Несколько раз я был близок к тому, чтобы навестить Ивана в госпитале "Святого Луки". Формально я был его лечащим психотерапевтом, меня бы к нему впустили.
Хорошо, приду, – рассуждал я. И что? – Попрошу его, чтобы он "не проболтался"? Чтобы не топил меня?
Что же получается? Иван едва не свел счеты с жизнью, трудно представить, что сейчас творится в его душе. И тут я – приползу к нему на коленях и стану умолять, чтобы он не губил мою карьеру?..
А не вложу ли я тем самым в руки Ивана оружие, которым он сможет потом мне отомстить? Начнет меня шантажировать? Или, проконсультировавшись со своим адвокатом, подаст на меня в суд? Ведь он же теперь с новой силой возненавидит и себя, и весь мир.
Одним словом, я чувствовал себя преступником, скрывающим от всех свое преступление и связанным с Иваном узами тайного сговора. Но в этот раз жертвой был он, а я получался как бы преступником, толкнувшим его на рельсы.
После колебаний, я все же решил о молебне никому не говорить и к Ивану в психбольницу не ехать. Будь что будет.
Старался не подавать вида, что волнуюсь. В разговорах с Сандрой держался, пожалуй, слишком непринужденно, почти развязно. Она внимательно читала мои отчеты о сессиях с Иваном, задавала мне вопросы, подготавливая таким образом к предстоящему совещанию. Профессиональное чутье подсказывало ей, что в этой истории с попыткой суицида "не хватает какого-то важного кусочка", но про молебен не знала и она.
За день до совещания Сандра сообщила мне пренеприятнейшую новость: Ивана завтра выписывают из госпиталя и снова направят к нам – продолжать амбулаторное лечение!
– Он придет завтра. А-а…
Всю ночь накануне совещания я не спал. Ворочался, смотрел телевизор. Под утро, наконец, начал впадать в дрему, перебиваемую кошмарами: видел Ивана в образе палача, с топором в руках...
Глава 7
Конечно же, трагедия. Что может быть страшнее – самому оборвать нить и уйти во мрак, на веки вечные?
Официального названия не существует, но можно ввести его самому – суицидология. Или суицидоведение. Кому как нравится.
Вопрос этот слишком серьезен, думаю, на нем стоит остановиться.
В институте, где я учился, этот предмет назывался "Суицид и его предотвращение". Мы изучали различные симптомы в состоянии и поведении людей, замышляющих покончить с собой. Узнавали, какие категории лиц в Америке входят в так называемую группу риска. Разбирали мотивы: вызвана ли суицидная попытка желанием привлечь к себе внимание, или же человек действительно намерен уйти из жизни.
На эту тему написано неимоверное количество книг, ведутся многочисленные исследования, опубликованы свидетельства очевидцев и даже тех, кто по-настоящему пытался, но чудом уцелел. Все одинаково признаются в том, что в последнюю секунду (когда уже летели вниз головой с моста или нажимали курок пистолета) к ним приходило прозрение – понимание, ЧТО они совершили. Тонны, тонны литературы...
Но сейчас попытаемся разобраться: что происходит не в душе человека, а в СИСТЕМЕ американской медицины, когда речь идет о суицидном ПАЦИЕНТЕ?
Все боятся. Страшно. Очень страшно. А вдруг пациент не только замыслит, но и совершит это?! Какие тогда будут последствия для психотерапевта?
Казалось бы, как знать, что взбредет больному в голову через пять минут после того, как тот покинул врачебный кабинет? Кого он встретит? Куда пойдет? Что решит предпринять?
Но все не так просто. Медик все-таки отвечает. Отвечает в том случае, если проигнорировал явный умысел больного уйти из жизни. Повторяю, речь идет о явных сигналах суицида. Скажем, пациент признался врачу, что сегодня собирается застрелиться и уже купил пистолет. Или написал предсмертную записку.
Однако грань между явными сигналами и неявными порой размыта. Найдутся родственники, друзья, а то и сам пациент, если выживет, – которые заявят, что врач, дескать, отпустил человека в ужасном состоянии, вот и случилась беда. Подключатся адвокаты. Начнутся неприятные разбирательства, врача затаскают по судам.
Лично я ни разу не сталкивался и ни от кого не слышал, чтобы психотерапевт потерял лицензию из-за суицида пациента. Но теоретически такое возможно.
Поэтому не мудрено, что американские врачи проявляют крайнюю осторожность, предпочитая лишний раз перестраховаться, чем рисковать своей лицензией, должностью, карьерой. Заподозрив что-либо, спешат вызвать "скорую", чтобы пациента отвезли в ближайший госпиталь. "Пусть там разбираются и отвечают за последствия. Моя спина прикрыта".
Приведу пример, подтверждающий, насколько вопрос суицида в американской системе медицины серьезен, до абсурда.
Когда я проходил практику в клинике в Гарлеме, неожиданно всплыло дело одного пациента, который посетил эту клинику в первый и последний раз аж... два года назад. Парня зарегистрировали и назначили день, когда он должен был явиться к врачу.
Никаких опасных симптомов за ним не замечалось: бритвы при себе не имел, пистолета тоже, а в зале, пока ему оформляли бумаги, его ждала веселая подружка. На первый взгляд, у него не было серьезного психиатрического нарушения – жаловался на бессонницу и упадок сил. На прием к врачу он так никогда и не явился. А два года спустя покончил с собой – застрелился на крыше дома.
Эта клиника в Гарлеме входила в состав городского госпиталя. И когда мертвого, с простреленной головой, привезли в морг этого госпиталя, электронная система показала, что самоубийца был в гарлемской клинике зарегистрирован. Значит, когда-то числился в пациентах!
Машина сразу пришла в движение: в архивах нашли тоненькую папку с делом; из главного офиса приехало высокое начальство и адвокат. Пригласили работника, который два года назад оформлял парню прием и давно позабыл, как тот выглядел. Три долгих заседания! – посвятили выяснению, нет ли за персоналом какой-либо вины, нельзя ли к чему-либо придраться. Опасались, что родители самоубийцы – их чувства понятны – подадут на госпиталь в суд…
А еще существуют пациенты – так называемые, хронические суицидники. Они бесконечно ходят по врачебным кабинетам и держат врачей в напряжении: "Да, доктор, я испытываю желание покончить с собой. Но сделаю это не сегодня. Сегодня точно буду жить. А вот завтра... Пока не знаю, завтра, может, и покончу. А, может, и нет..." Вот и решай, доктор.
Порой такие хроники глотают таблетки в рискованных дозах, режут себе вены. И тут же сами звонят в "911".
Больные люди, понятно.
Но некоторые и вправду периодически испытывают сильные суицидные желания и не уверены, что сумеют с этими желаниями справиться. Приходят в "Психиатрическую скорую", просят, чтобы их на время "закрыли".
…………………………………………………………………………………………….
В случае же с Иваном дело обстояло иначе. Иван не искал внимания окружающих. Никого не шантажировал угрозами уйти из жизни. Не обращался в "Психиатрическую скорую" за помощью.
Он бросился с платформы под выехавший из тоннеля поезд. Его привезли в госпиталь, привязанным ремнями к носилкам, и он неделю пролежал в дурдоме.
Что же касается меня, то, поварившись в этом "психотерапевтическом бульоне" (почти три года в институте и на практиках), я уже был очень осторожен насчет возможного суицида моих пациентов. К счастью, ни один из них с собой не покончил. Но и мне не раз приходилось отводить сомнительных больных к своему начальству, вызывать им "скорые".
Иван в моей практике был первым, совершившим реальную попытку.
Глава 8
Раз в неделю, по четвергам, в просторном, светлом зале проводились совещания медицинского персонала, где собирались все психиатры и психотерапевты клиники**. Кто-либо из врачей представлял для общего обсуждения дело своего самого сложного пациента.
…………………………………………………………………………………………….
– Только по существу, только по делу! Никаких гипотез, никаких догадок. Говори только то, что известно наверняка, – наставляла меня Сандра по пути в зал, где должно было проходить совещание.
Надо сказать, она тоже немного трусила: все-таки я проходил интернатуру под ее непосредственным руководством, за мои ошибки она как супервайзер тоже отвечала.
– О'кей, все сделаю, как ты советуешь.
...В торце стола восседал строгий заведующий Ричард Грубер.