На сходке порешили: оформить документы и отправить уважаемого вора в законе Станислава Николаевича в далекую Америку, в Нью-Йорк. Для наведения там порядка.
В Нью-Йорке Маханьков основал несколько липовых фирм, на счета которых потекли из России доллары. Сомнительные, скажем, доллары. Заработанные на торговле оружием и наркотиками. Собранные у обманутого населения. Выбитые у российских бизнесменов вместе с их ровными белыми зубами.
Маханьков обладал всеми способностями, необходимыми для наведения порядка. И, разумеется, авторитетом. Очень скоро владельцы русских магазинов и ресторанов в Нью-Йорке согласились платить деньги только его братве и никому другому. Все происходило спокойно, по-деловому: коротко остриженные парни в кожаных куртках подходили к владельцу магазина или ресторана и тихо, но внятно произносили: "Если Станислав Николаевич курирует это дело, то изменить уже ничего невозможно". Этой волшебной фразы с упоминанием имени Маханькова было достаточно, чтобы владелец кабака, вытирая холодный пот со лба, бормотал: "Да-да, я понимаю, изменить ничего невозможно…" С теми, кто почему-то сразу не соглашался, Маханьков разбирался проверенным способом – отдавал приказ убить телохранителя, как предупреждение хозяину.
Коренные брайтонские бандиты быстро смекнули, что за грозовая туча приплыла из далекой России. Им, старожилам, уголовной красе и гордости Брайтона, пришлось без боя сдать улицы "маленькой Одессы на Гудзоне". Ведь брайтонские бандиты обладали только собственными мышцами и пистолетами. А за Маханьковым стоял великий и могучий российский криминальный мир.
Последним пунктом его триумфального шествия в Нью-Йорке должна была стать Уолл-стрит. Конечно, не улица и не сама фондовая биржа, а те российские инвесторы, которые, правдами и неправдами переправив в Америку миллионы долларов, вкладывали их в биржевые акции.
Но и с инвесторами Маханьков действовал по-старинке грубо, забывая, что Уолл-стрит – не зона. А там ведь и федеральные агенты, и службы надзора, и скрытые камеры.
Час его пробил. Маханькова накрыли утром, в бруклинской квартире. Пронюхавшие об этом аресте журналисты собрались возле его дома. Станислав Николаевич шел в наручниках в сопровождении двух задумчивых агентов ФБР, сохраняя завидное присутствие духа. Вдруг резко взмахнул ногой, попытавшись выбить камеру у одного тележурналиста. Его отвезли в тюрьму, а журналист помчался продавать заснятые кадры телеканалу SBC, где их потом прокручивали тысячи раз.
Такие вот, на первый взгляд, не связанные между собою события неожиданно сплелись в единый клубок и затянулись тугими узлами. Заинтересованных лиц оказалось слишком много, ставка за свободу или заключение подсудимого была высока для всех – для агентов ФБР, для новых идеологов в Конгрессе, для российских гангстеров и для их жертв. И, разумеется, для самого Маханькова, которому совершенно не хотелось сменить знакомые жесткие нары в Магадане на незнакомые мягкие, но все равно – нары, в Нью-Йорке.
……...................................................................................................................
Алексею же этот, еще не начавшийся, суд уже принес дополнительных сто долларов в неделю. Он сделал копии некоторых страниц и, вернув документы, поехал домой.
Машина свернула с трассы, и вместе с нею разъехались в разные стороны мысли Алексея. Одна мысль, сокровенная, устремилась к Лизиным глазам. Глубокие, темно-карие глаза. И зрачки – не круглые, а будто бы чуточку овальные. Никогда не видел таких. И когда шуршала спадающая юбка, смотрели эти глаза под черными ресницами смущенно и огненно.
А вторая, злая мысль холодом ползла в Бруклинский федеральный суд. Уж очень внушительно и грозно выглядела папка дела под семизначным номером.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Увядание осени и приход холодов в Нью-Йорке отмечены многими приметами. Конечно же, ветер. Хлесткий и наглый, ветер прошивает, пробирает до самых костей.
В Манхэттене на стены зданий натягивают паутину иллюминации, деревья опутывают крохотными лампочками. Из гаражей и с чердаков вытаскивают Рождественских пластмассовых оленей. В кабинетах специалисты уже подсчитывают, сколько денег горожане потратят на подарки. На перекрестках звонят колокольчиками добровольцы из "Армии спасения", взывающие к милосердию прохожих: "Пожертвуйте хоть цент на нужды нищих и бездомных". В городе больше туристов. Бесконечные гастроли театров. Шумно. Холодно. Ветрено.
О том, что осень увяла красиво, печально и, как всегда, быстро, свидетельствует и аллея в Центральном парке. Там пустынно.
Из художников последним аллею покидает Акоп. Высохший и выработавшийся за "теплый" рабочий сезон, он еще появляется с этюдником. Колдует кисточкой над листом бумаги…
Аллея пуста. Акоп зябко передергивает плечами, вытирает кисточку, складывает этюдник. Бросает последний взгляд вокруг.
Голые ветки. Запах дыма. Тишина. Акоп застегивает до самого верха молнию пуховой куртки, выбрасывает сигарету и идет к подземке. В тишине поскрипывают колеса его тележки...
2
В поисках места для парковки Алексей долго ездил вокруг небоскребов, пока не оставил машину на дорогой платной стоянке. "Лучше сюда ездить на метро, иначе разорюсь". Недовольный, он шел к уже знакомому зданию суда.
Диктофон и фотоаппарат пришлось сдать в камеру хранения. Слушания должны были начаться в половине девятого, но двери зала почему-то были закрыты, в коридоре топтался народ.
– Задерживают на час. В этой Америке ба-ардак, еще хуже, чем у нас, в России, – сказал небритый мужичок в мятом костюме.
Алексей прошел по коридору, заглянул в один из пустых залов. Сев там на скамью, достал книгу в зеленом коленкоровом переплете с оттиснутым профилем Тургенева. Перечитывал в который раз "Дворянское гнездо".
"– Это все в Божьей власти, – промолвила она.
– Но вы меня любите, Лиза? Мы будем счастливы?"
Алексей читал, широко раскрыв глаза, изредка моргая, отчего лицо его принимало диковатое выражение. Он читал про героиню романа с гибким девичьим станом и тонким русским профилем, которая исчезала в беседках тенистого сада, писала письма при свече, а видел другую Лизу – свою.
Странные, очень странные и не подходящие ни к месту, ни ко времени образы и картины виделись ему здесь, в пустом зале суда. Вообще-то, не классические романы надо бы ему сейчас читать. Ведь с минуты на минуту начнется суд над российским криминальным авторитетом.
А ежели Алексей такой книголюб, лучше бы купил себе другую книжицу – простую и правдивую. "Москва бандитская" называется. И прочитал бы там занятные истории о жизни знаменитых российских бандитов. Среди прочих, кстати, там целая глава посвящена и Станиславу Николаевичу, его геройствам на воле и в зоне. Впрочем, и читать-то не обязательно. Достаточно взглянуть на фотографии самого Маханькова в наряде зэка, а еще лучше – его жертв: обмякшие изуродованные тела, перекошенные лица, бессмысленно раскрытые рты. И дырка во лбу. И всё, и никакой романтики.
Такую книгу следовало бы читать перед тем, как идти на слушания в Федеральный суд. Никудышный он газетчик, Алексей. Его по старинке волновали темные аллеи, тени у глаз, легкое дыхание в женской груди…
ххх
Все скамьи в зале были заняты. Не хватало мест, пришедшие стояли в проходах. Поначалу в разношерстной толпе сложно было различить, кто – из братвы, кто – из ФБР, кто – журналист. Сомнения не вызывали лишь художники: парень и девушка богемного вида цветными мелками делали наброски.
– Сколько стоит один такой скетч? – спросил Алексей у девушки.
– Двести баксов, – ответила она, не поднимая головы.
Алексей на миг представил Лизу судебным художником. Подсудимые у нее наверняка получались бы все одинаково задумчивыми, раскаявшимися, а главное – несчастными. Но уж никак не такими законченными уркаганами со звериным оскалом. Завтра эти скетчи появятся во многих американских газетах.
Маханьков сидел в окружении трех лощеных адвокатов – известных нью-йоркских специалистов по уголовным делам. За прокурорским столом, кроме государственных обвинителей, сидели надутые и безликие агенты из вновь созданного отдела ФБР по борьбе с русской организованной преступностью. В центре – судья в черной мантии.
И двенадцать присяжных: белые, негры и один мулат. Им-то, этим двенадцати, нынче предстояло отойти от привычного мира – босс, банк, бейсбол. Им предстояло войти в мир иной – в звонкие дубравы, а точнее, в дремучие, непролазные буреломы российской криминальной жизни – башли, бабы, братва.
…Речь прокурора была суха и убедительна. Картина преступления вырисовывалась следующая: российский бизнесмен открыл на Уолл-стрит инвестиционную фирму "Граф". Московский банк перевел пять миллионов долларов, чтобы через эту фирму купить на Уолл-стрит акции. Граф долго размышлял, как лучше распорядиться деньгами, но акции почему-то не покупал. Московские банкиры все настойчивей просили либо купить акции, либо вернуть им долг, но Граф упорно отказывался. И тогда в его офисе вдруг появились люди Маханькова. "Если Станислав Николаич взял под контроль это дело, то изменить уже ничего невозможно", – сказали они, криво улыбнувшись. И от этой улыбки на лбу Графа выступил холодный пот, точно такой же, какой обычно выступает при обмороке. "Да-да, я понимаю, изменить ничего невозможно", – промямлил он. "Завтра же переведете деньги на наши банковские счета". На следующее утро Граф, как и обещал, поплелся в банк, но по дороге вдруг круто изменил маршрут и помчался в отделение ФБР, за помощью.
– Подсудимый Маханьков преступным путем попытался присвоить себе пять миллионов долларов, – закончил прокурор.
Зловещая тишина повисла в зале. Сотни глаз сошлись на одной точке – на скамье подсудимых, где в окружении адвокатов сидел маленький человечек с аккуратно подстриженной бородкой, в очках с затемненными линзами. В элегантном костюме и при галстуке. И казалось, что место этому милому человечку не на скамье подсудимых, а за кафедрой Гарвардского университета.