Душа птицы

Тем не менее, в силу сложившихся обстоятельств, связанных с её таблеточно-криминальной авантюрой и последовавшим за этим профессиональным и финансовым фиаско, она вынуждена была поселиться в самом настоящем гетто – районе для людей с так называемым низким доходом, а попросту говоря – среди паразитов, поколениями проживающих на государственных пособиях. Я бывал в том гетто пару раз и до этого, когда чинил глушитель своей машины в автомастерской. Но это было до пандемии, я не имел представления о том, изменилось ли там что-то с тех пор.

Итак, я медленно ехал по улицам гетто, мой "ниссан" подбрасывало на ухабах и колдобинах, многие дороги здесь были разрыты и перекрыты для движения – велись работы по укладке труб к нескольким многоэтажкам. Вероятнее всего, этот грандиозный проект реконструкции был задуман и начат до пандемии, а теперь пришлось вносить коррективы, учитывая новые обстоятельства, когда не хватало рабочих. Разобраться, как попасть по нужному адресу, какая дорога перекрыта для движения, а какая нет, было крайне сложно. То там, то тут бУхали гигантские молотки гигантских строительных машин, вгоняя в землю сваи и укладывая бетонные блоки. В местах, где велись работы, всё гремело и рычало, в воздухе стояла гарь и копоть.

Зато на других улицах было поразительно тихо, там валялся мусор, в некоторых местах этот мусор был явно вывален из мусорных урн и контейнеров прямо на землю. То тут, то там у заборов и под стенами домов сидели на ящиках бомжи, пили водку и пиво и о чём-то громко спорили. В одном месте я проехал мимо настоящего лагеря бомжей, – там на земле валялись их одеяла, матрасы, одежда, даже стояла посуда и газовая плитка для приготовления еды. Люди разного возраста и разного цвета кожи, но в большинстве чернокожие, под грохот магнитофона пили алкоголь и курили траву.

Меня поразило, и это не могло не броситься в глаза, количество разбитых стёкол в припаркованных машинах. Едва ли не на каждой улице стояли машины с разбитыми боковыми стёклами, повсюду на тротуаре невысокими горками лежали мелкие кусочки битого стекла. Проходившие мужчины мочились прилюдно на стены домов, даже не пытаясь соблюсти хотя бы видимость норм приличия.

За всё время своего путешествия по этому району я увидел лишь одну полицейскую машину.

Я невольно вспомнил слова доктора Харриса о том, что из-за пандемии наша цивилизация начнёт деградировать. "Fucking Армагеддон". Я тогда посмеялся над его словами и шутя назвал его новым Нострадамусом. Я считал, что врачи смотрят на жизнь исключительно под углом физиологии; да, они могут принимать неординарные решения относительно лечения, но стоит им выйти за рамки медицины в область культуры и социологии – и они начинают мыслить штампами и стереотипами.

И вот пожалуйста: прошло не более месяца – и первые признаки fucking Армагеддона перед моими глазами.

***

– Какая обстановка у вас в "скорой"? Много больных? – спросила она, надевая трусики, а затем и шерстяные штаны, незадолго перед этим снятые с неё не без моей помощи.

– Да, с каждым днём больных всё больше и больше.

– Ты там ходишь в маске? – слегка согнув ноги в коленях и присев, она подтянула в поясе надетые штаны.

Этот жест – подтягивание спортивных штанов в поясе с лёгким приседанием – заставил меня на миг замереть. Это её движение мне напомнило маму. Мама точно так же, как и Эми сейчас, подтягивала спортивные штаны, и меня почему-то всегда умиляло это её движение.

– Да, стараюсь ходить в маске. Но маску у нас трудно раздобыть. Маски дают только врачам и медсёстрам. И то – по одной штуке на смену. Все остальные работники защищают себя по мере собственных сил и возможностей: одни обматывают себе лицо платками или шарфами, другие надевают очки или маски для плавания, кто-то пришёл в мотоциклетном шлеме, – ответил я, вставая и беря со стула свои джинсы.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно. Наше отделение теперь напоминает шапито. Сегодня из хозяйственного магазина привезли подарок – магазин пожертвовал 50 специальных защитных щитков для лица, которыми пользуются плотники. Я помогал занести эти щитки к нам в здание.

– Кто бы мог поверить, что мы окажемся в такой ситуации, хуже, чем в какой-то банановой республике, – Эми надела через голову джемпер и стала причёсываться.

А я тем временем прошёл по комнате, старый паркет под тяжестью моего тела скрипел так, будто бы по нему идёт слон.

Квартира, в которой жила Эми, состояла из одной комнаты, совмещённой с кухней. Потолок, когда-то белый, теперь – серый, весь был в мелких трещинах, как в трещинах были и стены. В целом здесь было чисто, правда, порядок был неидеальным.

– О чём ты задумалась? – спросил я, видя, как Эми неподвижно уставилась взглядом в какую-то точку на стене.

– Да так... Жалко, что я ничего не могу сейчас делать, как медсестра. А ведь я имею образование медсестры и опыт работы, хоть и недолгий, и могла бы сейчас быть полезной. Увы, не могу! Кстати, пишут, что чернокожие переносят ковид тяжелее, чем белые, и среди чёрных выше смертность.

– Не уверен. К нам в "скорую" привозят ковидных пациентов в тяжёлом состоянии всех подряд, независимо от расы.

– Ты просто не обращаешь внимания на то, что чёрных больше, – сказала она безапелляционным тоном. – Ладно, пора ехать. Ромео, иди ко мне, моя детка.

Всё это время кот лежал на мягкой подстилке под столом. Эми взяла кота на руки, прижав к груди.

– Мой бедненький малыш, иди к своей мамочке. Мы поедем к врачу, и он тебя вылечит. Моя лапушка, – она поцеловала кота в морду.

Эта сцена вызвала у меня нехорошую реакцию. Мне стало неприятно от мысли, что я буду целовать её после того, как она целовала кота. Я никогда не любил котов: мне никогда не нравился их запах, а ещё в глубине души я даже их почему-то побаивался.

Мне также было досадно, что Эми живёт в такой убогой обстановке.

Тем временем она пододвинула ногой пластмассовую клетку и впустила туда измученного кота. Сняла с вешалки куртку с капюшоном:

– Я готова. Что случилось, Бен?

А я стоял у старого невысокого шкафчика, смотрел на фотографии в рамочках. На фото Эми была в разных местах и с разными людьми. Мне понравился снимок, где она в провокационном бикини на пляже в обнимку с молодой женщиной, быть может, своей подругой. Мне также понравился снимок, где она обнимает немолодую женщину в кресле, наверное, свою маму. Но мне совершенно не понравился снимок, где она – в профиль – целуется с молодым чернокожим мужчиной в белой футболке и белой бейсбольной кепке на голове, сдвинутой козырьком назад.

– Скажи мне, а почему я должен целый день оставаться голодным и работать без ланча ради твоего кота? Между прочим, ты даже не предложила мне поесть, – сказал я, чувствуя, что кровь приливает к моим вискам. Она встречается со мной, но хранит его фотографию! – Это твой уголовник? – спросил я, указывая на фото.

– Почему ты такой ревнивый, Бен? Да, это Джейсон, мой бойфренд. Я тебе рассказывала о нём. Его тюремный срок заканчивается через год, но, надеюсь, его выпустят раньше.

– Лучше бы этот зэк там оставался как можно дольше.

– Не говори таких глупостей. Ты даже не знаешь, какой он человек, – её глаза засверкали каким-то злым бесовским блеском. Она отбросила прядь с лица. – Так мы едем к ветеринару или нет?

– Не уверен. Во-первых, я голодный и хочу есть. А во-вторых, я хочу, чтобы ты избавилась от этой фотографии.

– Ах так? – она подошла, взяла в руки эту фотографию и несколько раз демонстративно её поцеловала. – Мой сладенький Джейсон. Ты же знаешь, как я и моя горячая пусси соскучились по тебе, – затем она поставила фото обратно и стала передо мной, положив руки на поясницу. – А так тебе нравится?

Я засопел.

– Если ещё хоть одно слово вылетит из твоего рта...

В этот момент в квартире всё задрожало: на улице машина стала вгонять в землю гигантскую сваю. После каждого удара весь этот старый четырёхэтажный дом содрогался от крыши до основания так, что казалось, ещё один удар будет для него последним. Этот мощный грохот с улицы сопровождался мелким позвякиванием посуды на её кухонном столе, на полу подпрыгивали её туфли, сапоги, роликовые коньки и консервные банки с питанием для кота.

Повернувшись, я со всего размаху смёл со шкафчика стоявшие на нём фотографии в рамочках так, что они со звоном разлетелись по полу.

– К чёрту! – и направился к наружной двери, сорвав с вешалки свою куртку. Вышел, хлопнув дверью. Сбежал по ступенькам вниз и зашагал к припаркованной неподалёку от подъезда своей машине.

– Больше никогда не звони мне! – услышал я сверху голос Эми из окна.

Но я, не оглядываясь, шёл вперёд.

Удар

– Слышу, что ты. Что случилось? – спросил я отца, услышав в своём мобильнике его низковатый, приглушенный, но всё ещё крепкий, без стариковской хрипоты, голос.

– Тут такое дело... – он замялся, будто бы не зная, как объяснить ситуацию.

Это было для меня странным – мой всезнающий отец колеблется и не знает, как лучше изъясниться. Сколько его помню, он всегда высказывался быстро, порой даже слишком быстро. Из-за этой манеры скорых суждений он нередко говорил что попало, и – что хуже всего – мог вольно или невольно кого-то оскорбить.

Во времена моего детства в разговоре со мной он вообще был обычно груб, редко слушал, что я говорю. Порой, помню, я ему рассказывал что-то для меня важное. Он вроде бы слушал, кивая, а потом ни с того ни с сего перебивал, спрашивая о чём-то совершенно другом, не имевшем никакого отношения к моей "исповеди", и мне становилось ясно, что он меня не слушал вообще. Впрочем, он редко давал мне высказаться, как правило, говорил он – в манере раздачи распоряжений и инструкций, которые нельзя было обсуждать, так как я всё равно всегда был для него "тупицей" и "балбесом".

И вот в последнее время, с тех пор как я с ним снова сблизился после его операций на сердце, я стал замечать за ним некую странность. С него слетел налёт всезнайства, заметно изменилась его манера тут же, не задумываясь, отдавать распоряжения. Я стал замечать, что перед тем, как что-то сказать, он порой колеблется, раздумывает, будто бы пытается подобрать нужные слова, чтобы выразить свою мысль.