Пожалуйста, возьми.
— Окей. Дякую, – Влад взял деньги. Затем, улыбнувшись, посмотрел мне в глаза. – Я не знаю, как долго проживу, – сказал он тихо. – Мне кажется, что недолго. Но я хочу дожить до смерти Путина, хочу увидеть эту тварь в гробу, а лучше повешенным, – он прикрыл глаза, потёр ладонью свой лоб и вдруг покачнулся. – Помоги мне.
Я помог ему добраться до кресла.
Мы стали собираться. Антон предложил Владу остаться у него на ночь, "для подстраховки", пока не придёт его дочка, но Влад отказался, – он устал и, судя по всему, хотел побыть один.
* * *
— Ты, кажется, жил где-то в этих краях, да? – спросил Антон, когда, покинув Влада, мы все вместе ехали обратно.
— Да, правда. Здесь неподалёку.
— Хочешь, заедем ненадолго?
— Конечно хочу.
Мы развернулись на кольце, выехали на эстакаду, а потом помчались по бульвару под гору нижнего Печерска.
— Если не ошибаюсь, этот дом? Или следующий? – уточнил Антон.
— Следующий.
Вот она – знакомая дорога, по которой мы с братом Сенькой долгие годы спускались в школу и возвращались домой. Эта дорога прошла и сквозь все мои университетские годы, и потом и первые годы после получения диплома, когда я работал преподавателем истории в школе. По этой дороге когда-то я привёл в дом свою будущую жену, чтобы представить её родителям. По ней мы уезжали в Америку.
— Если можно, сверни и остановись здесь, в переулке. Я быстро – туда и обратно.
По моей просьбе Антон остановил машину в узком переулке, ведущему к пятиэтажной "хрущёвке". Я вышел из машины и, обогнув дом с тыльной стороны, остановился возле невысокого забора, ограждавшего небольшой сад.
Сад! Сад! Яблони темнели за его оградой, раскинув свои крепкие извилистые ветви. Деревья были такой же высоты, как и двадцать пять лет назад, когда я уезжал. Наверняка это были уже новые деревья. А может, и нет! Может, это те же яблони, которые каждой весной цвели бело-розовым цветом; над цветками кружили пчёлы и бабочки, в кронах прятались птицы. С ранней весны и до глубокой осени я спал на раскладушке вон на том балконе этого дома, на втором этаже. Летом и ранней осенью, помню, листья деревьев так сильно шелестели по ночам, что мне казалось, будто бы нахожусь в каком-то таинственном саду, стоит лишь протянуть руку – и можно сорвать яблоко.
В квартире, которая когда-то была нашей, свет сейчас не горел, и балкон был по-новому застеклён.
Вдохнув полной грудью морозный воздух, я направился обратно к машине, где ждали друзья.
Но перед этим я сделал ещё небольшой "крюк" и подошёл к невысокому холмику неподалёку от дома.
Когда-то здесь, на этом месте, стояла деревянная скамейка. Рядом росла берёза. Мама часто выходила сюда, она любила здесь посидеть, в тени берёзы. В последние годы перед отъездом в Штаты у мамы часто и сильно воспалялись суставы ног из-за хронического остеохондроза, ей было трудно ходить, но до этой скамейки от дома расстояние было небольшим, можно было преодолеть. Здесь мама сидела с соседкой бабой Катей, о чём-то с ней разговаривала, наверняка обо мне с Сенькой, о том, как бы мы поскорее женились, чтобы ей было спокойно.
Мамочка, мамочка...
Смахнув слезинку, чтобы никто не видел, я развернулся и вскоре сидел с друзьям в машине.
— Кстати, Юрась, хотел тебя спросить, как поживает твой брат Сенька? Если не ошибаюсь, он в Германии, да? – спросил Антон.
— Нормально поживает. Работает. Жена, взрослая дочь, любовница. Короче, полный комплект.
По правде, мне было досадно оттого, что у нас так сложилось с братом. Он мне несколько раз писал и звонил, искал "перемирие", называя нашу ссору "недоразумением". Но я ему не отвечал. Мама этого бы не одобрила, мама всегда искала мира в семье, для неё мир и согласие в нашей семье были высшей целью её жизни. Мама, прости, я не прав, что разорвал контакты с Сенькой, и не уверен, помиримся ли мы с ним когда-нибудь.
Я решал, стоит ли рассказать сейчас друзьям о том, что я разругался с братом из-за войны. Нет, наверное, не стоит. Каждый человек, родившийся в Украине, независимо от национальности и нынешнего места своего пребывания, независимо от своих политических взглядов, своего возраста и своего характера – каждый, кто из Украины, – сегодня что-то теряет. Так или иначе. И в фигуральном смысле, и – увы – в буквальном. По сравнению с другими, разрыв отношений с родным братом – моя утрата – не самая большая. Можно сказать, чепуховая...
— Я не знаю, как долго эта война продлится, – говорил Антон. – Но уже ежу понятно, что это не на один день и, видимо, не на один год.
Антон тоже был одним из нашего круга "историков", однако после окончания университета по специальности почти не работал. Он выгодно женился, его жена раскрутила фирму по продаже недвижимости, быстро вывела её на широкую бизнес-орбиту, и Антон стал ей помогать. Они с женой теперь принадлежали к разряду бизнесменов-"крутэлыкив", то есть жили на широкую ногу, имели роскошную загородную виллу, с озером и бассейном, колесили по миру, часто меняли дорогие машины.
– Да я не против жить в Киеве. Но как долго такое может продолжаться? Русские разрушают нашу инфраструктуру, теплостанции. Они уничтожили уже почти половину энергосистемы Украины. И продолжают ракетные обстрелы. Да, мы что-то сбиваем, но даже те немногие ракеты и дроны, которые долетают до цели, наносят нам колоссальный ущерб. А ведь наши ресурсы не бесконечны. Если такими темпами будет продолжаться, что останется от нашей энергетики через месяц, через полгода, через год? Мы же превратимся в пещерных людей, будем жить как дикари. Наверное, Путин этого и добивается. Поэтому я убеждаю Валю купить дом где-нибудь в Португалии или в Испании, но лучше всё-таки в Португалии, там недвижимость дешевле, и у нас там есть контакты. Будем жить там, а когда война закончится и всё восстановится, вернёмся в Киев, дом у нас здесь, слава богу, есть.
Антон любил комфорт. Мы все это знали. Он не был трусом. Не был подлецом. Он был милейшим и добрейшим человеком. Его кошелёк всегда был открыт для друзей, а кошелёк тот был не худеньким.
Но Антон очень любил бытовые удобства. Война привнесла большой дискомфорт в его жизнь. И этот дискомфорт Антон не мог устранить, несмотря на все усилия и затраченные баснословные деньги. Поэтому он хочет уехать в Португалию, тем более ему уже 60 лет, уже не военнообязанный, имеет полное право.
Антон предлагал поехать сейчас к нему, на виллу за городом, где можно будет поиграть в бильярд или теннис. Не говоря уже про "хорошо выпить и закусить". Купание в бассейне и сауну из-за ситуации с электричеством он предложить, увы, не мог. Но на завтра у меня были другие планы.
Мы проезжали по городу, одни районы которого были погружены в темноту, и вооружённые солдаты патрулировали мосты. Зато в других районах ярко горел свет, были открыты магазины, бары и супермаркеты, светилась реклама, нёсся поток дорогих машин. Сейчас в салоне машины было так уютно, тепло и спокойно, что, казалось, течёт нормальная обычная жизнь, и никакой войны нет, и никто в эту минуту не погибает.
Обличье зла. Встреча с Кобзарём
Было раннее утро. Мы снова ехали в машине, в этот раз с Андреем и его женой Людой. На лобовое стекло летели мелкие снежинки.
— На Западе эта война воспринимается совсем иначе, вид из прекрасного далёка далеко не отвечает реальности. Как я теперь понимаю, на Западе представление об этой войне очень искажено. Да, в Нью-Йорке я смотрю новости, CNN, BBC, вижу на экране новые разрушения, новые воронки от взрывов, раскуроченную бронетехнику и т.д. Иногда в этих видеосюжетах фоном, на заднем плане, гремит канонада, если журналист передаёт неподалёку от линии фронта. И мне, кто это смотрит изо дня в день, такое начинает приедаться. Иными словами, я хочу сказать, что даже к картине обстрелов и разрушений постепенно привыкаешь, "война по телевизору" в какой-то момент перестаёт работать, перестаёт "цеплять". А зритель постоянно ждёт новых эффектов, вызывающих новые эмоции. Наверное, это является одной из причин, почему на Западе в последнее время стали меньше говорить об Украине и меньше интересоваться этой войной. Это – первое, что я понял. А вот второе – об иммигрантах: с началом этой войны у них произошёл невероятный переворот в мозгах и сердцах. Особенно у людей, уехавших именно из Украины, неважно, какой они национальности: украинцы, евреи или русские. Ведь не секрет, что подавляющее большинство тех, кто уезжал лет двадцать-тридцать назад, особенно евреи, к Украине не питали тёплых чувств. Украина для них была нелюбимой мачехой. Я знаком с одним парамедиком, мы вместе с ним работаем в Нью-Йорке. Его зовут Лёва – обычный, ничем не примечательный еврей, уехавший из Киева почти тридцать лет назад, будучи еще совсем молоденьким. По его словам, он тогда до того презирал Украину, что в аэропорту, перед тем как сесть в самолёт, повернулся и плюнул в сторону Киева. Все тридцать лет в Америке он не интересовался Украиной вообще, ему было до лампочки всё, что здесь происходит. В Нью-Йорке он женился, получил специальность, родил и вырастил троих детей. И вот, когда началась эта война, он испытал странное перерождение, с ним случилось нечто такое, чего он сам от себя не ожидал. Вероломное вторжение и варварство русских, сопротивление украинцев, вялая поддержка Запада – всё вместе потрясли его до таких глубин, что он – не поверите – недавно взял в компании отпуск за свой счёт и на три месяца уехал на Донбасс. Да, сейчас он в Краматорске, руководит там отделением военных медиков, которое принимает раненых, доставленных с поля боя, и распределяет их по разным госпиталям, в зависимости от тяжести ранения. Иногда я с ним связываюсь. Он говорит, что там сейчас война такая, что трудно себе представить. Но он счастлив, если это правильное слово в данном контексте, что совершил этот поступок. Он уверен, что любой человек, кому небезразлична справедливость, именно так и должен поступить. Это невыдуманная история. Недавно в Фейсбуке я прочитал интересную мысль, высказанную талантливой поэтессой из иммигрантов, что существует так называемый dormant patriotism – спящий патриотизм. То есть человек живёт, даже не догадываясь, что для него Родина и на что он ради этой Родины готов.