– За тэбэ, друже, – повторил он, приподняв рюмку с водкой в руке, и с театральной почтительностью слегка наклонил голову в мою сторону.
— Дякую, батьку, – ответил я, опрокидывая свою рюмку.
Как и двадцать пять лет назад, мы сразу перешли с Тарасом на шутливо-иронический язык "Тараса Бульбы", где Тарасу всегда принадлежала роль "батьки", "отамана", "гетьмана", а всем остальным – обычных "рядовых казаков". Впрочем, в натуре Тараса, на первый взгляд, не было ничего грозного, строгого и сурового, в душе он был добрым человеком, можно даже сказать, чрезвычайно добрым и мягким. Однако в нём же сильно была выражена и национальная украинская широта чувств, и в то же время угадывалась глубинная стойкость, прочность и... даже какая-то странная древняя дикость.
Борщ у него получился отменный, не берусь описывать всю вкусовую гамму этого неповторимого красного борща с большой белой плямой сметаны, наполнявшего густым и пьянящим ароматом кухню, всю квартиру, весь дом и... всю Украину, от края до края. Не менее вкусны были и белые грибы, собственноручно собранные Тарасом этим летом в черкасских лесах и сегодня пожаренные в сметане с луком и перцем, специально к моему приезду.
— Ты молодец, что приехал, – сказала Наташа, его жена. – Мы уже думали, что ты нас совсем забыл и больше никогда не приедешь в Киев.
— Я тоже так думал, – признался я. – Проклятая война всё изменила.
— Что, совесть загрызла? – спросил Тарас в шутливо-ироничной манере.
— Да, что-то вроде.
— Видишь, ты привёз нам свет. Сегодня целый день есть свет и связь. Давно такого не помню, – сказала Люда, жена моего второго друга Андрея, который тоже с нами сидел сейчас за столом и что-то рассматривал в телефоне.
— Ты, Юрко, не спеши, ешь медленно. Еды я наготовил много, не переживай, голодным не останешься. Сейчас доедим борщ и приступим к индейке. А то как? Или ты думаешь, що мы тут лапу сосём? Не дождётесь. Вот им всем, – Тарас поднял руку с распрямлённым средним пальцем.
— Папочка у нас кулинар высшего разряда. Ты видишь, как я выгляжу? Из-за его блюд я растолстела, как бочка, что аж самой стыдно, – пожаловалась Наташа. Краска смущения проступила на её лице.
Она и в самом деле располнела. А когда-то была в чудесной форме, правда, не худенькая, не балерина с осиной талией, зато очень ладно скроенная и фигуристая.
Изменилась не только Наташа. Изменился и Тарас, и Андрей, и Люда – все они сейчас выглядели смертельно уставшими, какими-то постаревшими, что ли. Впрочем, ждать, что люди за двадцать пять лет помолодеют, тоже не приходится, всем уже далеко за пятьдесят, а Андрею несколько месяцев назад стукнуло шестьдесят.
И всё равно, несмотря на возраст, на двадцать пять лет разлуки, меня сейчас не покидало чувство, что все они – сидевшие за столом – постарели совсем недавно, за последние месяцы, вернее, за последний год.
— Папочка у нас не только отменный кулинар, – продолжала Наташа, ласково потеребив мужа за щёку. – Он у нас ещё и настоящий военный стратег. Если бы не он, неизвестно, что с нами было бы. Знаешь, как мы встретили войну?
— Как?
— Тарас накануне напился с Владом у нас дома до поросячьего визга. Я вызвала Владу такси, упаковала его в машину, потом вернулась домой. Затем уложила папочку на диван, он всё ещё кричал: "А где Влад? Мы з ным ще на коня не выпылы!" Короче, уложила его спать. Ночью вдруг слышу – ба-бах! ба-бах! Вскочила, подбегаю к окну, – пылает за многоэтажками! Ну вот, думаю, пипец. Война, блядь. Бегу к Тарасу, а он храпит себе на кровати. Он, пьяный, всегда храпит так, что вся мебель в доме трясётся. Бужу его: "Тарас! Милый! Вставай! Война!" А он брыкается, отталкивает меня и бормочет: "Где Влад? Мы с ним на коня ще не выпили". А я его трясу и ору: "Вставай! Вставай! Война!" В общем, насилу его растолкала. Он сел, продрал глаза. А за окнами опять грохот такой, что дом сотрясается. А ему говорю: "Побежали в Ирпень". У меня там, в Ирпене, мама живёт. "Или бежим в Бучу, к твоей тётке, подальше из Киева". Он помолчал, почухал затылок и каже: "Нет, кыця. Остаёмся здесь, в Киеве. В Киеве три миллиона жителей, город просто так не сдадут. А Бучу или Ирпень русские могут взять намного легче, чем Киев". Ты помнишь, как это было? – обратилась она к мужу и, не дождавшись его ответа, продолжала: – И он оказался прав. Если бы мы тогда уехали в Бучу или Ирпень, мы бы там застряли, когда туда вошли русские. И нам был бы пипец. Папочку они бы убили, а меня бы изнасиловали в первый же день. Я даже не сомневаюсь в этом.
Тарас в это время сидел, корча рожицы. Он то сильно наморщивал лоб, то надувал щёки, не сводя глаз с бутылки водки на столе.
— Папочка очень рациональный человек. На первый взгляд он как будто шут гороховый, но когда доходит до дела и ситуация критическая, он очень, очень рациональный, умеет собраться, сосредоточиться и спокойно принять единственно правильное решение. Не то, что я, – сказала Наташа. Затем строго посмотрела на мужа. – Ты что, опять наливаешь? Сколько можно? Вы уже выпили почти литр! Всё! Я тебе запрещаю открывать вторую бутылку, перестань спаивать Юру, он ведь устал, двое суток в дороге.
Тарас закивал, но при этом всё равно разливал из бутылки остатки.
— Андрею больше не наливай, он за рулём.
Андрей оторвался от телефона – он что-то читал в Фейбуке или просматривал новости. Пригладил свои густые усы.
– Да, я за рулём. Под Бахмутом, пишут, ночью шли жестокие бои. Нехорошо.
Возникла недолгая пауза.
— Ну то, друзи, за перемогу над клятыми московськими ворогами! – Тарас опрокинул рюмку и, поднявшись, пошёл к плите, где в чугунке ждала своего "выхода" запечённая индейка.
— А у меня, когда началась война, возникла странная тошнота, – неожиданно признался Андрей. – Да, какая-то тошнота. Как только я услышал первый взрыв за окном и понял, что война, вдруг так подступило к самому горлу, что думал – сейчас вырвет. Непонятно, почему такое. Эта сильная тошнота длилась несколько дней.
— Он и не спал тогда, по ночам стонал, ворочался и хрипел так, будто задыхается, – подключилась Люда.
Все умолкли, устремив глаза на Андрея.
— И как же это прошло? – спросил я.
— Всё прошло в один день, сразу. Я приехал в военкомат, чтобы вступить в тероборону, но там была такая очередь желающих, что можно было стоять хоть месяц и ничего не выстоять. Тогда я позвонил Максиму (сыну), он к тому времени уже был в теробороне. Он сказал: "Папа, приезжай сюда к нам, в Голосеево. Я поговорю с нашим ротным, попрошу за тебя". Короче, я приехал в Голосеево, мне там сначала отказали, сказали, что мне уже 59, мол, старый, тут молодым места нет, все отряды уже сформированы, и оружия нет. Но я стал упрашивать того ротного, сказал ему, что я – из семьи военных, что когда-то занимался спортивной стрельбой, что мой сын сейчас в вашем отделении. Короче, уломал его. Потом мне дали автомат и два рожка патронов. Как только я взял автомат, вставил рожок, передёрнул затвор, – сразу выздоровел, тошноту как рукой сняло.
— А я в первые две недели войны вообще не ел ни фига. Не хотел. Вот не ел вообще ничего, даже хлеба, – признался Тарас. – Сбросил, наверное, килограммов пять, – он похлопал себя по животу.
— А я наоборот – поправилась. С начала войны ем как не в себя. На меня иногда находит такой панический страх, что не могу с собой справиться и начинаю есть всё подряд. Полный пипец, – пожаловалась Наташа. – Вдобавок папочка балует меня своими блюдами. Змей-искуситель, – пошутила она, глядя, как на стол опустилась большая тарелка с запечённой индейкой, принесённая Тарасом.
В кухне благоухало, аромат борща, медленно растворившись в воздухе, уступил место аромату запечённой индейки в яблоках и черносливе.
— Ну що, друзі, ще по чарці? За перемогу. Щоб усі мо*калі повиздихали.
Вороны Берковецкого кладбища
— Слышал взрывы? – спросила Наташа, когда я открыл глаза и потянулся, выпростав руки из-под одеяла.
— Нет. А что, были взрывы?
— Ты что, шутишь? Два прилёта в Шевченковском районе, разбило ТЭЦ. Ты что, и вправду не слышал, как свистели ракеты?
– Нет. Я слышал, как храпел Тарас в соседней комнате. Так я залез с головой под одеяло. Может, поэтому ничего не слышал.
— Это пипец. Уедешь, так и не услышав ни одного взрыва.
— Не переживай, ещё услышит, ещё бабахнет, – сказал Тарас, войдя в комнату. – Ну что, сынку, вставай. Я нагрел вареников. Казак с утра должен плотно поесть, чтобы быть готовым бить мо*калей. Ты не замёрз? У нас тут не Африка, батареи еле топят.
— Нет, не замёрз. Я ведь спал в одежде и под двумя одеялами.
— Ну то добре. Тогда вставай. Ты же хотел с утра на кладбище поехать, а после обеда нам нужно будет Влада из больницы забрать. Он сам, без нас, домой не доберётся.
Приблизительно через час мы с Тарасом подъехали к широкой арке старого Берковецкого кладбища. Я купил у продавщицы большой букет роз, рассчитался с таксистом, и мы с Тарасом пошли по дорожкам кладбища к могиле моей бабушки, умершей сорок пять лет назад.
Сыпал мелкий снежок, покрывая сплошным мягким ковром дороги, гранитные плиты, кресты, кубки скорби, кусты и старые деревья. У входа на кладбище ещё стояло несколько посетителей и работников кладбища. Но по мере нашего удаления вглубь посетители полностью исчезли. Лишь изредка по дороге проезжала какая-то машина, а потом снова всё замирало, погружаясь в вечную недвижность и покой. Только медленно падал снег, и ещё, чем-то напуганные или недовольные, с дерева на дерево порой перелетали вороны.
Уже второй день я ездил по Киеву, имея возможность наблюдать (пока только из машины) за изменениями в городской архитектуре. Изменения были значительными. Город был застроен новыми модерновыми зданиями, целыми роскошными архитектурными комплексами. Иногда мне даже было трудно понять, в каком районе города я сейчас нахожусь, до того всё было неузнаваемо. Зато здесь, на старом Берковецком кладбище, время действительно остановилось. Здесь всё было точно таким же, как и четверть века назад.
— Ты знаешь, где могила? Ты уверен, что найдёшь? – уточнил Тарас.
— Я знаю номер участка – 113-й.