Я мог бы это и не смотреть, но, в общем, информация может быть полезной. Затем в семь часов я выхожу из дома.
А ложусь спать около двенадцати. Спать приходится мало, но я уже привык и не страдаю от этого — тем более здоровье у меня хорошее. Работа на фирме у меня заканчивается в половине шестого, и я сразу еду домой. Вскоре после семи я уже дома. Если не сломается компьютер или не случится что-нибудь неожиданное, на работе я почти никогда не задерживаюсь. Моя работа регламентирована по времени, и меня это вполне устраивает.
Инцидент с зарином произошел в день между выходными, и в нашем отделе двое взяли короткий отпуск. Из семерых сотрудников двое отсутствовали, поэтому у меня засело в голове, что мне нельзя ни опаздывать, ни пропускать работу вообще.
На Уэно я встретил сотрудника другого отдела нашей фирмы, и мы вместе перешли на линию Хибия, сели в один из последних вагонов, а затем стали продвигаться к головным. Дело в том, что когда делаешь пересадку на Уэно, ближайшие вагоны — задние, а на Нингётё выход и контроль — вблизи головных вагонов, поэтому на каждой станции мы выходили на платформу и переходили в ближайший передний вагон. На Акихабара мы встретили еще одного нашего сотрудника, и дальше поехали втроем. Однако едва поезд отошел от Акихабара, он остановился в туннеле, и объявили, что на станции Цукидзи произошел взрыв. Одно и то же объявление передали два-три раза, но без подробностей.
Вскоре раздалось новое объявление: пассажиры предыдущего поезда высажены на станции Кодэмматё. Платформа освободилась, и наш поезд также прибывает на Кодэмматё. Мы предположили, что дальше поезд не пойдет и нам придется идти до фирмы пешком, но это было недалеко — всего одну станцию.
Выход на Кодэмматё — в задней части платформы, а мы уже добрались до третьего вагона и приготовились идти назад. На платформе была большая суматоха. По пути к выходу мы увидели лежавшую у стены женщину, с которой, видимо, случился припадок эпилепсии. Она лежала лицом вверх, и ее тело дрожало, его сводило судорогой. Совсем молодая женщина. Ее обнимал молодой мужчина и, похоже, спрашивал, что с ней случилось. Увидев все это, мы не остановилось, а только подумали: что же могло случиться? Что это могло быть связано с недавним взрывом, нам и в голову не пришло. Вероятно, женщине стало плохо в переполненном поезде.
Пройдя еще немного, мы увидели лежавшего близко к путям мужчину лет пятидесяти — все тело его била сильная дрожь. Вокруг стояли три-четыре человека и, казалось, тоже спрашивали, что случилось. После того как я увидел сначала упавшую девушку, а потом мужчину, у меня мелькнула мысль, что это эротоман — приставал к ней в поезде, а она брызнула в него спреем, который вдохнула и сама. Поэтому оба и упали.
В ногах этого мужчины почему-то лежала мокрая газета. Я подумал: может, он обмочился, и кто-то бросил на это место газету. Но газета была мокрой от какой-то бесцветной жидкости, будто от воды. Если б это была моча, была бы желтоватой. Все эти мысли мелькали у меня в голове, пока мы втроем шли по платформе. Мы ни разу не остановились. Прошли и мимо лежавшего мужчины. Позже я об этом ни разу не разговаривал со своими спутниками, но мы все трое шли в ряд, и я был ближе всех к путям. Поэтому я прошел очень близко от газеты, смоченной зарином — в каких-то тридцати сантиметрах.
Мы слышали объявление, что в Цукидзи был взрыв, но эта станция отсюда далеко, и вряд ли здесь могла быть какая-то связь. Тем более я уже совершенно забыл о мокрой газете. В голове только и была мысль, что надо как можно скорее добраться до фирмы. Если быстро идти — хотя к половине девятого и не успеть, — к девяти можно добраться. Вообще-то от Кодэмматё до фирмы быстрым шагом можно дойти за 10-15 минут.
Пройдя контроль и поднявшись по лестнице на улицу, мы увидели, что вокруг полно людей. Многие ждали возобновления движения, многие искали телефоны, позвонить на работу или домой. Однако в тот момент, когда мы выходили на улицу, впереди закачался человек, будто у него закружилась голова. И упал. Какой-то мужчина помог ему встать и куда-то его усадил. Я не знал, имел ли этот мужчина какое-либо отношение к тем двум, что упали на платформе.
Таким образом, уже три человека почти одновременно упали у меня на глазах, однако тогда мне это не показалось особенно странным, и я не думал, что эти случаи взаимосвязаны. Первые двое пострадали из-за поведения эротомана, а третьему просто стало плохо. Так подумал я тогда. Вместе с тем, как я сейчас вспоминаю, когда я шел по платформе, то почувствовал какой-то запах. Зарин, говорят, не пахнет. Но запах все-таки был, хоть я и не могу его хорошо описать. Помню, я тогда вытащил платок и приложил его ко рту. Что это за запах? — подумал я. Возможно, так пахнет спрей, которым пользовалась женщина.
Когда мы вышли наружу, я сразу почувствовал, что меня тошнит. Самый молодой из нас спросил: Хаями-сан, у вас не болят глаза? В то время у меня с глазами еще все было в порядке, и я ответил: глаза не болят, но мне что-то неважно. Другой коллега тоже сказал: глаза болят. Внутри глаз какое-то странное ощущение. Но я тогда ничего странного не чувствовал.
Во всяком случае, мы дошли пешком до фирмы. В девять с первыми торгами началась работа. Однако в комнате было темно, несмотря на включенный свет. Мои записи как-то потускнели, и я не мог ничего разобрать. Очень странно, подумал я. Тогда я еще не знал, что это у меня зрачки сузились. Меня все больше тошнило. Я сказал об этом начальнику, и он посоветовал сходить в туалет и умыться.
Однако выяснилось, что еще один сотрудник — из общего отдела нашей фирмы — ехал на том же поезде и некоторое время простоял на платформе Кодэмматё, видимо, ожидая, не пойдет ли поезд дальше. Он тоже пришел на работу; и у него появились те же симптомы: боль в глазах и тошнота. Он сказал об этом своему начальнику, и тот приказал ехать в больницу в сопровождении кого-либо. Коль скоро и я чувствовал себя, по крайней мере, странно, мы поехали вместе на машине фирмы.
Когда мы приехали в больницу Сумито, пострадавшие от зарина туда еще не поступали, и мы фактически оказались первыми из их числа. Пока мы ждали в вестибюле, по телевизору показывали новости, и на экране были видны служащие метро, которые сидели и держались за глаза. Ах, вот в чем дело, — сказали мы в один голос. Тут в больницу один за другим стали поступать жертвы газовой атаки.
В больнице, в конечном счете, я провел две ночи. Физически я чувствовал себя не особенно скверно, но из-за плохих показателей анализа крови и суженных зрачков домой меня не отпустили. Поскольку жена у меня беременная, я не хотел ее волновать, и если меня оставляли в больнице, надо было как-то ей сообщить. К вечеру, когда меня перевели из отделения интенсивной терапии в общую палату, ко мне пришли жена, мои родители и родители жены. В эту ночь я совсем не спал. За свою жизнь я впервые попал в больницу, и меня все беспокоило. Например, спать не давала вставленная в нос кислородная трубка.
Последствий от этого инцидента у меня не было. Однако стал бояться ездить на поезде и некоторое время менял поезда и пересаживался из одного вагона в другой, опасаясь, как бы все это не повторилось. Этот страх со временем прошел, однако даже сейчас при пересадке я всякий раз пользуюсь другой лестницей. Но в целом я веду обычную жизнь, поэтому ненависть и тому подобное постепенно ослабевают. К религии я не испытываю никакого интереса, поэтому не могу отчетливо понять, что они совершили, а коль скоро не могу понять, то, наверное, и не испытываю ненависти. Если у меня в дальнейшем возникнут проблемы со здоровьем, тогда я, наверное, почувствую гнев. А сейчас…
Меня больше всего беспокоит, не отразится ли этот инцидент на рождении второго и третьего ребенка, не нанесен ли вред моему здоровью в этом смысле. Выписываясь из больницы, я спросил об этом врача, и он сказал: таких случаев раньше не было, поэтому я не могу гарантировать на 100 %. Если говорить о беспокойстве, то меня беспокоит только это.
Этой осенью мы переезжаем. В городе Сироока я купил землю, и, хотя строительство еще не началось, осенью дом будет готов.
Уже не успеть. Если ждать "скорую помощь", мы обречены.
Наоюки Огата (тогда 28 лет)
Огата-сан занимается в основном компьютерным обеспечением. Среди пострадавших, которые дали интервью для этой книги, довольно много тех, кто имеет отношение к компьютерам. Огата-сан рассказал, что вдоль линии метро Хибия расположено много фирм, связанных с этим бизнесом. Почему так произошло, неизвестно. Возможно, просто случайно.
Для тех, кто работает в софтверной индустрии, можно сказать, общим является то, что, во-первых, они очень заняты, а во-вторых, — часто меняют место работы. Однако Огата-сан, придя на работу после окончания школы, все время работает только в одной фирме. Подобные примеры в этой профессии встречаются довольно редко, и это вызывает восхищение его друзей. Беседуя с ним, понимаешь, что он действительно занят настолько, что невольно начинаешь ему сочувствовать. Впрочем, когда спрашиваешь служащих других фирм, среди них не найдется таких, кто скажет: "У нас много свободного времени, живем в свое удовольствие", — но все же… Огата-сан откровенно высказывается и производит впечатление искреннего молодого человека. Когда я брал это интервью, ему исполнилось тридцать, но по лицу и всему внешнему облику он выглядел моложе, и ему точно подходит определение "молодой человек". Его отношение к окружающим, видимо, можно назвать активным.
Пожалуй, из-за этой черты своего характера по дороге на работу на станции Кодэмматё он, увидев страшную картину, решил, что надо что-то делать, и довольно долго оказывал помощь пострадавшим. В результате сам надышался зарином. Многих, кто так же, как и он, оказывал помощь пострадавшим, постигла та же участь. Долгое время не приходили машины "скорой помощи", полиция почти не оказывала содействия. Естественно, он крайне недоволен такой неподготовленностью властей в чрезвычайной ситуации.
Родился я в Токио, в районе Адати, и все время живу там. Хоть я и говорю "Токио", но это его северная окраина, рядом с префектурой Сайтама.