мой родной... Вот наконец и моя остановка. "Аврора". Так назывался когда-то кинотеатр, развалины которого можно лицезреть справа. Вокруг ширится мелкий бизнес в виде лотков и бабулек, а никем не приватизированная громада с двумя ржавыми грибами-кондиционерами на крыше величественно рушится, не желая "прогибаться под изменчивый мир".
Вываливаюсь из маршрутки. Пиликает мобильный. Тима прислал смс. "Жду тебя, котик. Готовлю". Интересно, что? Последний раз кормил меня какой-то постной гадостью из кришнаитского кафе. Потом меня тошнило всю ночь. Любви, естественно, не получилось. Перебегаю выщербленную временем, будто вынырнувшую из давней эпохи генсеков и первомаев дорогу. Начинается дождь. Люди спешат спрятаться под остановку. Вернее, под гибрид остановки с хлебным магазином. А что? Очень предприимчиво.
Тима очень падок на всякую сектантскую чушь. Видимо, оттуда же и его нетрадиционность. Живет он в частном доме за железнодорожным полотном. Терпеть не могу подобную местность во время дождя. Месить грязь — вещь не из приятных. Интересно, что он скажет, увидев меня? "Ну наконец-то, котик. Раздевайся". "Совсем?", спошлю я. Глупо это все.
Мешу грязь. Грязь — не глина, блюдца или вазы из нее не получится. Вспоминаю, что покойный дядя Тимы был гончаром. Все комнаты его дома уставлены керамикой. Иногда, когда с деньгами становится совсем туго, Тима что-нибудь продает. Я тоже время от времени прихватываю какую-нибудь вещицу. Малый злится: мол, захламляю дом всякой ерундой. Он предпочитает постеры с качками и пирамиды дисков. Интересно, если он так припадает на качков, то зачем ему я? В одном Арнольде таких как я уместится где-то десяток.
Вот и дом Тимы. Желтый, двухэтажный, с просторной верандой, на которой так приятно понежиться голышом жарким летним вечерком, потягивая кальян и лаская друга. Вокруг дома — "сад Киото". Так Тима называет странный гибрид японского и европейского садов. Когда-то здесь было полно роз, пионов и сирени. Новый хозяин внес в сад существенные коррективы. Насажал странного вида кустарник, натыкал повсюду причудливых камней, кое-где поставил глиняных божков, сделанных дядей — и назвал эту химеру Киото. Каков сад, таков и садовник.
Вот он, мелькает в окошке. Мое тело непроизвольно предчувствует его. Уж очень он до него жаден. Снова трезвонит мобильник. Малый. "Ты где?" "Я в городе", отвечаю. "Питаюсь. А ты?" "Да ко мне тут друзья подвалили. Приезжай". Как же! "Ага", отвечаю. "Где-то часика через два". "Лады. Покедова". "Пока".
Мы могли бы сниматься для порно. Выйти на мировой уровень. Получить кучу престижных премий: Берлинале, Канны, Клермон-Ферран. Вместо этого мы возимся на раскладном диване и пытаемся поверить в то, что счастливы. Наше счастье хрупкое, ломкое, как первый осенний лед. Один неверный шаг и — клац! — побежали трещинки.
Мы входим в стадию экстаза. Странное дело — секс без любви. Похоже на медицинскую процедуру. Или визит в Диснейленд. Через час забывается. Мы неистово поглощаем друг друга, обмениваемся теплом и влагой. В один из пиковых моментов кто-то шепчет: "Пойдем покурим?", и мы, голые, задорно хохоча, посверкивая ягодицами, проходим на кухню, садимся друг напротив друга и начинаем курить. Дым сизым туманом плывет над столом, и наши глаза постепенно перестают различать сидящего напротив.
Покурив, мы возвращаемся обратно, на диван. Мы ни на йоту не отступаем от запланированного графика; начинаем точно с того, на чем остановились. И пусть весь мир подождет! Мы впиваемся друг в друга, кусаемся, кромсаемся, пинаемся, лижемся, постанываем. Искренне ли все это? Мы не знаем. На самом деле нам все равно. Мы не страдаем болезнью искренности. Возможно, потом нам будет плохо. Возможно, потом мы пожалеем об этой страсти. Возьмем все это в кавычки. Вытрем ластиком презрения. Возможно. А может, и нет.
Мы могли бы сниматься для порно. Мы комфортно ощущали бы себя в свете софитов, равнодушные к красоте. Но мы отчаянно стремимся к счастью и тужимся из последних сил...
Они — Коля, Рома, Артем и Малый — все еще сидели на кухне. Играли в карты, хотя были уже изрядно пьяны. Угар кисло щекотал ноздри, а нездоровый смех отбивал желание войти.
Они (за исключением Малого) были натуралами. Просто все вместе учились в бурсе, сдружились и не хотели менять привычки совместного времяпровождения. Они относились к Малому с легким недоумением, но, в общем, не порицали. Вместе ходили на рыбалку, в компьютерные клубы, вместе отмечали праздники и чинили поломки в компьютерах. У них были проблемы с женским полом — ну не давалась им эта стихия, хотя, если присмотреться, они были нормальными здоровыми парнями, даже в чем-то симпатичными. Каждый из них (кроме Малого) мог бы стать хорошим мужем — хозяйственным, любящим, не склонным к измене. Не склонными из-за лени.
Они были компьютерщиками — а это совершенно особая порода людей, чрезвычайно отличная от других. Иногда складывалось такое впечатление, что машина заменяет им все — от подруги до пищи. Не говоря уже о сне или личной гигиене. Они обитали там, внутри игр и программ, сливались с ними — по крайней мере, так казалось со стороны.
Хлопая картами и булькая пивом, они громко обсуждали чей-то мобильник. Хлопнула дверь. Они на мгновение замолчали, а потом с новой силой пустились в дискуссию. Это занимало их больше, чем что-либо иное. И пусть весь мир подождет!
Войдя в квартиру, по запаху и звукам я понял, что компания еще здесь и уходить пока не собирается. Я разулся и прошел в кабинет, включил компьютер и вошел в инет. Привычно затрещал винчестер. Я расслабился и стал проверять почту. До меня доносились смех и отрыжки. Я встал и закрыл дверь. Толстая дубовая дверь с инкрустацией. Дорогая вещь. И совершенно звуконепроницаемая.
Итак, письма. Это от месье Олля из Лилля: "Дорогой Джош, сердечно благодарю Вас за высланные материалы..." Французы умеют быть вежливыми. Только вежливость у них какая-то однотипная, заученная. Ага, а вот и новые переводы. Будет чем заняться. Сообщения от коллег, путешествующих по Болгарии. Фотки из Софии. Потом посмотрю — сейчас расстраиваться не в кайф. Они там, а я здесь. Я здесь, а они там...