Тех писателей, которые не просто отдают некую творческую дань Великой Отечественной, но и настойчиво, с документальной вдумчивостью, разрабатывают пласты "глубинного залегания" этой, во всех отношениях странной, все еще далеко не изученной, а во многих аспектах своих — и не до конца осмысленной, войны.
И среди этих литературных имен, уверен, не затеряется теперь уже и имя писательницы Лианы Мусатовой.
Свое творческое видение, свое душевное "прочувствование" войны, Лиана стала воспроизводить еще в первых поэтических сборниках "На алтаре жизни", "Уроки времени", "Строгое лицо войны", "Многозначная однозначность"...
Но, всего лишь в отдельных стихотворных произведениях задекларированная, тема войны воспринималась в этих изданиях, то ли в качестве обычного тематического вкрапления в поток современной женственной лирики; то ли в качестве творческого проявления гражданственности; да еще — дани общественному мнению и коллективной народной памяти. В том числе, и памяти, возрождавшейся из семейных альбомов рода Мусатовых, по судьбе которого война тоже прошлась кроваво и жестоко.
Понятно, что Лиана — чье детство было истерзано войной и немыслимо трудным; физически и душевно израненным послевоенными годами — не могла, не имела права умолчать в своих стихах о виденном и пережитом; причем пережитом не столько лично ею и не только родными и близкими, но и всем ее многострадальным поколением. Это было бы нечестно и несправедливо, уже не только по критериям обыденной человечности, но и по самым высоким критериям очеловеченного искусства. Ибо, как писала она в своей поэзии "Строгое лицо войны":
Уходят поколения свидетели войны,
Свидетели последние... война тревожит сны, Желтеет похоронками, что в старом сундучке, С потершимися кромками... словами на клочке...
Может быть, именно такое понимание своего творческого долга перед военными поколениями, да еще то, что в довоенные годы сложные житейские обстоятельства сблизили многодетную семью Мусатовых со столь же многодетной семьей Поповых, воспитавшей прославленную фронтовую летчицу, Героя Советского Союза Надежду Попову, — и подвигло в свое время поэтессу Лиану Мусатову засесть за роман-хронику "Я, Надя Попова, из Донбасса", увидевшем свет в 2010 году в Донецке.
Конечно, жесткий документальный материал романа, который еще могла видеть сама героиня, диктовал свои условия, определял сюжет, манеру и стилистику произведения, в рамках которых Мусатовой непросто было развернуться и с лирическими отступлениями, и с философским проникновением в суть образов и коллизий. К тому же сама личность Поповой, со множеством ее званий, наград и общественных должностей, почиталась, причем вполне справедливо, почти на культовом уровне.
Тем не менее, в пределах жанра, роман удался; он нашел своего читателя, а главное, подарил новоявленному прозаику то, что мы, романисты, привыкли именовать "романным мышлением" — с его выстраиванием сложных сюжетных линий и событийных хитросплетений; с формированием микрои макрообразов, подтекстов и характеров...
А вот с последующим документальным романом "Реабилитирован посмертно" все выглядело намного сложнее. Здесь уже нужно было не столько романтически превозносить и восхищаться своим героем, сколько поражаться тем обстоятельствам, которые определяли судьбу старшего политрука Александра Шведова. То есть человека, который сначала, еще до нападения немцев, как сотрудник НКВД, в должности военного комиссара батальона особого назначения, наводил образцовый коммунистический порядок в Западной Украине; затем, по заданию НКВД, честно и преданно налаживал работу подпольной организации в тылу немцев.
Однако самое потрясающее заключалось в том, что, после возвращения к своим, Шведов попал в подвалы НКВД, прошел через все пытки и издевательства и в июне 1944-го был расстрелян по приговору военного трибунала. Естественно, как "враг народа", "пособник ипериализма", "предатель Родины" и т. п. Реабилитировали же его, как и сотни тысяч других репрессированных коммунистами, только в 1975 году; посмертно, само собой...
И вот здесь уже, вместе с героем своего документально насыщенного романа, писательнице пришлось иметь дело с такими фактами и явлениями, которые заставляли задумываться над сущностью того, что происходило на территориях, занятых и советскими войсками, и войсками фашистскими. Раскрывая процессы, происходившие в западных районах Белоруссии и Украины, у писательницы, например, хватило мужества документально признать, что после ввода туда советских войск...
"...Имели место безрассудные расстрелы пленных и раненых. Все это еще носилось в воздухе. Местные жители обсуждали военные парады, прошедшие в Бресте, Гродно и других городах, после падения Польши. В парадном марше прошли германские войска под звуки торжественной музыки советского оркестра. Советские солдаты и офицеры стояли вдоль шоссе и наблюдали за их парадным шествием. (И не только наблюдали, добавлю; в Бресте красноармейцы провели совместный парад с германскими войсками).
Местные жители всех советских называли "оккупантами". Из уст в уста передавались слухи об актах террора и самоуправства, случаях грабежей и мародерства со стороны военных. Таким образом, посланцы страны Советов искореняли "буржуазный дух и капиталистические пережитки прошлого". В соответствии с этой директивой, многих жителей депортировали, а имущество конфисковали. Под "раскулачивание" попала почти треть населения. Приобщенная территория гудела, как растревоженный улей. В этот улей и приехал он (то есть энкавэдист Шведов) с семьей. Для местных жителей они оказались оккупантами, а к оккупантам они были безжалостны".
Но лишь когда сам Шведов, который участвовал в раскулачивании и депортации коммунистами трети населения Западной Украины, несмотря на свою преданность советской власти, тоже оказался в застенках НКВД — только тогда он понял причину этой "безжалостности". Как и причину того, почему сотни тысяч бывших советских граждан уходили в ряды 15-го Русского кавалерийского корпуса СС, памятник которому, с поименным перечнем генералов-предателей этой части, был воздвигнут в свое время у храма Всех Святых в Москве; в Русскую Освободительную Армию генерала Власова; в Русскую Народную Армию Каминского, в украинские, белорусские, прибалтийские, туркестанские, кавказские и прочие национальные формирования.
В свое время я уже говорил — и по этому поводу меня много раз цитировали в СМИ, — что "ни понимать, ни оценивать процессы, происходившие в годы Великой Отечественной, невозможно, не осознав, что для Советского Союза — это была еще и жесточайшая... гражданская война". Так вот, не ссылаясь на это высказывание, Лиана Мусатова, по существу, подтверждает его щедро используемыми в своих произведениях документами, событиями; и, конечно же, судьбами самих героев.
Только имея опыт работы с подобными документами и фактами, писательница решилась подступиться к своему новому произведению — роману "На Пришибских высотах алая роса". Тема, которую она избрала, изначально обречена на читательский интерес, ведь речь идет о штрафном батальоне. Знаю-знаю, о штрафниках-красноармейцах уже немало написано и отснято кинопленки. Но в данном-то случае речь идет о... женском штрафбате! И тоже на документальной основе.
2
К чести писательницы, свое пристальное внимание она сосредоточила не столько на короткой, в пределах одного боя, жизни этого подразделения смертниц, сколько на том, как именно главные героини ее произведения оказались сначала под трибуналом, а затем в пггафбате; через какие круги ада им пришлось пройти. Наиболее примечательна в этом смысле судьба находчивой, вполне удачливой разведчицы Таисии Скотаренко.
Оставленная на территории противника, с целью внедрения в штат обслуживающего персонала лагеря военнопленных, вплоть до статуса любовницы его начальника, она в считанные минуты оказалась изобличенной первым же сотрудником лагеря, который взял в руки ее советский паспорт. Почему так произошло? Да потому что идиоты, или предатели, которые готовили ее к заданию, вручили девушке совершенно новенький, "непотертый", неизмызганный паспорт, хотя, исходя из даты выдачи, он уже должен был служить ей в течение нескольких лет, а значит, пройти через десятки рук.
Популярно объяснив девушке, что ее "сдали" гестапо еще в русской разведке, отправив сюда на верную гибель, немецкий офицер, пожалел ее, вернул документ и посоветовал появиться с ним через какое-то время, но уже — с истрепанным, способным пройти проверку у высшего начальства, в полиции и гестапо.
И Таисию, в самом деле, с пристрастием проверяли, допрашивали, провоцировали и вербовали. Она же все выдержала, внедрилась, и, с помощью связника и радиста, постоянно сообщала в Центр все те сведения, которые от нее требовались. Когда же, будучи отозванной Центром, она чудом прорвалась через линию фронта, то попала в руки советской контрразведки, где ее в течение многих дней допрашивали и пытали; где, не веря ни одному ее слову, над ней садистски издевались...
Выводы, к которым пришла эта украинская, до мозга костей советская, девушка-разведчица, чудом дотянув до трибунала, на котором ее приговорили к расстрелу, — были страшны своим запоздалым кошмарным прозрением: "Я боялась немцев, а, оказалось, надо было бояться русских! Немцы со мной обращались лучше, чем русские!.. Получается, что нет разницы между немцами и русскими, между фашистами и советскими!". Она, в самом деле, вдруг открыла для себя, что методы допросов и способы издевательства над личностью у оголтелых фашистов и убежденных коммунистов — одни и те же.
Что же касается национальной принадлежности девушки-смертницы, то советские следователи напоминали о ней советской патриотке Таисии циничными словесными плевками в лицо: "Падло хохляцкое! Комсомолка вшивая, с хохляцким гонором!"
Приблизительно так же складывалась и судьба храброй зенитчицы Сони Кирилюк; и бывшей летчицы Ады Бальзамовой, и многих-многих других "штрафниц", которым немедленный расстрел по приговору трибунала был милостиво заменен гибелью у немецкой оборонительной линии "Вотан".
Читатели старшего поколения помнят, как в 60—70 годах, теперь уже прошлого столетия, в литературу пришла целая плеяда писателей, таких как Виктор Некрасов, с его романом "В окопах Сталинграда"; Василь Быков, с циклом фронтовых повестей; Анатолий Иванов, Павло Загребельный, Виктор Астафьев, Валентин Распутин...