Напоминает человеку, что от него не все зависит, что на всё Воля Божья.
Он остановился, удивленный ее словами: в снежном буране увидеть Волю Божью?
А она, подобрав подол юбки, сделала несколько шагов к кусту. Сорвала пару веточек:
– Это калина. Хотите попробовать? – и передала ему веточку с красными ягодами.
Ягоды были кисловатые, терпкие, с мягкими косточками.
И почему-то захотелось ему, чтобы она опять, утопая по колено в снегу, так же по-бабьи подобрав подол своей длинной юбки (есть в этом движении что-то волнующее), пошла к этому кусту…
– Вот и прорыли тоннель.
Они стояли у дома, дверь которого была закрыта.
– Спасибо, – она ступила на крыльцо. Замерла в нерешительности. – Подождите минутку. Мне нужно кое-что спросить у старшей сестры, – и скрылась за дверью.
Расчистка снега его хорошенько разогрела и взбодрила.
...Тишина. Вокруг ели, редкий кустарник. Наклонившись, он выковырял пальцем комки снега, забившегося в сапоги.
На втором этаже вдруг погасло окно. Михаил вздохнул. Все. Пора домой. Сделал доброе дело. Бог зачтет. Хмыкнув, нахлобучил шапку на глаза. Но почему-то не уходил.
Скрипнула дверь.
– Входите. Старшая сестра разрешила. Да входите же!
В просторной прихожей у стены стоял старый буфет, на вешалке висели женские пальто. Обстановка здесь чем-то напоминала дачную, если бы не иконы на стенах и не разложенные на столах коробки с крестиками и свечами.
– У вас, наверное, ноги промокли? – спросила она. – Вот тапочки. А сапоги поставьте к батарее.
Тапочки были огромного размера, растоптанные, старые. Вообще, бедность здесь сквозила во всем.
– Красивая икона. Это кто на ней? – он подошел поближе, вгляделся в небольшую икону на стене.
– Архангел Михаил, предводитель небесного воинства. Вам нравится? – она стояла рядом и тоже смотрела на икону.
– Да, – он почему-то боялся шевельнуться.
– Это икона моей бабушки… Хотите супа? Горячего? – спросила она после недолгого молчания.
………….………..…………………………………………………………..
– Познакомьтесь, это – моя мама: Раиса Ароновна.
– Очень приятно.
Перед ним стояла неприглядная женщина преклонных лет, в светлой шерстяной кофте. Достаточно ей было улыбнуться и протянуть пухловатую руку, чтобы стало ясно: Раиса Ароновна – женщина очень милая, добродушная.
И вот, на столе – тарелка ароматных щей и краюха хлеба.
– Мама думала, что я осталась у отца Лавра. Она не знала, что я решила прорываться сквозь буран. Если бы узнала, что я одна, с лопатой. Она бы подняла на ноги весь штат. Вам наши щи нравятся?
– Да, очень.
За окнами мело, мело. За окнами – ветер, мгла. А здесь – свет, тишина. У батареи сохнут его мокрые сапоги, на столе – тарелка горячего супа. И рядом с ним – две прекрасные женщины, мать и дочь. Семья… Совсем он отвык от этого.
– Ваши родители живут с вами, в Нью-Йорке? – спросила Раиса Ароновна – в этой глуши она явно соскучилась по гостям.
– Нет, мои родители живут в Израиле. Так получилось: я здесь, они там.
– Передают, что в Израиле опять неспокойно. Ох-ох, а когда евреям было хорошо? Вы кто по специальности?
– Биржевой брокер. На бирже, знаете, сейчас обвал: скандалы, увольнения, – сказал он и запнулся.
Возникла неловкая пауза.
– Хотите еще супа? Тогда горячего чайку? – Раиса Ароновна, забрав пустую тарелку, вышла.
– Мама, ты справишься cама? – сестра Мария посмотрела вслед матери. Затем пригладила свои волосы под платком. Лицо ее вдруг посерьезнело. – Что-то в мире изменилось. Все опять хотят воевать. И евреи обязательно окажутся в центре кровавых событий. Так было всегда в истории. Так предсказано и в Апокалипсисе.
Михаил внимательно присмотрелся к ней. Еще минуту назад она казалась ему такой простой. Но простота вдруг исчезла, и эта женщина скрылась куда-то, в область, для него неведомую.
– Трудно вам, еврейке, в русском монастыре? – спросил он.
– Нет. Отец Лавр говорит, что православный еврей – дважды избранный Богом.
– Когда-то я читал рассказ, не помню, какого писателя. Там описывалось, как отец – ортодоксальный еврей, оплакивает свою дочь, принявшую христианство. Оплакивает по всем иудейским обрядам: неделю сидит дома, посыпает свою голову пеплом и читает Кадиш – поминальную молитву по умершей. Помню, мне тогда стало жутко – отец как бы хоронит живую дочь только потому, что она стала христианкой!
– Да-да. Это – страшно. Это мировая трагедия – евреи, отвергнувшие Христа! Я сейчас читаю об этом много разной литературы, пытаюсь разобраться и понять, почему же такое случилось. Но, боюсь, что человеческий разум ответ на этот вопрос дать не может.
Раиса Ароновна вошла, тихо поставила на стол стаканы с чаем. Села, слушала дочь.
– А на бытовом уровне, конечно, еврею в православии непросто. Вот, к примеру, у нас есть одна русская прихожанка, живет неподалеку отсюда. Ее сын погиб от наркомании. Она теперь много жертвует на нашу церковь. Но она – антисемитка: недавно стояла к причастию и, указывая на меня, говорила соседке: "Пропусти вперед эту богоизбранную жидовочку". А я по чину должна была причащаться перед ней, потому что я – монахиня, а она – мирянка. А вечером в мою келью постучал отец Лавр, опустился передо мной на колени и попросил прощения. Представляете, старый священник на коленях просил у меня прощения. Говорил, что он – духовник той антисемитки и что он виноват, если она такая.
– Лиза, может, Михаил тебе поможет переставить стол? Чтобы ты свою спину не напрягала? – спросила Раиса Ароновна у дочери.
ххх
"Что же со мной происходит?" Лиза шла по коридору, впереди Михаила. Пальцы ее нервно перебирали четки. "Но ведь ничего особенного. Мужчина? Да. Но он помог мне разгрести снег и добраться до дома. Устал, промок. Старшая сестра разрешила его ненадолго впустить. Какие у него длинные ресницы. Такие же, как и… Нет, он совершенно другой. Алексей был утонченным, ранимым, страдающим. А этот – грубоватый, холодный, самоуверенный. Но почему-то ранняя седина в его волосах. И какой-то несчастный…"
Она знала, что Михаил, идущий сзади, сейчас смотрит на нее. Ее пальцы стали еще быстрее перебирать четки: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя". Она ожидала, что молитва придаст ей душевной крепости. "Но если я сейчас скажу ему, что мне его помощь не нужна, то буду выглядеть очень глупо. Он тогда подумает, что я имела какие-то тайные помыслы на его счет. А мне ведь бояться нечего. Я дала клятву Богу, я обручена Небесному Жениху, и никакие мужчины мне не нужны".
Она смелее пошла вперед. Поднявшись по лестнице, подошла к небольшому столу, взялась за его край:
– Вот этот.
– Я сам его понесу. А вы показывайте дорогу, – сказал Михаил, поднимая стол.
Пройдя, они очутились в каком-то коридорчике, отгороженном от залы книжными полками.
– Давайте сюда. Осторожней. Ну что же вы! – она прикрикнула, когда Михаил случайно задел одну из полок.
– Sorry.
– Это вы извините… Вот здесь, ставьте. Сейчас я эту полку чуточку отодвину. Вот так. Спасибо вам.
Платок съехал с ее головы, приоткрывая густые черные волосы.
Затем, пододвинув стул к столу, она села. Все уже было сделано, и можно было спуститься на первый этаж. И проститься с этим случайным гостем.
Но она зачем-то стала перекладывать кисточки. Для нее уже не оставалось сомнений в том, что ждет ее сегодня ночью: будет лежать на кровати в своей келье, врывшись в горячую простыню, будет жалеть себя и проклинать свою судьбу, захочет вернуться в мир. И все ей будет казаться бессмысленным – и молитвы, и посты, и службы. И страшная мысль, что Богу все безразлично, что Ему нет никакого дела до ее жизни, будет терзать ее сердце...
У-у! – завывал ветер за окном.
– Знаете, жить в монастыре очень трудно. Многие считают, если человек стал монахом, то он уже ангел. А это совсем не так, – с этими словами она поднялась. Стала напротив него.
И вдруг, отклонившись назад, едва не вскрикнула: в нем – незнакомом и таком чужом, ей привиделось что-то невыразимо близкое, родное. "Эти длинные ресницы, и пытливый, глубокий взгляд, и всё, всё!".
Михаил даже не помнил, кто кого обнял первым – он ее или она его? Он стал осыпать поцелуями ее лицо, шею...
Она едва не упала, когда Михаил неожиданно оттолкнул ее от себя. Метнул на нее перепуганно-мрачный взгляд:
– Я приду к вам завтра, – и быстро вышел.
Загремели по лестнице его сапоги.
xxx
Утром, расплатившись с хозяйкой мотеля, он вышел на улицу. Завел свой черный "лексус" и поехал. У развилки его машина однако на шоссе не свернула.
Зачем он шел к этому дому? Если бы кто-нибудь спросил его об этом, вряд ли он смог бы ответить. Даже не знал, что скажет, если она сейчас откроет ему дверь.
Над запертой дверью на ветру покачивался фонарь. Михаил позвонил.
– Чем могу вам помочь? – в дверях показалась немолодая женщина в черной рясе. Лицо ее – неприветливое.
– Можно видеть сестру Марию?
– Нет. Сестра Мария занята.
– Мне очень нужно.
– Езжайте-ка, молодой человек, домой. У вас там, в Нью-Йорке, много важных дел – вклады, акции, банкротства. Не искушайте. Вам лишь бы поамурничать. А ей потом, бедняжке… Поезжайте, с Богом, – и захлопнула дверь.
Михаил снова нажал кнопку звонка. Лицо его помрачнело.
Точно так же хрустел снег под его сапогами, когда он шел обратно. Ветер больно сек лицо, трепал воротник куртки.
Сел в машину, закурил. А чего он ожидал? – что она выйдет навстречу и снова пригласит его на тарелку щей? На богословскую беседу? Снова поведет его в комнату на втором этаже?
Что же случилось вчера? Почему он повел себя так глупо, не по-мужски? Ну, ладно, положим, понимал, что только волею случая он оказался вчера с этой отчаянной женщиной в укромной комнатке, один на один.