Она, дрянь этакая, давит в грудь, толкает в спину, ставит подножки, и ты падаешь на пол, ломаешь себе кости. И — что в ней самое отвратительное — постоянно хохочет, хохочет тебе в лицо. И никто ее не видит, никто из сидящих в зале. Вернее, ее видит каждый, но только каждый видит свою, свою проклятую, и никому нет дела до чужой.
Средство, которое помогает, — это, как ни странно, неподвижность. Нужно замереть. Тогда гадюка пошипит перед тобой и, обманутая, удалится на какое-то время. Пойдет к тем, кто еще двигается, кто трепыхается. А я смогу спокойно додумать свою думу и найти ответ на самый важный вопрос: как же лучше всего умереть?..
В одном углу зала в клетке — канарейка. Насвистывает себе, клюет зерна. Вечером в восемь, почти как по часам, птица, умолкнув, прячет свою головку под крыло. Это своего рода сигнал. Тогда дежурная медсестра накрывает клетку темной тканью и громко сообщает, что "рабочий день закончился".
— Лайла тов. Спать. Шлофн. Буэнос ночес, — говорит она на разных языках, хлопая в ладоши, чтобы разбудить дремлющих или впавших в очень глубокую задумчивость.
Повздыхав и посетовав, что время-де летит так быстро и что еще один день прожит, те из старичков, кто в состоянии, поднимаются и, опираясь на палочки или металлические ходунки, отправляются в свои "квартиры", как они называют небольшие двухместные палаты. А неходячих увозят.
Глава 8
Елизавета Марковна медленно шла на поправку. Ее нога, еще две недели назад распухшая и посиневшая после операции, возвращалась в норму: опухоль сходила, исчезали кружева синяков. Сняли швы. Рана заживала. И дух бабы Лизы тоже постепенно восставал из руин.
Пришла физиотерапевт — приветливая израильтянка. Предложила Елизавете Марковне свою профессиональную помощь: "научить ее ходить с новой ногой", то есть помочь подняться с инвалидной коляски.
Баба Лиза на это предложение отреагировала очень бурно. Стала почему-то плакать и едва ли не прогнала бедную физиотерапевтшу. Та бы, наверное, ушла, да только не понимала, что говорит эта шумная старушка и почему так сердится.
А скорее всего, поняла, но не уходила. Ведь баба Лиза у нее не первая, кого приходится поднимать с инвалидного кресла. Понятно, что любому в такой ситуации было бы непросто: и бедро еще побаливает, и боязно к нему прикоснуться. А вдруг там штырь сдвинется? А вдруг рана откроется? А что, если воспаление началось внутри? И придется ампутировать всю ногу! Но если не буду ходить, то и мозги быстро усохнут, мозги у лежачих быстрее отмирают, это баба Лиза знает хорошо, не первый год на земле живет. И тогда переведут наверх, к "баклажанам"...
— Ой! Как болит! Сура! Дай таблетку! — стонет баба Лиза, и медсестра из "дежурки" отвечает, что сейчас принесет.
— Ты хотя бы попробуй встать на ноги. Вот увидишь — у тебя получится, — уговаривает ее Натан.
— Разве ты можешь понять мою боль? Где мне взять сил почти в девяносто лет, а? Я даже когда руку поднимаю, то задыхаюсь от усталости. А тут — подняться на поломанную ногу! Ох, зачем я не умерла во время операции... А ты меня совсем не жалеешь. Даже не можешь посидеть рядом со мной пять минут. Вечно куда-то убегаешь!
— Что же ваша бабушка решила? Будет пробовать ходить или нет? — обращается физиотерапевт к Натану на английском. — Спросите ее.
Баба Лиза и не нуждается в переводчике:
— Конечно, буду пробовать. Разве у меня есть другой выход?
***
Соседка бабы Лизы — Фейга. Она соседка по палате и по столовой, в зале они тоже сидят за одним столом.
Фейга — новичок здесь, появилась несколько месяцев назад. Она тучная, как будто бы вся отекшая. Розоватые мешки под большими заплаканными глазами. С головой у нее определенно уже не все в порядке, но еще не до такой степени, чтобы попасть на третий этаж.
Волосы у Фейги всклокочены, верхние пуговицы халата часто не застегнуты. Она то печальная, то сердитая. Хоть соображает и плохо, но достаточно для того, чтобы понять, что очутилась в доме престарелых.
Несколько раз в неделю к ней приходит дочка. Дочке лет шестьдесят. Входя в зал, широко и как-то неестественно улыбается всем — и медсестрам, и старичкам. Очень громко со всеми здоровается. Наверняка ей непросто идти по этому залу под пристальными взглядами всех сидящих. Стыдно. Поэтому и улыбается так.
Фейга явно не любит бабу Лизу. Сидя за столом, ни с того ни с сего начинает извергать на нее громы и молнии:
— Ты — стукачка! Энкавэдистка! Из-за тебя люди сидели в тюрьме! Еще ты работала бухгалтером: подделывала документы и брала взятки!
— О, начинается. Лучше на себя посмотри, что ты натворила в своей жизни, — хмуро отвечает ей баба Лиза.
Натан недоуменно смотрит на обеих. Откуда Фейга знает такие подробности из жизни бабы Лизы? Неужели психически нездоровые люди обладают способностями видеть прошлое и предсказывать будущее?
— Что я? Что я? — громко отвечает Фейга. — Я честная. Я сидела в лагере, ела баланду. Работала в колхозе. Любила мужчин. Рожала, делала аборты. Я и сейчас хочу любить мужчин!
— О-о, Фейга хочет замуж! Вы слышали последнюю новость? Фейге нужен мужчина. С хорошим органом. Девочки, готовьтесь: скоро будет хупа. Фейга, надеюсь, ты меня тоже пригласишь на свадьбу? — спрашивает ее женщина по имени Сима.
Крупная, как слон, с очень распухшими ногами из-за нарушения работы эндокринных желез, Сима еще относительно молода — ей нет семидесяти. Она совершенно одинока: муж умер, дочка давно живет в Австралии. Покряхтывая, Сима ходит по залу, уперев руку в широкую поясницу. Шаркает по полу туфлями, разрезанными сверху, чтобы их можно было как-то натянуть на распухшие ноги.
— За кого же мы выдадим Фейгу замуж? Рива, у тебя нет приличного парня для Фейги? Сура, а у тебя? Я знаю: мы ее выдадим за Ицика, — Сима подходит к одному старичку в ермолке на лысой голове.
Ицик сидит на стуле, безучастными, совершенно пустыми глазами смотрит перед собой. Его уже кормят с ложечки.
— Ицик, у меня есть для тебя невеста. Тебе нравится Фейга? — спрашивает Сима, кладя свою лапу на плечико Ицика. — Ты согласен? Вот и договорились. Только смотри, храни ей верность и не изменяй, — хохотнув, Сима отходит от Ицика. — Боже, здесь все сумасшедшие. Я скоро сама стану сумасшедшей. Нужно бежать отсюда, бежать...
— Нет, Ицик для меня очень старый, он уже "баклажан", — пытается шутить Фейга. — Иди сюда, сыночек, — подзывает она Натана. — Скоро придет мой сын. Он — известный математик, профессор в Иерусалимском университете. Он очень занят, поэтому не может прийти ко мне. Мой сыночек очень меня любит. Он так не хотел, чтобы я сюда шла.
— Ты — дрянная мать! — вдруг шипят на нее две старушки, до сих пор мирно сидевшие за соседним столом. — Ты думаешь только о себе. Ты что, хочешь испортить своим детям жизнь? Как бы они могли за тобой ухаживать, если им нужно работать? Или они должны ради тебя пожертвовать своими семьями?
— Нет, нет. Я хорошая мать, хорошая. Я думаю о своих детях, только о них. Я их очень жалею. Поэтому согласилась жить здесь. Сама попросила дочку, чтобы отвела меня сюда, — доказывает Фейга, и слезы в два ручья льются из ее больших мутных глаз.
— Бедная, бедная, бедная... — тихо повторяет баба Лиза. Не глядя на Фейгу, незаметно смахивает слезинку, бегущую по щеке. — Ей еще нужно будет привыкать, долго привыкать, пока смирится и успокоится, пока перестанет себя растравлять этими мыслями... — но общее настроение захватывает и ее: — Ой, нога! Сура, дай таблетку! Умру от боли!
Весь зал приходит в движение. Будто бы по тихой воде прошел огромный корабль и поднял высокие волны.
— Не могу больше этого выдержать! Замолчите вы все! Неблагодарные! Вас тут кормят, поят, моют ваши задницы, а вы еще чем-то недовольны! Фейга, замолчи, а то Ицик передумает и не женится на тебе. Баба Лиза, хватит, у меня от твоей ноги уже голова болит. И вы все замолчите! Вас всех нужно отправить на третий этаж, всех! — возмущается Сима.
— Ой, нога! Су-ра!
— Я хорошая мать, хорошая. Я сидела в лагере в Норильске!
— Ну так что? А я в Треблинке!
Даже Ицик — и тот вышел из состояния окаменелости и приподнял голову.
— Все, девочки, довольно, не надо ругаться, — призывает всех, как малых детей, медсестра, поднявшись со своего стула в "дежурке".
Опытным взглядом определив, кому сейчас нужна ее помощь, подходит к Фейге. Гладит ее:
— Не плачь, дорогая, не плачь. Они все тебя любят. Но им самим тоже трудно. И дочка твоя тебя любит. И сын. Он к тебе скоро придет, просто он очень занят. У них же, у профессоров, сама знаешь, какая напряженная жизнь. Все будет хорошо, все будет бэсэдер...3
Глава 9
Они стояли с Софией (Сурой) неподалеку от дома престарелых. София была не в униформе медсестры, а в легком брючном костюме. Ее смена закончилась, и она собиралась домой.
Но одна из дорог впереди была перегорожена полицейскими машинами: среди них выделялся джип с выдвинутыми металлическими захватами, в которых был зажат какой-то темный ящик. Этот ящик грузили в бронированный кузов, а потом должны были увезти.
Как пояснил полицейский, кто-то из жильцов дома напротив увидел на обочине подозрительный ящик и позвонил в полицию. Обычная ситуация.
Натана же больше всего поразило не спокойствие полицейского, а почти полное безразличие к этому окружающих. Пешеходы шли себе мимо, изредка бросая ленивые взгляды на происходящее. Водители, вынужденные ехать в объезд, сердились, некоторые громко ругались. Словом, будто бы сейчас там нашли не ящик, возможно, начиненный смертью, а дохлую кошку. Случись такое в Нью-Йорке, пришлось бы специально вызывать отряд полиции для разгона любопытных.
— Да, вам тут скучать не приходится, — Натан кивнул в сторону джипа и полиции.
— Вы правы. Но я уже научилась переживать только по мере поступления проблем, — София достала из сумочки пачку "Виржиния Слим" и закурила.
Она выглядела моложе своих пятидесяти. У нее было приятное, несколько полноватое лицо, с тонким носом и узким подбородком. Рыжеватые курчавые волосы были собраны сверху и заколоты.
Посмотрела на часы:
— Подожду, пока они закончат, чтобы не делать крюк.
Видимо, ей хотелось поболтать, поэтому и не уходила.
— Нелегко вам с моей бабушкой?
— Поначалу было трудно, потом привыкла.