Пожалуйста, не сравнивай украинцев и евреев, не ставь их в один ряд. Евреев немцы хотели уничтожить. А х*хлов – что? Никто их не будет трогать, заткнут только горлопанов и демагогов, остальных не тронут. Поставят для них ещё пару памятников Шевченко, дадут им бесплатно по кульку гречки, и они успокоятся. Как будто бы ты не знаешь этот народ и никогда с ними не жил. Это жлобы и быдло, которые устроили свой идиотский Майдан и теперь за это расплачиваются. Они сами во всём виноваты. Или они думали, что Путин им всё позволит и для них всё безнаказанно сойдёт с рук?
— Ты что, брат, топишь за Путина даже сейчас?
— Нет, за Путина я не топлю. Мне тоже многое не нравится из того, что он делает. Но не надо меня агитировать. Я как-нибудь разберусь сам, без твоей агитации. А этим жмурикам в Киеве нужно сдаться. Еще вот что ты должен помнить: если я уехал из той страны, значит у меня на то были свои причины. И у тебя, кстати, тоже. Это не наша война.
Я молчал.
— У меня вот сейчас другая проблема, – продолжал брат. – Послезавтра я должен ехать в Турцию на курорт. Но Марина мне уже морочит голову, она оказалась страшно назойливой бабой. Не знаю, как я её выдержу там неделю. И зачем я затеял эту поездку? Лучше бы поехал с женой. Но билет взят на её имя, деньги заплачены, а вернуть нельзя.
— Марина? Это твоя новая любовница?
— Да. Разве я тебе не говорил о ней?
— Нет. Но мне это неинтересно. Гудбай, – я нажал кнопку на мобильнике, и наш разговор прервался.
Я всё ещё не мог поверить, что мой брат Сенька – такой. Что он – киевлянин – так отреагирует на эту войну.
Сенька жил в Бремене (город в Северной Германии) немного дольше, чем я в Штатах. Он уехал со своей женой за границу первым из нашей семьи, не дождавшись разрешения из посольства США, где у нас возникла какая-то неразбериха с документами. Сенька был для меня родным человеком, и не только по крови. Я знал, что могу на него во всём положиться и рассчитывать на него в любую минуту. Он меня тоже любил. Когда мы с женой и родителями наконец уехали в Штаты, в Киеве оставалась не проданной наша трёхкомнатная квартира. Сенька, в то время уже находясь в Германии, занялся продажей этой квартиры. Продал её очень выгодно, а потом нам в Америку перевозил деньги – пачки наличных прятал в одежде, несколько раз ездил туда и обратно, пока не передал всё до последнего цента. Конечно, можно было эти деньги перевести через банк, но он считал, что неразумно платить банку за услуги перевода. К тому же у него был повод повидаться со мной лишний раз.
Когда мне впоследствии были нужны деньги – на учёбу, или на квартиру в Нью-Йорке, или на новую машину – я ему писал через Фейсбук: "Брат, мне нужно позарез пятьдесят тысяч. На год". И он отправлял без разговоров. Причём он не был крутым бизнесменом – все годы в Германии работал водителем автобуса, не шиковал, точнее, был скупым, как смерть, умудряясь экономить даже на любовницах. Ни его жена, ни любовницы, ни взрослая дочь – никто не знал, сколько у него денег и сколько вообще банковских счетов. Эту великую тайну он доверял только мне. Если бы в один день я попросил у него одолжить мне ВСЕ его деньги со ВСЕХ счетов, он бы подумал одну минуту и... согласился. А если бы понадобилось, то сам бы эти деньги привёз мне в Нью-Йорк "контрабандой".
Но сейчас я не мог слышать его голоса. Он мне был противен. "Х*хлы, жлобы, жмурики. Сами во всём виноваты. Они должны сдаться". Я не мог это слушать. Новости о том, что русские прорвались на Подол, что их ракеты разрушили здания во Львове, что они пытаются высадить десант в Одессе, а в Херсоне по центральным улицам уже ползёт их бронетехника, вызывали у меня душевную и даже физическую боль. Мне казалось, что какая-то железная лапа вырывает с кровью куски моей души.
Я и сам не знал, из чего состоит моя душа. Не мог предположить, что она создана из прогулок по Подолу, где жила когда-то моя бабушка Хана, к которой я всегда любил приходить в гости; что она создана из Одессы, где мы с женой после свадьбы провели свой медовый месяц; что в душе и Херсон, где мы отдыхали летом с друзьями на студенческой базе отдыха, и Карпаты, куда я ездил в археологические экспедиции на раскопки. Я считал, что схожие реакции на это вероломное вторжение России в Украину должны возникать у любого нормального человека, тем более у моего родного брата, с которым мы были так похожи, прожив вместе в доме под одной крышей в Киеве много лет. Но оказалось – он видит по-своему, совсем иначе.
Он – еврей, и не только по крови. По своей натуре, он из тех затюканных, которым передались рабские гены местечковых евреев, привыкших к многовековым унижениям. Он из тех евреев, которые готовы сразу сдаться, опустить голову и покорно пойти на расстрел в Бабий Яр.
Да, он помнит все обиды, нанесённые ему украинцами. Он помнит травлю в школе, когда одноклассники-хулиганы его оскорбительно называли "ж**ком" и "ма*анцем", били его, вымогая деньги. Он помнит, что эту травлю организовала и поддерживала не кто иной, как их классная руководительница, та ещё антисемитка, которая при случае прилюдно позорила и оскорбляла брата, называя его "собакой, которая, может, что-то и понимает, но не в состоянии что-либо сказать". Поэтому Сенька не может и не хочет им этого простить.
А ещё он – финансовый пророк, наверняка уже подсчитал, в какую копеечку грозит вылиться эта война лично ему. Ведь любая масштабная война – это нестабильность, что неизбежно скажется на экономике. А Германия зависит от российского газа и нефти, сидит на российской нефтегазовой игле. В Бремене, на севере страны, и без войны зимой холодно, зато счета за электричество и газ сумасшедшие. Какие же будут счета в случае, если украинская война затянется?
Неужели я потерял брата? Я не хотел, чтобы это было правдой. Но я также не хотел сейчас его ни видеть, ни слышать.
Шестиугольный талисман
С начала войны прошло десять месяцев. Наступил белый декабрь.
...
— Присядем на дорожку, – предложила моя жена, и мы все втроём – я с женой и сын – сели.
Давид тут же достал из кармана телефон и стал просматривать там какие-то месседжи. Он чему-то усмехался, слегка поглаживая щёку, покрытую элегантной "аристократической" щетинкой. Не знаю, что заставило меня остановить на сыне взгляд. Что-то в его лице мне показалось новым, но я не мог понять, что именно. Ах, да, у Давида как будто немного изменилась форма лица; его лицо вытянулось, удлинилось, скулы слегка выдвинулись вперёд, а щёки впали. Мне почудилось, что я где-то видел точно такое же лицо, но не мог припомнить, где.
"Странно, я вижу сына каждый день, мы с ним вместе в кабине машины "скорой" проводим две смены в неделю, по десять-двенадцать часов в сутки. А только сейчас я обнаружил, что его лицо так изменилось. Но где же я видел точно такое же лицо?" – задавался я этим вопросом, поглядывая на сына. Но ответа так и не нашёл.
— Пора. Поехали.
Мы все трое поднялись. Сын вытянул из пазов ручку лежавшего на полу большого чёрного чемодана на колёсиках. Жена подошла к иконе Богородицы в углу и, слегка поклонившись, перекрестилась. Что-то прошептала тихо, наверняка просила защиты мне в дорогу.
А я, выходя из дому, остановился перед фотографией своей бабушки Ханы, стоявшей на книжной полке. Бабушка улыбнулась мне с фотографии. И я сразу понял, что она будет моим ангелом-хранителем в этой поездке. Именно так – в этой поездке – она.
Я хотел взять у сына из рук чемодан, но он отказался:
— Папа, релакс. Я сам.
Мы подошли к машине, припаркованной возле дома. Давид открыл багажник, легко подхватил тяжёлый чемодан и уложил его в авто. Потом он сел за руль, а мы с женой – на заднее сиденье.
Завёлся мотор: "Р-р-р..." Поехали.
По дороге в аэропорт мы с женой говорили о том, что в Киеве сегодня опять отключили свет на полдня, что, по мнению какого-то очередного военного эксперта, вторжение русских из Белоруссии всё-таки состоится, но, вероятно, не в этом месяце. Жена рассказывала, что сегодня во время ланча на работе разговаривала по Мессенджеру со своей киевской подругой, ещё в конце весны уехавшей из военного Киева в Амстердам к своей взрослой дочери, которая жила там давно. Так вот, материально у подруги все окей, но морально ей там очень трудно: с дочерью общего языка нет, эта война её дочку почему-то мало интересует. Подруга моей жены чувствует там себя лишней, не у дел, без работы, без любимого дела – она кинорежиссёр. Поэтому она собирается вернуться в Киев.
— Понятно.
— Юрчику, одевайся там потеплее. Я смотрела прогноз погоды в Украине, там всю неделю будет снег. И холодрыга. Я тебе положила ещё одну пару тёплых носков. И, пожалуйста, без геройства, никуда не лезь, ладно?
— Ладно.
Я был благодарен жене за то, что она без лишних сцен и выяснений приняла моё решение поехать на пару недель в Киев. У меня в колледже как раз закончился осенний семестр, каникулы аж до середины января. Я знал, что с той минуты, как я ей сообщил о своём намерении отправиться в Украину и что уже взял билеты, жена переживает и волнуется. Но она ни разу не подала виду. Мы с ней жили вместе очень долго и в своём взаимопонимании достигли такого уровня, когда общение строится по принципу умолчания: "я знаю, что ты знаешь, что я это знаю". Применимо к данной ситуации, я знал, что жена знает, что ещё с лета я хотел поехать в Киев, хоть ей этого не говорил. Поэтому моё решение для неё неожиданным не было.
— Домовылыся? Так чи ни? Будэш обэрэжним? – спросила она по-украински. С первой недели войны она старалась как можно чаще говорить по-украински.
За годы нашего супружества она при мне не произнесла ни одного слова на украинском языке. Я даже не предполагал, что моя жена знает украинский. Понятно, она родилась и выросла в Киеве, мову понимала, но последний раз по-украински говорила, наверное, в школе на уроке украинского языка и литературы. И больше нигде. У неё дома в семье говорили только по-русски.
В Америке украинский язык, понятно, ей не был нужен вообще. Все филологические усилия были направлены на изучение английского. К тому же, как я уже сказал, для моей жены Украина никогда не была страной, лишь территорией.
И вот пожалуйста – она перешла на мову! Все десять месяцев с начала войны она смотрела новости и блоггеров на ютюб по-украински, смотрела онлайн современные украинские фильмы.