Она счастлива, когда перед ней стоит ясная цель, в достижение которой она ощущает личную вовлеченность.
Она производит впечатление аккуратной девушки, с сильным чувством ответственности; похоже, способна стойко и без жалоб переносить страдания. Лишь недавно она выразила готовность рассказать другим, какие тяжелые испытания ей пришлось пережить.
Хотя, вероятно, точно передать всё невозможно.
В тот день я от станции "N" линии Тобу-Исэдзаки доехала до Кита-Сэндзю, где пересела на линию Хибия. В поезде была убийственная давка. Я даже подумала, что когда-нибудь в ней кто-то умрет. Бывали случаи, когда людям там ломали ребра, я слышала. Иногда думала, что обязательно когда-нибудь перееду, чтобы не пользоваться этой линией. Хоть задумывалась об этом и часто, пока приходилось терпеть. Будь моя воля, я бы тут не жила.
Иногда наталкивалась на эротоманов. В последнее время женщины стали смелее и больше не молчат. Иногда в вагоне можно услышать женский голос: "Прекратите, пожалуйста!" — Попав в такую ситуацию, я тоже говорила: "Прекратите, пожалуйста", — или молча стряхивала его руку, стараясь при этом больнее ущипнуть.
Однако действительно — когда большая давка, у них нет возможности тебя потрогать. Им приходится оберегать самих себя.
Такая давка, что эротоманы не могут дотронуться до женщины?
Да, это так. Пока едешь на работу — смертельно устаешь. Особенно тяжело те 15 минут, которые поезд идет от Кита-Сэндзю до Акихабары. На станции Акихабара многие выходят, и тогда можно вздохнуть.
События, которые случились сразу после того дня, я не могу точно вспомнить — голова у меня была будто в тумане. В тот день я села в поезд, который следовал вслед за тем, в котором распылили зарин. Когда тот поезд подошел к станции Кодэмматё, один из пассажиров ногой выбросил на платформу пакет с зарином, который, наверное, упал как раз на то место, где затем остановился мой вагон. Вероятно, при открытии дверей я вдохнула газ, и самочувствие у меня стало постепенно ухудшаться.
На этой платформе затем произошли события, о которых я позже прочитала в газете. На мужчину, который выкинул ногой пакет на платформу, набросились окружающие пассажиры, обвинив его в том, что это он подложил пакет в вагон, и произошла небольшая потасовка.
Я все же видела, что там произошло. Один человек побежал, а двое других бросились его догонять. Но вспомнила я это лишь примерно через три месяца. До этого ничего не могла вспомнить — даже когда полиция опрашивала меня в первый раз. Но во второй раз я вспомнила: кажется, все так и было. В тот день у меня отсутствовало чувство времени, и события остались в памяти только фрагментарно. Но сейчас почти все восстановилось.
В то время я была очень занята по работе. Конечно, сама должность секретаря президента предполагала большое количество обязанностей, но к ним еще добавляются те или иные личные поручения президента, и это уже чересчур. Можете мне поверить, за день я ни минуты не могла отдохнуть.
Утром того дня я даже подумала, что, может, не ходить мне сегодня на работу: когда проснулась, у меня возникло неприятное предчувствие. Будто кто-то крепко держит меня за рукав. Попыталась подвигаться, но тело меня как-то не слушалось. Даже после того, как я умылась, все тело ощущалось иначе, нежели обычно.
Видите ли, откровенно говоря, я подумала, что если я это расскажу, мне, наверное, никто не поверит, поэтому я об этом ни разу и не упоминала. Передо мной вдруг появился мой умерший дедушка и начал летать вокруг по этой комнате и говорить в таком духе: не ходи, ты не должна идти. Я не могла пошевелиться. Когда дедушка был жив, он был очень ласковым со мной.
Но я как-то заставила себя стряхнуть наваждение и вышла из дома. Слишком сильным было чувство, что я не могу пропускать работу и должна идти на фирму. Честно говоря, в этот период у меня начали появляться некоторые сомнения в том, что я делаю на фирме, и иногда возникало желание не ходить на работу. Но в то утро чувство было совершенно другое — действительно неприятное.
Из-за всего этого я задержалась и не успела на тот поезд, которым обычно езжу. В результате получилось, что нет худа без добра. Если бы успела на свой обычный поезд, то, как раз попала бы в вагон, где распылили зарин: обычно я сажусь в третий от головы, где все это и произошло. Позже, узнав об этом, я аж содрогнулась.
Я хорошо помню, во что была одета. Пальто и замшевые сапожки. Ангорский свитер в клеточку и серая юбка. В нашей фирме, за исключением особых мероприятий, не требовалось одеваться официально.
Как я уже говорила, на станции Кодэмматё я, вероятно, вдохнула зарин, и после этого мне начало постепенно становиться хуже. Я стояла, закрыв глаза, ухватившись за поручни. Меня начало подташнивать. Не то чтоб позывы к рвоте были, но такая волна подкатывала из желудка.
Все в голове будто онемело и глаза застилала белая пелена. Я не могла сосредоточиться ни на чем. Именно с этого момента помню все туманно и отрывочно.
Наш поезд доехал до станции Хаттёбори. Кодэмматё, Нингётё, Каябатё, Хаттёбори. На Хаттёбори раздался звонок, и поезд резко остановился. Я продолжала стоять, ухватившись за поручни, смутно осознавая, что происходит вокруг. По дороге лучше было бы сойти с поезда, но эта мысль не пришла мне в голову. Уже было поздно, и я все равно опаздывала, но мне было плохо и ничего не оставалось, кроме как ехать дальше.
Свободных мест не было. Постепенно слабели мышцы ног, но пока не до такой степени, что я не могла стоять. Чувствовала, что пустота в голове как-то расширяется. Поезд так и остался на Хаттёбори, и я попробовала выйти на платформу. Там лежал мужчина — лицом вверх. Похоже, у него остановилось сердце, и санитары делали ему массаж.
Упал только один человек, но многие, чувствуя себя плохо, сидели на корточках. В поезде прозвучало объявление: на соседней станции пассажир разбил бутылку с лекарством, и поезд опаздывает в связи с уборкой. Однако тут же раздалось новое объявление: пассажиры, как можно скорее покиньте станцию. Те, кто могут передвигаться, быстро выходите наружу.
В поезде еще оставалось много пассажиров, которые надеялись, что он пойдет дальше. На платформе был телефон, и я решила позвонить в фирму. Перед телефоном выстроилась очередь; встала и я. Дозвонившись, я сказала: поезд остановился. Мне плохо. Во всяком случае, я опаздываю. Только повесила трубку, как показалось, что я вдохнула тяжелый воздух, и я страшно закашлялась. Вслед за мной закашлялись и стоящие сзади люди. Зловоние дошло досюда, подумала я. Мне уже было трудно передвигаться, поэтому я дошла до скамейки на платформе и села.
Тут служащий станции объявил: те, кто плохо себя чувствует, соберитесь в центре платформы. Там было достаточно много тяжелобольных, и я, хоть и чувствовала себя плохо, сначала не пошла — думала, смогу сама двигаться. Однако пока я сидела на этой скамейке, мне стало еще хуже, было уже трудно дышать.
Поэтому, в конце концов, я тоже пошла туда, куда приглашал служащий, — а потом уже не могла больше двигаться. Сначала мне предложили сесть на деревянную тумбу: если плохо себя чувствуете, садитесь на нее. Эта тумба служила для того, чтобы с нее дежурный по станции мог обозревать всю платформу. Но я уже не могла сидеть на ней и постепенно сползала вниз, и, в конце концов, легла на бок.
Однако по сравнению с другими людьми я еще была в сознании, и поэтому полиция стала опрашивать меня: что произошло? Я не помню, что говорила в то время. Вероятно, имя, адрес. Думаю, мне задавали эти простые вопросы.
Те, кто могли двигаться, уже сами выбрались со станции, и на платформе остались только мы, всего тринадцать человек. По виду — все служащие, среди них одна женщина, которая стояла за мной в очереди к телефону и сильно кашляла. Стоящий рядом мужчина кашлял кровью. Это я помню. Я видела кровь…
Сначала мы все лежали на полу платформы, но через некоторое время служащие сняли сиденья со стоящего у платформы поезда и уложили нас на них. После этого стали выносить нас наружу, используя сиденья поезда как носилки. Служащих было три человека — думаю, им было тяжело нести нас вверх по лестнице вместе с сиденьями.
Снаружи на земле были разостланы виниловые простыни, на которые поставили сиденья. Затем нас накрыли шерстяными одеялами, которые привезли неотложки. Но все равно было ужасно холодно — просто необычно. Холод распространялся по всему телу от кончиков рук и ног. Холодно! — кричали тут и там, и одного за другим нас укрывали шерстяными одеялами.
К тому времени подъехало несколько машин "скорой помощи", и они начали вывозить сначала тяжелобольных. Я оказалась в следующей группе. Как я узнала потом, я была двадцать пятой больной, которую увезли со станции Хаттёбори.
Тогда я не имела представления, что же все-таки произошло. Однако позже я слышала, что один частный водитель, который перевозил пострадавших, сказал: это зарин. В районе станции Цукидзи было очень много пострадавших, и карет "скорой помощи" не хватало. Поэтому водители обычных машин перевозили не очень больных пассажиров до ближайших больниц — от них я и узнала, что это был зарин.
Услышав это, я подумала: вот оно что, — и в голове сразу всплыл инцидент в Мацумото. Значит, и теперь должно погибнуть много людей. И я вспомнила сенсационную новость, опубликованную в газете "Йомиури": за этим, видимо, стоит "Аум".
Я не знала, сколько прошло времени с начала инцидента, потому что не могла даже поднять руку, чтобы посмотреть на часы. Когда меня привезли в больницу Токийского стоматологического института, как я помню, на стенных часах было уже 11.
Пока я ждала, больше всего страдала от холода. Сознание ни разу не теряла. Боролась изо всех сил, чтобы оставаться в сознании, — я боялась, что если хоть раз потеряю сознание, тогда действительно может все кончиться.
Боялась ли я? Было бы неправдой сказать, что я совсем не думала: чем все это кончится? Однако в том моем смятении я не все понимала. О грозящей моей жизни опасности не думала. Правильнее будет сказать, что благодаря затуманенному сознанию я обошлась без таких мыслей.
В эту ночь в больнице я не могла спать. Видела сон: кто-то приходил, чтобы убить меня.