Отец переменил решение и поехал в Токио (смеется). Случайность.
Вскоре отец уже владел небольшой строительной фирмой и нанимал работников. Пошел в гору, получил подряд на строительство многоэтажного здания. Но пока я пытался поступить в институт, внезапно умер. Было мне тогда девятнадцать. Мать умерла давно, когда мне было всего два годика.
Отец умер, оставив начатое дело. Что делать мне? В первую очередь, нужно довести до ума начатую работу, и я принял дело отца. Пять лет я провел в строительном бизнесе. Благо, все прорабы оказались хорошими людьми, на них и легло основное бремя. Но все равно получалось плохо. Сначала шло нормально, но постепенно накопления фирмы растаяли. Работа есть, а денег в конечном итоге не остается. Я понял, что проблема в руководстве и решительно отошел от коммерции, занявшись приведением дел в порядок.
Итак, что мне дальше делать? Заново поступать в институт проблематично, поэтому первым делом пошел в школу английского языка. Затем в школу бухгалтеров, откуда меня рекомендовали в краткосрочный институт.
После я работал в конторе бухгалтера по налогообложению, в электротехнической компании, фирме, производящей "тетрапаки". В этой фирме познакомился с женой. Поженились. В нынешнюю фирму поступил в 33 года. "Японская упаковка", порекомендовал шурин — старший брат жены. Эта фирма образовалась в 1953 году и считалась предприятием молодым, там насчитывалось всего около тысячи работников. Сейчас, например, у нас трудится 3600 человек. Изначально фирма специализировалась на перевозке мотоциклов "хонда". Но постепенно начала перевозить и хранить другие грузы.
Почему выбрал именно это место? Собрались купить дом, в Токио все настолько дорого, что не подступиться, искали повсюду, пока не забрели сюда. Воздух здесь очень чистый. А тогда был еще чище. Высокое голубое небо — действительно очень красиво. Дали задаток и, недолго думая, мы приехали сюда. Точно, как покупка не отходя от кассы. Около ста двадцати квадратов. Цена вместе с домом — шесть миллионов иен. По тем временам относительно дешево, это было даже мне по карману. Заем на 15 лет, ежемесячные выплаты — всего 25 000 иен.
До тех пор я не знал, что такое долгая дорога на работу. Легкомысленно думал: полчаса, час, полтора — все одно. Родительский дом был совсем рядом со станцией "Джей-ар" Асакуса-баси, вот у меня и засело в подкорке, что поезда приходят чуть ли не сразу. Однако на новом месте они ходили примерно два раза в час. Меня это сразило наповал. Выходит, нужно рассчитывать время под электрички.
Когда мы переехали сюда, ездили за покупками за три километра, по ночам мешало спать кваканье лягушек. Особенно жабы голосистые. Вокруг сплошной тростник, зимой, когда со стороны Акадзё дует ветер, тростник завывает. После переезда из Токио это впечатляло. Однако в последнее время этих звуков не слышно. Видимо, из-за потепления или еще чего.
По утрам до Кита-Сэндзю почти всегда получается ехать сидя. На следующей после нашей станции Хисаёси много народу пересаживается на "Джей-ар". Появляется возможность сесть. Из дома выхожу в 6:10. Сажусь на поезд от станции Васимия в 6:28 и приезжаю на работу в 8:10. Получается, что в одну сторону уходит ровно два часа. Встаю в пять. Хотя просыпаюсь в половине пятого. В этом за 23 года никаких перемен. Жена встает вместе со мной и готовит завтрак. Я всегда завтракаю плотно.
Поездки на работу дают о себе знать. Печально осознавать, что ради поездки на работу необходимо вставать в такую рань. По воскресеньям сплю до семи. Для организма лишние два часа идут только на пользу. Поэтому постоянно думаю, как хорошо было бы спать на час дольше.
За день до инцидента, 19 марта, я с дочерьми на один день съездил на плоскогорье Такацуэ в префектуре Фукусима покататься на лыжах. Жена здоровьем похвастаться не может, к тому же однодневные поездки ее выматывают, поэтому она осталась дома. И мы поехали втроем. Детям бодрости не занимать — скользят по склонам, казалось, без устали. Я встал на лыжи после небольшого перерыва, и мышцы затекли. Просидел на верху трассы около сорока минут. Но все равно было приятно. Встали рано, поехали на электричке, в полдесятого уже начали кататься, прекрасно провели день.
На следующий день боль как рукой сняло. Накануне тело все болело, а наутро все было в норме. Встав в пять, я крепко позавтракал и вышел из дома. Как всегда, в 6:28 сел в поезд, но по ходу перед местечком Камбаяси опустился туман, и поезд прибыл на станцию с четырехминутным опозданием. Камбаяси — сразу за рекой Тонэ, ранней весной в марте-апреле туманы там — обычное явление. И поезд постоянно запаздывает.
На Кита-Сэндзю поезд прибыл на пять минут позже расписания. Из-за этого станция была переполнена. И действительно, людей было больше, чем обычно. А раз так, в метро я сел тоже позже обычного. Если я не ошибаюсь, от Кита-Сэндзю поезд отправлялся без четверти семь. Мой постоянный поезд стартует на десять минут раньше, поэтому дальше интересно получается: выходит из-за тумана и произошла моя встреча с зарином.
Я ехал в третьем вагоне. На том же, что и всегда, месте. Третьем от дальней третьей двери. Это мое резервированное место (смеется). Что-то показалось мне странным, когда поезд проехал Акихабару. В вагоне внезапно началось копошение. Только я об этом подумал, как в нос ударил запах. Сначала я решил, что кто-то пролил ацетон. Хотя нет — что-то покрепче ацетона. В отличие от растворителя для краски, этот запах оказался на удивление острым.
Дальше пассажиры начали кашлять. Кто-то крикнул: откройте окна, — и их одно за другим открыли настежь. Было еще достаточно холодно, многие в пальто, поэтому окна были закрыты, но вагон заполнил сильный запах, начало резать глаза, и все открыли окна в момент. Тот пакет был как раз посередине вагона. Стоявшие пассажиры начали смещаться назад, видимо, сторонясь этого пакета. Я сидел чуть дальше середины вагона, то есть со стороны ветра.
Когда поезд остановился на Кодэмматё и раскрыл двери, повыходило много народа. Но я продолжал сидеть. Окружающие меня люди тоже вставать не собирались. Раз смогли сесть, зачем вставать, куда-то идти? Правда, сидевшие вплотную к пакету все же встали и пересели в другой вагон.
Говорят, кто-то выкинул газетный сверток на платформу станции Кодэмматё, но до тех пор, пока основная масса не вышла, было так много людей, что я со своего места ничего не видел.
Выходит, тогда вы не думали пересесть в другой поезд?
Думал. В голове пронеслась мысль, что лучше встать и выйти. Пока я размышлял, с платформы в поезд хлынул поток ожидавших пассажиров. Одна женщина ринулась на свободное место, перешагнула через лужу и вдруг подпрыгнула. Потом заскользила и шлепнулась на пол. Упала лицом наверх. Затем, смущенно улыбаясь, поднялась и села на место. Полноватая такая женщина. Я, дурак, увлекся этой сценой. Про себя думал: вот же, упала. А когда опомнился, двери уже захлопнулись (смеется). Нужно было не разглядывать все это, а немедля выходить из вагона. Из-за этой женщины я не успел спастись вовремя.
А теперь… по-прежнему болели глаза, текло из носа, стоял запах, и мне было не по себе. Но даже при этом я продолжал сидеть. Размышляя позже, я понимал необычность ситуации, но тогда легкомысленно решил для себя, что до Цукидзи недалеко — можно и потерпеть. Или зарин уже начал свое действие, не давая правильно оценить ситуацию.
Я пристально смотрел на лужу, в которой виднелось нечто похожее на крышку от пластиковой бутылки. Когда я рассказал об этом следователю, он уверял, что там ничего такого не было. Но я видел округлый предмет. Может, это был оторванный кусок самого пакета? Как бы то ни было, этот предмет плавал на поверхности лужи. Сначала я еще подумал, что разбилась стеклянная банка.
Пожалуй, у меня в голове началось помутнение. Ведь я совершенно не помню, сколько станций мы после проехали. Тем временем стоявший недалеко от меня мужчина нажал на кнопку тревоги. Где мы ехали, я не знаю. Узнал лишь потом — станция Хаттёбори. Когда поезд прибыл на станцию, мужчина жал на кнопку, но поезд сразу же тронулся. Да, несмотря на сигнал тревоги, поезд отправился как ни в чем не бывало.
Вскоре тело начало слабеть. Особенно от поясницы и вниз. Вот те на! Пока то да се, силы меня покинули. Но поезд наконец-то прибыл на Цукидзи, я кое-как встал и вышел. Понял, что это уже становится опасным для организма. Выйдя из вагона, я, изо всех сил сжимая перед собой портфель, пошел в обратную сторону к выходу по направлению к станции Хаттёбори. По ходу мне стало плохо, я присел на скамейку посреди платформы. Но это я тоже помню неточно. Помню, что я должен был сесть на скамейку, а очнулся уже в больнице.
Услышав свое имя, я открыл глаза. Поднимаю веки и вижу лицо врача, потолок. Мне казалось, что я по-прежнему еду в электричке, и я думал, что это потолок вагона. Когда меня привезли в больницу, реакция на боль отсутствовала. Они не смогли снять одежду, и ее просто разрезали ножницами. Единственное, что двигалось, — это сердце. Если подумать, я находился на волоске от гибели.
В истории болезни записано, что меня привезли[82] в 9:27, подключили к кислородной маске, и через десять минут я ожил. Один из тех, кого привезли почти одновременно со мной, недавно умер. Это человек по имени Окада из Тибы. Он долго пролежал в коме, и скончался, не приходя в сознание. Земля ему пухом.
Г-жа Ёсиаки: Позвонили из полиции, и я мигом понеслась в больницу. Я знала о случившемся из телевизионных новостей, а тут еще позвонили с фирмы и сказали, что мужа на работе до сих пор нет. Испугалась: не может быть. И ждала дома, пытаясь заниматься чем-то по хозяйству. По телевизору в бегущей строке обнаружила фамилию Ёсиаки. Почти одновременно позвонили из полиции.
В больницу приехала в первом часу. От вида лежавшего на кровати почти голышом мужа, в которого были вставлены разные трубочки, я чуть не сошла с ума. А он лишь постанывал: холодно, холодно. Эти звуки лишь отдаленно напоминали речь. Он и после долгое время не мог говорить, и мы общались письменно. Правда, разобрать, что он пишет, тоже было весьма непросто. Он не мог толком вспомнить иероглифы.
Первую ночь я провела в комнате ожидания для родственников.