Тем не менее это была защита.
А в кабинете напротив меня за своим столом, как и прежде, сидел доктор Мерси. На его лице ещё были видны следы недавно перенесённого двухстороннего воспаления лёгких с осложнением. Его лицо ещё было бледным, с нездоровыми розоватыми пятнами. Он весь осунулся, похудел, выглядел уставшим, лет на десять старше своих лет.
Ещё не так давно, до болезни, замдиректора "скорой" доктор Мерси шагал по коридорам отделения и раздавал направо и налево команды и указания. Помнится, я тогда сравнил его с самим Господом Богом, который отправляет новоприбывшие души в разных направлениях в зависимости от того, кто что заслужил. Теперь же доктор Мерси производил впечатление человека, недавно вернувшегося с "того света", где его хорошенько поколотили черти, а потом отправили назад на нашу грешную землю.
Однажды мы сидели с ним в офисе, и доктор Мерси рассказывал мне о том, как боролся с болезнью целый месяц в госпитале для ветеранов, как несколько раз думал, что уже не выживет. Но откуда-то брались силы.
– Я не мог себе позволить расстаться с дочерью. Я не имею права уйти, не поставив её на ноги, – он улыбнулся, но так, что, казалось, вот-вот заплачет.
Доктор Мерси улыбался по-разному. Порой резко, жёстко, механически раздвигая мясистые щёки и полноватые губы. Это – в тех случаях, когда он собирался отчитать кого-то из персонала, и в этой механической улыбке сказывалась его жёсткая натура бывшего военного. Но у него была и другая улыбка – обаятельная, лёгкая, с оттенком некоторой печали, приоткрывая и другую сторону его тонкой, может быть, даже очень ранимой души.
– Док, зато у вас теперь столько антител, что вы можете их продавать. Вам теперь нечего бояться, никакой вирус вам не страшен, – пошутил я.
– Вирус, может, уже не такой смертоносный теперь для некоторых из нас. Но расслабляться ещё очень рано, Бен. Теперь не обязательно носить маску. Теперь нужно носить пистолет. Да, пи-сто-лет! Когда я демобилизовался из армии, я оставил себе пистолет. И рад, что так поступил. Советую тебе тоже приобрести пистолет. Ты же видишь, что сейчас творится с правопорядком, а будет ещё хуже, поверь мне. Настало такое время, когда ты сам должен побеспокоиться о собственной безопасности. Кроме тебя, твоя жизнь сегодня никому не нужна. Мой тебе совет: купи себе беретту или глок.
– Доктор, но вы же знаете лучше меня, как сложно и рискованно в Нью-Йорке приобрести пистолет. Если незаконно, то рискуешь загреметь в тюрьму. А законного разрешения придётся ждать сто лет.
– Да, знаю, – доктор Мерси поправил очки и внимательно посмотрел на меня. – Я могу тебе помочь в этом. У меня есть хороший знакомый в офисе шерифа, когда-то оказал ему большую услугу и теперь, если мне надо, всегда могу к нему обратиться. Так что всё будет сделано кошерно и без лишней волокиты.
– Ок, доктор. Я подумаю.
***
Тем временем в далёком Миннеаполисе произошло убийство Джорджа Флойда, и по стране покатилась новая волна – в этот раз расовых протестов. Протесты быстро докатились и до Нью-Йорка. Они ещё больше повысили градус социального напряжения и вышли за пределы сугубо расовых проблем. Ещё сильнее зашатались основы общественного строя. Во всём ещё больше ощущалась непредсказуемость и неопределённость, в воздухе повсюду была разлита тревога и озлобленность, возникло ощущение, что опасность поджидает за каждым углом.В Нью-Йорке это было очевидно и ощущалось во всём: в грубых и наглых манерах разговора и повышенных тонах стоявших в очередях людей, в агрессивном вождении автомобилей на дорогах – в манере водителей подрезать и умышленно создавать аварийные ситуации. Все вокруг ругались между собой: из-за политики, из-за Трампа, из-за отвратительного обслуживания в магазинах, высоких цен, из-за чего попало. Ругались с близкими и далёкими родственниками, с сотрудниками на работе, со знакомыми и незнакомыми. Все будто бы искали повод с кем-то поругаться, нахамить, излить на кого попало накипевшую злость и разочарование.
Это насилие и упадок нравов проникли и в наш тихий благодатный Марин-Парк. Возле моего дома, где ещё не так давно всегда было тихо и чисто, теперь постоянно валялся неубранный мусор. Сильные шторма, бушевавшие в то лето, повалили деревья вокруг, они так и валялись на дорогах, затрудняя проезд. На скамейках, где раньше ворковали влюблённые парочки, теперь сидели какие-то типы странного вида, – курили траву, нюхали кокаин и пили водку. Всё чаще стали разбивать стёкла в машинах. А по ночам на улице даже стали похлопывать пистолетные выстрелы.
Затем по всему Нью-Йорку прокатилась волна погромов, когда были разграблены сотни престижных магазинов и отделений банков. Кстати, неподалёку от моего дома тоже был разгромлен и разграблен супермаркет с тремя десятками престижных магазинов, как были разграблены и несколько автодилерских салонов.
Полиция практически бездействовала, опасаясь обвинений в расизме или антилиберализме.
Как раз в это время входила в разгар президентская гонка, накалились и политические страсти. Если республиканцы упорно "не замечали" медицинских масштабов пандемии, то демократы не замечали разгула преступности и бездействия полиции. Было очевидно, что жизнь простого человека политиками не ценится ни в грош, независимо от их партийной принадлежности.
Все, кто мог, обзаводились оружием, собственный пистолет уже выглядел не прихотью, а надёжным способом защитить себя. Я тоже решил, что пора обсудить с доктором Мерси детали приобретения пистолета.
Как древний маг
Случалось, возвращаясь после работы, я подходил к своему дому около семи часов вечера – как раз в то время, когда собравшиеся возле подъезда соседи – старички и старушки, согласно новой традиции, возникшей во время пандемии, чествовали "героев пандемии": стучали перед домом в металлические тарелки и чашки, со многих окон тоже лился звон.Я приближался к дому, в своей светло-синей госпитальной курточке, приветственно махая им рукой. А они, обрадовавшись, "усиливали" звук, стучали ложками по кастрюлям и тарелкам ещё сильнее. Несколько раз я, шутя, просил их "исполнить" мои любимые мелодии из "Дорз".
– Бен, ты герой! Ты настоящий супермен! Ты теперь более популярен, чем Джим Моррисон! Бен, где твоя гёрлфренд Эми? Каждый герой должен иметь любовницу.
– Эми уехала к себе в Джорджию проведать своих родственников, – врал я.
– Тогда я могу стать твоей гёрлфренд, на время её отсутствия, если ты не возражаешь. Я всё ещё очень горяченькая, – шутила какая-то из старушек.
Так, перебрасываясь ничего не значащими словами, под звон "литавр", я подходил к подъезду, возле которого магнолия распустила свои нежные цветы.
Я смотрел на белого голубя, который часто сидел на ветке дерева либо ходил по густой зелёной траве, выискивая там червяков и букашек. За этот год, с тех пор как он выбрал наш двор местом своего обитания, он заметно подрос и окреп, превратившись из худенькой пташки в сильную гордую птицу. В течение дня он то и дело перелетал от одного окна к другому, сидел то на подоконниках, то на кондиционерах, то на бортике крыши, словом, в его владении был весь дом.
Некоторые соседи суеверно считали, что этот голубь послан нам Богом охранять наш дом. И действительно, за всё время пандемии в нашем доме не умер ни один жилец, хотя некоторые очень тяжело болели. Несколько раз я видел, как некоторые соседи, проходя мимо этого голубя, останавливались и крестились.
Порой я поднимал с травы обронённые им гладкие белые перья и, сам не зная для чего, приносил их домой. Я бережно клал каждое новое перо вместе с другими, вместе с соколиным пером, принесённым когда-то Эми.
***
Эми исчезла. Я звонил ей каждый день, но её телефон по-прежнему был отключён. Она исчезла из Фейсбука и Инстаграма. Несколько раз я "дежурил" в машине возле её дома, но видел только Джейсона, входившего и выходившего оттуда. Где бы я ни был в городе, я вглядывался пристально, до неприличия, в чернокожих женщин, в надежде признать в какой-либо из них Эми.Она оставила у меня в квартире свои шлёпанцы, мочалку, расчёску и чёрные шёлковые колготки. Как настоящий фетишист, я подолгу рассматривал эти её вещи, разложив их на кровати, перебирал их, брал в руки и, прикрыв глаза, сидел, восстанавливая в мельчайших деталях её образ в те минуты, когда она расчёсывалась этой расчёской, покрывала лаком ногти, снимала или надевала колготки. Я мысленно воссоздавал настоящую галерею Эми, будто экспозицию живых картин. Или фрагменты фильма в кинозале с одной-единственной и неповторимой актрисой.
У меня дома остались черновики Эми. Когда её посещало вдохновение, она, взяв попавшийся под руку лист бумаги и ручку, записывала какие-то строки, а то и целые страницы. Потом я случайно находил её черновики по всей квартире. Меня всегда удивляло, что она не сохраняет их. Я хранил эти черновики в специальной папке, будто бесценные документы – для будущих аукционов, музеев и библиотек. Я перечитывал их и от частого повторения своих любимых строк некоторые из них даже заучил наизусть. "Жизнь – это Слово. Это Слово живёт во мне, оно зачато во мне, глубоко в моей матке, там оно растёт и хочет выразиться через меня. Слово постепенно становится мной, а я – им. Бог создал меня только для того, чтобы через меня выразилось живое Слово". Ах, какие поэтические строки!
Или вот другой отрывок, о своём чёрном происхождении. "Иногда мне кажется, что я ношу в себе все боли прошлого. Мне кажется, что я ношу в себе все боли чёрных женщин, которые были рабынями, которых насиловали, избивали, травили собаками. Эти ужасы и жестокости передавались нам из поколения в поколение, любая чёрная женщина, родившаяся в Америке, несёт в своих генах душевную травму. И я не знаю, что мне делать с этой болью? Кому её отдать?.." Читая этот отрывок, я кривил лицо от досады и стыда, вспоминая тот проклятый день, когда я – будем называть вещи своими именами – изнасиловал её.
Каждый раз, когда слышал звонок телефона, я с замиранием сердца хватал свой мобильник в надежде, что это она. Она уволилась из агентства домработниц, где работала, и там никто ничего не знал о её теперешнем местонахождении.