Должность редактора журнала — это, конечно, звучит. Но ведь не "Ньюйоркер" и не "Форбс", а жалкий иммигрантский журналишко. В постели ты даже хуже, чем Джим. Плюс — пятилетний сын, алименты. Еще и храпишь.
Она сползла с кровати и пошла в ванную. Стоя под душем, вдруг замерла — почудилось, что щелкнул замок наружной двери.
— Мерзавец! — вбежав в спальню, Лара упала на кровать, втерлась лицом в простыню, еще хранившую тепло и запах его тела. — Почему, почему и он ушел?! — она извивалась, как змея, на простыне.
***
Через несколько часов, когда на город спустилась ночь и тротуары опустели даже в Манхэттене, когда так же великолепно сверкали рекламные щиты, но смотреть на них уже было некому, Давид вывалился из стриптиз-клуба и, пошатываясь, побрел домой. От выпитого виски голова горела огнем. Перед глазами еще извивались стриптизерши, все, включая мулаток и азиаток, чертовски похожие на Лару.
— Значит, я толстый, лысый и в очках. Старик, с мизерной зарплатой и без положения. И в постели хуже Джима! Э-эх...
Он снова мысленно увидел себя в кровати Лары притворившимся спящим. И Лара над ним: ледяным шепотом зачитывает его мужскую характеристику, как приговор.
Давида пронзила острая жалость к себе. Единственный человек, кому он нужен, — Антоха. Вспомнил, что обещал сыну завтра пойти с ним в зоопарк. И вот пожалуйста — так надрался...
Глава 5
Вечерело. По газонам парка бегали белки.
— Пару недель назад случайно встретил давнюю знакомую, еще с московской поры, — промолвил Давид, сев на скамейку. — Угадай, где она работает. В ООН! Занимается каким-то глобальным энергетическим проектом, объездила полмира.
— Красивая? — спросил Мартин, удивляясь, что Давид заговорил с ним о своем личном.
— Да, красивая... Ее отец когда-то бросил семью. Похоже, для нее это не прошло бесследно: у нее возник комплекс покинутой девочки. Тридцать семь лет, а замужем так и не была. Бегает от мужика к мужику. Хочешь, познакомлю тебя с ней?
— Нет, зачем мне это? — Мартин заерзал на скамейке. — Она будет смотреть на меня как на орангутанга в зоопарке.
В парке пусто, сумеречно. Шорохи, шелест, слабый свет фонаря освещает аллею.
— Знаешь, в последнее время меня одолевают страхи, — признался Мартин, оглядевшись по сторонам. — Ко мне являются люди, которых я когда-то знал. Сейчас одни из них в тюрьмах, другие в дурдомах, третьи в могилах. Но они окружают меня, я вижу их на улице, в метро, они приходят ко мне на чердак. Мне страшно! Я даже тебя, Давид, стал бояться…
***
В ванной, выложенной белым кафелем, Давид принимал душ. Тер себя мочалкой. Тер яростно, до пунцовых пятен. Мышцы буграми вздувались на его сильных руках, сотрясался живот. Из малиновой пластиковой бутылки на мочалку лилась густая пахучая жидкость. Растертая по телу, жидкость пышно пенилась крохотными переливчатыми пузырьками, белые хлопья сползали по нему, словно клочья белой шерсти, таяли на дне ванны и мутным ручейком устремлялись к водовороту над сливной пробкой.
Пар клубился, обволакивая все предметы в ванной: запотевшее зеркало, полку с бритвенным прибором, дюжиной новых баллончиков дезодорантов и целой батареей бутылок жидкого мыла.
Помывшись и зачем-то обнюхав себя, Давид вытерся свежим полотенцем. Бросил полотенце в таз, на гору белья, и поехал к океану.
***
Бледная луна висела над водой. Волновалась бухта, шумела. Волны шлепались о камни пирса.
Давид сидел на холодных камнях. Бутылка Jack Daniel's стояла на камне, рядом лежали два яблока.
— Понимаешь, я тебя ненавижу. И ничего не могу с этим поделать, — признался он Мартину, сидевшему напротив. — Скоро ты допишешь последнюю главу своего романа, и мы оба придем сюда, на пирс.
— Да, я подозревал что-то... — отозвался Мартин. Лицо его, спокойное, даже румяное, хоть и в непроглядной ночи, светилось каким-то неземным светом. Взяв яблоко, он потер его о рукав своей джинсовой куртки и с хрустом откусил.
— У меня с собой будет виски или водка, — продолжал Давид, наливая себе в стакан из бутылки. — Нет, я забыл, ты же чех, ты водяру не пьешь. Я принесу тебе пиво, твое поганое чешское пиво. Холодненькое, янтарное, с горчинкой. Гарантирую, ты не устоишь. Сначала ты выпьешь одну бутылку, а потом и весь ящик. Потому что ты — алкаш, запуганный, наглый, нелюдимый алкаш.
— А что будет после того, как я напьюсь? — спросил Мартин, глаза его вдруг широко раскрылись и перестали моргать. Две луны упали в них.
— Я проделаю приблизительно такой же фокус, что и Сальери, отравивший Моцарта. Я сброшу тебя с этих камней, — Давид кивнул туда, где о край пирса разбилась волна, обдав их брызгами. — А роман заберу и издам под своим именем. Я это замыслил давно, когда ты прочел мне первую главу.
— Ты не сможешь этого сделать, — тихо, но очень твердо произнес Мартин.
— Почему же? Думаешь, испугаюсь? Поверь мне, ни одна душа не узнает об этом. Никто не будет тебя разыскивать. Никто не заявит ни в полицию, ни в ФБР. Бомжем больше, бомжем меньше, — разницы никакой. Или, по-твоему, я буду мучиться совестью? Ха-ха-ха!
— Все равно ты этого не сделаешь. Я тебя хорошо знаю.
— Что ты обо мне знаешь?! Что? Ты даже не знаешь, сколько денег я трачу теперь на мыло, чтобы избавиться от проклятой вони, исходящей от тебя и передавшейся мне. Разве ты знаешь, что мне приходится сторониться людей, потому что от меня разит мусорными контейнерами, блевотиной, мочой, гнилью, дохлыми крысами, урнами, в которых ты рылся столько лет?! Твоей вонью пропиталась вся моя квартира, мой редакторский кабинет, моя душа!
— Перестань зариться на мой крест, и ты станешь благоухать, как куст сирени, — совсем тихо промолвил Мартин. Перекрестившись, закрыл глаза и исчез.
Эпилог
Трудно сказать, сколько книг находится в товарообороте магазина Вarnes & Noble, что в Нижнем Манхэттене. Наверное, тысяч десять. Может, и все сто. Книги на любой вкус: проверенная веками классика и мимолетные, как яркие мотыльки, однодневки. Какой из авторов не мечтает презентовать здесь свою новую книгу?!
...Проходя вдоль стеллажей, Лара смотрела на корешки книг. Иногда брала какую-то из них и, перелистав, ставила обратно. На лице ее — волнение от предвкушаемого радостного события. Но сквозь радость проглядывала и тревога.
Лара подошла туда, где в свободном пространстве в несколько рядов стояли стулья и широкий стол. На столе в три колонны возвышались книги в суперобложке: "Давид Гинзбург. Нью-йоркский бомж"; рядом стояла тележка, полная этих же книг.
Мужчина, сотрудник магазина, любезно сказал Ларе: если понадобится, то со склада можно будет притащить еще, там этих "бомжей" — полно. Но до этого, он думает, вряд ли дойдет, ведь автор без имени. Лара вежливо возразила, что на эту книгу вышло немало рецензий в прессе. Разговор их прервался — мужчина пошел к дверям, где посетители уже донимали сотрудников вопросами, где будет презентоваться новая книга даровитого русского автора.
Вид пришедших книголюбов подействовал на Лару успокаивающе. Не зря, значит, старалась. Не зря пустила в ход свои связи: нашла известного переводчика, организовала рекламу; ради этого пришлось даже переспать с Сэмом, брат которого работает в известном издательстве и имеет знакомства в массмедиа. Рецензия в "Нью-Йорк таймс" Ларе запомнилась особо: "Давид Гинзбург наделен ярким писательским даром, позволившим ему, московскому интеллектуалу, столь правдоподобно изобразить жизнь чеха-алкоголика, который долгие годы бродяжничал в Нью-Йорке. Безусловно, этого писателя ждет блестящее будущее".
Вот так: талант – это, конечно, хорошо. Но талант без связей ничего не стоит.
Гм-м, а что с Давидом? Уже все рассаживаются, менеджер стучит пальчиком по микрофону, и глухой звук "дух-дух-дух" разносится по всему огромному магазину. А Давида нет.
Поправив блузку в поясе брюк, Лара начала выравнивать и без того ровные стопки книг на столе. Где же этот черт?! Где его носит?! Или он и сегодня выкинет очередной фортель? Дикие выходки Давида в последнее время стали просто невыносимы. Пьет едва ли не каждый день, шляется бог весть где и с кем. Бросил работу. А эта его паранойя с запахами!..
— Мисс Лара? – перед ней вдруг возник рослый мужчина в униформе охранника.
Вскоре Лара шла следом за охранником:
— Нет-нет, вы ошибаетесь, это невозможно, — повторяла она сконфуженно.
Остановились перед металлической дверью в тыльной части магазина. Охранник провел пластиковым пропуском по щели электронного приемника, и дверь открылась.
— Боб, ты еще здесь? Я думал, ты уже ушел, — сказал ему другой охранник.
— Хотел уйти, но задержали какого-то пьяного придурка с его бабой. Пришлось ненадолго остаться, — ответил Боб. — Идемте, мисс, — обратился он к Ларе, пропуская ее в хорошо освещенную комнату.
— Да... Да... Да... — застряло в ее горле.
Давид сидел на стуле, судорожно сжимая в руках какой-то старый рюкзак. Вид имел безобразный: взъерошен, небрит, на одутловатом лице — свежие царапины, белая футболка вся в пятнах.
Стол был уставлен баллончиками с дезодорантами.
В углу на стуле сидела потасканная блондинка с синяком под глазом и в шляпке.
— Скажи этим болванам, кто я.
— Это — Давид, известный писатель... — пролепетала Лара.
Охранники недоуменно переглянулись.
— А меня зовут мадам Илария, хи-хи-хи, — захихикала женщина.
На лице Давида возникла пьяная улыбочка. Наклонившись, он заглянул под стол:
— У вас тут, ребята, гляжу, тоже крысы бегают. Вон еще одна побежала. Как тебя зовут? Анечка? Иди ко мне, кис-кис-кис. Ги-ги-ги! — он расхохотался.
Охранники стояли в нерешительности, не зная, что предпринять.
— Боб, давай отдадим ему его барахло, и пусть убираются. Мисс, вы бы не могли его сейчас забрать? Или мы будем вынуждены вызвать полицию.
— Давид, вставай и пошли отсюда, — приблизившись, Лара стала гладить его по голове.