В течение месяца к 3-4 часам дня я так уставал, что приходилось отпрашиваться. Иногда по нескольку дней в неделю не выходил на работу.
Сейчас уже работаю полную неделю, однако легко устаю. Раньше я часто выезжал по делам фирмы в командировки в Кобэ, на Сикоку и Кюсю, а сейчас уже не могу. Полностью прекратил. Раньше я сам вызывался в поездки, а сейчас приходится просить, чтобы поехал кто-нибудь другой. Исчезла выносливость, и сильно устаю за поездку на работу. Такого раньше не было.
Тем не менее, мне скоро на пенсию по возрасту, и фирма в какой-то степени смотрит на это сквозь пальцы и относится ко мне по-доброму. За это я ей очень благодарен. Однако ужасно положение тех, у кого плохо с работой, кто в тяжелом физическом состоянии. Государство должно серьезнее подумать об этих людях, и хотелось бы, чтобы оно одинаково относилось ко всем пострадавшим от зарина. Я говорю не о себе, а хочу поднять голос в защиту этих людей.
Зрение правого глаза село у меня наполовину. Но я не хочу думать, что причина этого в зарине. Я не хочу этого признавать. Такое признание будет означать поражение перед этими преступниками. Поэтому я перестал так думать. Основная причина — мой возраст.
Я громко храплю, и если рано ложусь спать, доставляю другим массу неприятностей. Поэтому я выхожу в коридор и убиваю время, слушая разговорные записи корейского языка. Когда все засыпают, тогда и я ложусь. На следующее утро все довольны, что хорошо заснули. На самом деле все всё знают.
Благодаря этому я могу успешно изучать корейский язык. Поскольку зрение никуда не годится, а работает только голова, слушаю учебные кассеты. Хоть какая-то польза от инцидента. В корейском языке есть такая поговорка: "Человек, которого избили (мадзюнному), спит, вытянувшись. Человек, который избил (тэрунному), спит, скрючившись". Иными словами, тому, кого избили, больно, а душа болит у того, кто избил. Конечно, если это сказать тем, кто страдает от тяжелых последствий, он, наверное, рассердится. У всех разное положение и разная точка зрения. Однако если это сказать, не опасаясь, что тебя неверно поймут, то, я считаю, это правильно. Какое-то время я считал их негодяями, но сейчас многое начинает казаться немного более объективным.
До сих пор я работал как сотрудник фирмы, однако теперь, мне кажется, пора пересмотреть, как жить дальше, уже в своем ритме. Весь этот год я был вынужден много думать, как построить дальнейшую жизнь, используя выпавшую возможность посмотреть на себя под другим углом. Думаю, и это — положительное следствие имевших место событий.
Я не могу отчетливо понять, что они совершили.
Тосимицу Хаями (31 год)
Хаями-сан работает в оптовой фирме, которая находится в Нингётё и занимается оптовыми операциями по купле-продаже сырья для производства продуктов питания. Покупая оптом у торговых фирм первичное сырье для производства сахара и картофельной муки, его фирма продает его розничным торговцам, выполняя таким образом посреднические функции. Она также занимается куплей-продажей риса и сахара.
Однако сам Хаями-сан не участвует в физической купле-продаже, поскольку работает в отделе, который торгует фьючерсами. Приняв от клиента денежный депозит, он внимательно следит за биржевым курсом и в зависимости от него, не видя самого товара, по телефону заключает сделку. Иногда стоимость ее превышает сто миллионов иен.
В деловом мире тех, кто занимается подобными операциями, довольно легко узнать, если посмотреть в их глаза — они в постоянном напряжении. Хаяма-сам — человек уравновешенный, поэтому его глаза свидетельствуют о его внутреннем спокойствии.
Он коротко стрижен, коренаст. Его внешний вид, поведение, манера говорить выдают пристрастие к спорту. И действительно — в старших классах средней школы он увлекался бейсболом.
Когда произошел инцидент с зарином, его жена была на третьем месяце беременности. Их первый ребенок благополучно родился в октябре того же года. Как он говорит, им повезло, что жена забеременела до инцидента: он опасается, что зарин может повлиять на наследственность. Хаяма-сан производит впечатление человека, который уделяет много внимания благополучию своей семьи. И сейчас они, вероятно, спокойно продолжают жить втроем в новом доме.
Торговая сделка — довольно специфическая операция со сложной структурой. Если ее рассматривать как обмен акций на товар, можно получить приблизительное представление. В этой области часто совершаются т. н. "сделки на срок". Недалеко от станции Нингётё находится зерновая товарная биржа, которая и является центром этих операций.
Сделка совершается за секунды или минуты — что ни говори, это довольно напряженная работа. Мы связываемся с клиентами по телефону и через биржу осуществляем операции купли-продажи. Комиссионные за посредничество — это наш доход. Однако наличие отдела фьючерсных сделок внутри фирмы, которая специализируется на оптовых операциях с зерном, необычно. Большинство фирм, занимающихся товарными сделками, специализируются в одной области, и в этом смысле наша компания уникальна, хотя в основном она все-таки является оптовой фирмой.
Поэтому хотя мы — часть одной фирмы, наш отдел по характеру своей деятельности значительно отличается от других, где сотрудники вовлечены в обычную коммерческую деятельность. Им приходится посещать клиентов, организовывать перевозки товара, а мы ведем бизнес по телефону. По одному телефону, даже не видя товара, мы продаем его справа налево и наоборот.
Торги на бирже начинаются с девяти утра и заканчиваются примерно в половине четвертого. У меня квалификация биржевого брокера, и я могу выполнять свою работу в часы, когда открыта биржа. Эту квалификацию присваивает биржа и выдает соответствующее свидетельство — пластиковую карточку с фотографией. Его надо возобновлять каждые два года. Без него нельзя иметь клиентов, а с ним можно обслуживать клиентов и на стороне.
Однако то, чем я занимаюсь, отличается от обычной торговли, когда, имея наличный товар, посещаешь клиента и пытаешься заключить с ним сделку. Мой бизнес состоит в том, что у меня есть клиенты, которые мне доверяют и авансируют капитал, чтобы я его оборачивал в выгодных для них сделках. Во многих случаях клиенты работают все время с одним и тем же брокером. Я занимаюсь этим уже 14 лет, поэтому имею собственных клиентов. За проведенные сделки я получаю комиссионные, которые сразу полностью идут фирме. Сам я получаю зарплату, как любой другой служащий. Хоть я и приношу прибыль фирме, но от этого ничего не получаю. Это не так, как в Америке, где получают процент от дохода. В некоторых других фирмах есть система получения процентных надбавок, но у нас этого нет. Я в любом случае остаюсь простым служащим.
Основной бизнес нашей фирмы связан с продуктами питания, поэтому у нас очень жесткие правила. Например, я не могу вернуть клиенту часть комиссионных в виде "черного нала". Некоторые клиенты этим недовольны и уходят к другим брокерам: такими делами занимается около 60 фирм. Однако и в нашей компании есть один независимый брокер. Эдакий одинокий волк. На фирме у него только стол и телефон, но он не является служащим фирмы и не получает в ней зарплату. Не имеет он также страховки и не получит пенсию при увольнении. Вместо всего этого он имеет 35 % комиссии за проведенные операции, а фирма забирает остальные 65 % — за стол и телефон.
В этом мире конкуренция особенно остра, и наиболее активно ведут себя торговые фирмы, у которых есть свои магазины, где продают сою и другие продукты. Поэтому то, чем раньше занимались только мы, теперь рассредоточено по многим фирмам. Размер комиссионных, которые получает наша, был всегда фиксированным, но и он сейчас упал. Некоторые фирмы даже иногда не берут комиссионные для привлечения клиентов, а если их не брать, как можно получать прибыль? Если одни фирмы берут комиссионные, а другие нет, естественно, клиенты идут к тем, кто не берет.
Сама работа у меня интересная, но я начал ею заниматься не потому, что заранее знал об этом. Когда я уже поступил в фирму, меня перевели в этот отдел. Совершенно незнакомый для меня мир, я был тогда совсем зеленый. До поступления на работу я совершенно иначе представлял себе работу "саларимана"[88]. До сих пор мне никогда не приходилось целый день сидеть за столом или ездить по другим фирмам, поэтому трудно сравнивать. Но свежесть в этой работе, которую я почувствовал с самого начала, до сих пор не прошла.
Я не могу сказать, что у меня не было желания стать независимым, но в таком случае у меня бы не было страховки и ничего другого. С этим можно смириться, когда живешь один, а если есть жена и ребенок… Если я уйду из фирмы, то и доход будет нестабильным, и премиальные не буду получать. Жена говорит, что достаточно хорошо так, как сейчас есть. Она тоже работала в нашей фирме и хорошо знает мою работу.
На работу я прихожу примерно двадцать минут девятого. Биржа открывается в девять, поэтому я хочу, чтобы у меня до этого было немного свободного времени. В девять, одновременно с открытием биржи, начинает звонить телефон.
Мой дом — в небольшом городке Сироока префектуры Сайтама, уезд Минами Сайтама. Сироока — название железнодорожной станции на линии Тохоку. Здесь дом родителей жены, и сюда я переехал три года назад, когда женился. Сам я родился в Токио, но стоимость жилья там ужасная. Если уж переезжать куда-нибудь далеко, то лучше в знакомое место. Сироока ничего особенного собой не представляет, вокруг одни поля. Но вот воздух здесь действительно чистый, а зимой страшно холодно. Температура по сравнению с центром Токио — на 4-5° ниже. Дорога на работу сначала казалась долгой, но через год-два привык.
Когда поезд подходит к Сироока, сесть уже нельзя. На Омия многие пассажиры сходят, но на их места садятся другие, а к ним еще добавляются те, кто садится на станциях Урава, Акабанэ, и поезд набивается битком. Нельзя даже шевельнуться или опустить руку. Бывает и так, что человек должен был сойти на Акабанэ, но не смог пробраться к выходу. В две-три минуты девятого поезд прибывает на станцию Уэно, и я, сделав пересадку на линию Хибия, доезжаю до моей станции Нингётё.
Встаю я в половине шестого утра, с 6:15 по 12 каналу телевидения начинают передавать информацию с Чикагской зерновой биржи.