А из парков, утомленные сентябрьским солнцем и лежанием на траве, звеня металлом, в полиэтилене и коже, в наколках и серьгах, с красно-зелеными торчащими волосами, выходят на улицу Святого Марка нынешние ее хозяева — дети богатых родителей, бунтари, отбросы общества, словно стая разноцветных бабочек или дикое первобытное племя.
2012 г.
Тюремный эскулап
— А вам тюрьма, случайно, не снится?
Он улыбается, потом слегка хмурится, пытаясь что-то припомнить.
— Недавно приснилась больница, койки, пациенты. Но как-то смутно, утром все забыл. В зоне прошла почти вся моя жизнь...
Тюремный врач. В представлении многих наверняка это словосочетание находится в одном ряду со словом "костолом". В крайнем случае — неудачник, который не сумел сделать карьеру в гражданском мире и поэтому перешел работать в мир за колючей проволокой. Соблазнился на государственные льготы. Ни о клятве Гиппократа, ни о каком-то милосердии тут и речи быть не может. Но как примитивны порою такие представления!
Аркадий Сноль двадцать пять лет проработал начальником больницы, которая обслуживала все колонии, тюрьмы и следственные изоляторы Татарии. Среди его больных были и мелкие воры-карманники, и отпетые рецидивисты.
— Если бы я мог пойти работать в американскую тюрьму — пошел бы, не задумываясь, — говорит он.
— Он даже узнавал, какие для этого нужны документы. Но оказалось, что в Америке для работы врача иммигранту нужно подтвердить диплом мединститута, а это нелегко, особенно если тебе за шестьдесят. Иначе, не сомневаюсь, Аркадий лечил бы уже американских зэков, — подключается к разговору его жена Анна.
Тем не менее он все равно лечит американских зэков-наркоманов, выпущенных из тюрьмы при условии, что они пройдут курс лечения. Категории его больных во многом сходны, разве что те, в России, были еще за колючей проволокой, а эти, в Америке, уже на свободе.
Как я стал лепилой
Начнем, однако, по порядку и перенесемся в 1960 год, когда выпускник Харьковского мединститута Аркадий Сноль, ни сном ни духом не помышлявший о работе тюремного врача, влюбляется в выпускницу автодорожного техникума. Она получает распределение в Казань, а он, имея на руках направление "в другую сторону" — в Сумы, едет за любимой в Казань. Там они женятся и... без направления института на работу его никто не берет. Как быть? Знакомый предлагает пойти работать в МВД. Аркадий соглашается, всемогущее МВД быстро устраняет все формальные проволочки, и 23-летний выпускник института, который еще недавно в лабораториях резал лягушек, становится врачом медчасти Казанской колонии строгого и особого режима.
В зоне битком набитые бараки, отбывают сроки и новички, и рецидивисты со сталинских времен: одни получили срок за несколько убийств, другие — за украденную буханку хлеба.
— Вспоминаю первый день: ноябрь, метет снег. Я пришел в колонию в отутюженных брюках, новое пальто, шапка-пирожок. Во дворе колонии сидят заключенные, сколачивают ящики. Иду, а вслед несется: "Стиляга! Пижон! Лепила!" Такое ощущение, что иду сквозь строй. Но понимаю: на эти провокации поддаваться нельзя, нужно молчать и внешне сохранять спокойствие, хотя, честно признаться, коленки подрагивали. Зэки сразу берут на испуг. Они давят и, если поддаешься, чувствуют это. Главное — выстоять первое время, не сломаться.
— А что значит "лепила"?
— Так заключенные окрестили медперсонал: "Эти граждане начальники в белых халатах что-то лепят в своих лечебницах". Оперативный состав они называли кумовьями, потому что те якобы "крестят зэков на новые сроки". Прозвища, как видите, несколько оскорбительные. Я рассказываю это для того, чтобы показать: ко всей администрации колонии отношение заключенных было одинаково негативным. Но существовало и различие: оперативникам не доверяли, их побаивались, врачей же почитали за спасителей.
— Кто вам раскрывал премудрости тюремной субординации?
— Прежде всего опытные контролеры, которые охраняли рецидивистов еще с военных лет. Они объясняли, что с этой публикой нянчиться нельзя, если наглеют, нужно сразу наказывать штрафным изолятором. Несколько уроков мне преподал заключенный без одного глаза, по фамилии Самигулин. Его с партией особо опасных привезли к нам из пермской тюрьмы и назначили санитаром. Мы с ним договорились: если кто-то из заключенных косит под больного, Самигулин мне подмигивает своим единственным глазом. В колонии тогда появилась "кирпичная" болезнь: приходит пациент и жалуется, что болен. Я вижу — он абсолютно здоров, но градусник почему-то показывает высокую температуру. В таких ситуациях Самигулин мне подмигивал: мол, не верь, загляни ему в карман. Я заставлял таких "больных" выворачивать карманы, а там лежал кусочек нагретого кирпича. Оказывается, перед тем как идти в медчасть, они нагревали кирпич, клали его в карман и, пока мерили температуру, держали пальцы на этом кирпиче; потом, рассматривая градусник, теплыми пальцами ненадолго зажимали его наконечник.
— Но вам приходилось сталкиваться не только с псевдобольными, не так ли?
— Конечно. С первых же дней работы я для себя выработал четкую позицию и старался ее придерживаться: если человек болен — сделаю все, чтобы помочь ему; если же притворяется больным — отношение к такому было совершенно противоположным.
Режь, начальник, по живому!
Аркадий описывает далекое прошлое детально и обстоятельно, называя даты, фамилии. Он спокоен, а сидящая рядом жена часто вскидывает брови: "Неужели было и такое?" Только сейчас, во время этого разговора, Анна узнает некоторые, порою холодящие кровь подробности прошлой работы мужа. Он о многом ей не рассказывал: во-первых, запрещалось по роду службы, во-вторых, не хотел волновать. К примеру, только сейчас она узнала, что специальной охраны для медчасти не выделялось. Единственным средством защиты была вмонтированная в стол кнопка тревожной сигнализации, которая к тому же часто не работала. Или, скажем, под матрасом одного зэка однажды обнаружили три штыря — заточенные напильники, специально изготовленные для нападения на Аркадия...
— По врачебному халату не скучаете? — спрашиваю, рассматривая его фотографии той поры.
— Еще как скучаю! Иногда так хочется оперировать, накладывать швы, делать уколы...
— Говорят, что любой хирург помнит свою первую операцию. А как было у вас?
— Однажды ночью звонят из тюрьмы мне домой: "Срочно приезжай! Заключенный в изоляторе, впав в отчаянье, вогнал себе под ребра две швейные иглы!" По дороге в колонию я лихорадочно вспоминал те немногие операции, в которых участвовал ассистентом. Прибегаю в штрафной изолятор. Там на койке лежит пациент, у него под кожей в районе сердца я прощупал две металлические иглы. Кричу санитару: "Беги в медчасть, неси новокаин!" Проходит время, санитара нет. А пациент вдруг заявляет: "Режь, начальник, по живому, иначе сейчас уйду". Я решил резать. Дрожащими руками подношу скальпель к его груди, делаю глубокий надрез, вынимаю из-под ребер одну иглу, затем другую. А больному — хоть бы что, даже глазом не моргнул. Я замазал ему рану йодом, обработал, перевязал, тот встал и пошел в барак. Так прошла моя первая операция в этой медчасти.
— Какой случай из вашей практики можно отнести к разряду особых? Что поразило, потрясло, показалось диким?
— Всего не припомнишь... Ну вот, к примеру: приходит ко мне зэк по фамилии Лапшин, просит направить его в госпиталь, утверждая, что проглотил гвоздь. Оказывается, Лапшин проигрался в карты и возвращаться в колонию ему нельзя — убьют. Я начал допытываться, правда ли то, что он сказал, а Лапшин вдруг вынимает из кармана гвоздь и на моих глазах погружает его себе в рот. Представляете? В прихожей на вешалке вместо крючков были вбиты 125-миллиметровые гвозди — вот откуда гвоздь взялся. Отвезли Лапшина в больницу, там прооперировали. Но в колонию он уже не вернулся: в больнице несколько раз вспарывал себе живот, пока не умер. После этого я долго не мог прийти в себя. Знал ли я тогда, что перед моими глазами пройдет еще столько ожогов, инфарктов, самоубийств! Что впереди — массовые отравления, бунты, беспорядки...
"Снолевская" больница
Молодого способного врача заметили "наверху": в 25 лет он становится начальником медицинской части колонии, а еще через два года получает должность заместителя начальника межобластной больницы УИТУ МВД Татарии.
На дворе май 1964 года, и уже старший лейтенант Сноль в первый день приходит в больницу на руководящую должность. Ему вслед зэки больше не кричат: "Стиляга! Лепила!" — а вежливо расступаются перед "гражданином начальником". В первый же день в больнице ЧП — больные в туберкулезном отделении перепились и захватили отделение!
— Дежурная служба предлагает применить силу. Я решил попробовать обойтись без крайних мер. Открываю дверь отделения — тихо; осторожно прохожу дальше по коридору...
— Но пистолет-то хоть при себе имелся? — спрашиваю его.
— Что вы! С оружием на территорию зоны вообще нельзя было входить, только в последние годы дежурной службе разрешили иметь баллончики со слезоточивым газом. Так вот, прохожу по коридору, открываю следующую дверь — тишина. И неизвестно, то ли там никого нет, то ли они притаились и ждут. Трезвые вряд ли бы подняли руку на врача, тем более на начальника больницы, а вот от пьяных можно ожидать чего угодно. Я обошел все палаты, но пьяных не нашел — они из больницы по крышам перебежали на территорию колонии. Потом их отловили и наказали.
При Аркадии эту больницу в Казани называли "снолевской".