С этого времени в Америке существуют как бы две армянские общины и церковный раскол окончательно обозначился.
Причины раскола были не теологические и не церковные, а исключительно политические. Но сегодня многое меняется. Сейчас на Литургиях мы молимся за двух Католикосов — Гарегина I и Арама. Священники Киликийской церкви часто ездят в Армению. Конечно, за долгие годы накопилось немало взаимных обид и претензий. Но я молюсь о том, чтобы две церковные общины слились. Ведь две разъединенные Церкви на один такой маленький народ — это большая роскошь, точнее, кровоточащая рана.
Сегодня в Армении тяжелая ситуация, и мы, насколько это в наших силах, помогаем ей деньгами, медикаментами, одеждой, книгами. Если плохо Армении, нет счастья и в спюрке. Понимаете, ведь независимо от того, кто я, к какой Церкви принадлежу, я в первую очередь, всегда и до гроба — армянин.
— Насколько мне известно, армяне диаспоры, объединенные вокруг Киликийской церкви, мечтают о возвращении Армении восточных земель Турции. Так ли это?
— Восточные земли нынешней Турции для меня остаются землями западной Армении. Мои родители родились в небольших городках Аданак и Палмо, которые были нашими и отошли к Турции после резни 1915 года. Там наши корни, и мы не должны забывать об этом. Однако нужно учитывать и то, что Турция — наш сосед. От нее сегодня во многом зависит экономическая ситуация в Армении.
— В 1915 году власти Османской империи объявили о своем намерении "окончательно решить армянский вопрос". Ваш народ пережил огромное несчастье. Этот геноцид признали многие страны и международные организации, включая Европарламент. Действия турок по отношению к своим беззащитным жертвам были объявлены преступлением перед человечеством. Однако США уже который год продолжают вести двойную игру, разыгрывая "армянскую карту" в своих отношениях с Турцией. Позиция ООН тоже остается неопределенной.
— Честно признаться, я мало верю в то, что ООН признает этот геноцид. Но мы очень ожидаем положительного решения от Америки. К сожалению, политики часто руководствуются сиюминутными политическими интересами, что таит опасность для будущего. Ведь если бы Турция сразу была наказана, если бы другие страны без промедления осудили эту резню, то, быть может, не было бы ни Гитлера, ни Холокоста, ни шести миллионов загубленных евреев.
В дни, когда мы поминаем наших братьев и сестер, я хочу попросить всех помолиться за невинно убиенных в этой резне. А каждый армянин, в чьем сердце живет прекрасная Армения, пусть пойдет в церковь... или, если он занят, пусть хоть две минуты помолится наедине с собой за наших предков.
2005 г.
Арестуйте моего сына!
Открыто для всех.
Сегодня трудно определить, когда слова Татьяны соответствуют действительности, а когда сказанное ею — домысел, плод болезненного воображения. Полусогнутая, она ходит по квартире в многоэтажном доме в районе Дилэнси, который уже не первый год занимает лидирующее место в Манхэттене по продаже наркотиков. Знаменитая Pits Street находится недалеко от дома, где живет Татьяна. Наркоторговцы, в основном пуэрториканцы, живущие на Pits Street, обнаглели до того, что продают наркотики прямо из окон своих квартир.
Но из дома, где живет Татьяна, отправляться так далеко, чтобы купить наркотики, вовсе не обязательно. Достаточно подойти к ближайшей бакалейной лавке, и стоящие у входа пуэрториканцы предложат пакетик с порошком. А можно обратиться и к кому-нибудь из соседей по дому. К примеру, к пуэрториканцу этажом выше, на дверях квартиры которого приколота бумажка "Открыто для всех". Как ненавидит Татьяна и эту бумажку, и проклятую улицу! Она гасит в комнате свет и подкрадывается к окну. Осторожно отодвинув штору, всматривается в дом напротив.
— Видите три темных окна? Там живет семья крупного наркоторговца. Зажженная красная лампа — это сигнал того, что у них есть наркотики. Когда же их наконец арестуют?!
В полумраке комнаты видны очертания инвалидного кресла и одного стула. Никакой другой мебели.
— В этой комнате жил Гарик, — предупреждая мой вопрос, говорит она. — Где мебель? Он ее продал, отнес на шестнадцатый этаж к соседу и поменял на героин. Новая кровать, шкаф, компьютер, телевизор, новая машина... Где все это?! Ушло на наркотики. А где Гарик? Обокрал и меня, и себя.
Я — джанки!
Найти в этой истории конкретных виновников сложно. Стечение обстоятельств, бюрократизм, вероятно, генетическая предрасположенность к наркомании — все это может показаться общими словами, и все это тем не менее сыграло свою роль в трагедии.
Началось с автокатастрофы: двадцатилетний Гарик, выполняя заказ своего босса, несся на служебной машине по шоссе из Бруклина в Квинс. Неожиданно впереди начал разворачиваться трак, перегородив всю дорогу. Оставалось либо въезжать на встречную полосу, либо лететь в кювет, либо врезаться в трак. Времени на размышления не было, и Гарик выбрал последний вариант: нажав на тормоз, уперся в руль и зажмурил глаза...
В госпитале установили — у парня перелом позвоночника. Пока медики советовались, делать операцию или повременить, боли у Гарика не утихали, и ему кололи морфий. Правда, через две недели у медсестры начали возникать подозрения в искренности таких сильных, не лишенных театральности, страданий больного. Но парень так кричал и умолял сделать ему укол, что медсестра соглашалась. После введенной дозы он успокаивался.
Решив отложить операцию на пару месяцев, Гарика выписали. На него надели специальный корсет, позволяющий двигаться и не быть постоянно прикованным к инвалидному креслу.
— Неужели вы не видели, что после выхода из госпиталя с сыном происходило что-то неладное? — спрашиваю у Татьяны.
— Представьте себе, нет. Когда я утром уходила на работу, он еще спал, а вечером, когда возвращалась, обычно встречал меня со словами "Мамуля, привет". Мы ели, разговаривали. Я ему верила, ведь Гарик хитрым никогда не был.
Первое подозрение в материнское сердце закралось накануне операции, когда Гарик должен был сдать анализ крови. Он сбежал из лаборатории. На вопрос матери — почему? — сын ответил: "Я передумал делать операцию. Срастется и так".
Затем из ее карманов и кошелька начали пропадать деньги. "Мама, ты, наверное, забыла, что их потратила", — с повышенной горячностью уверял сын.
Потом в квартире появился стойкий запах рвоты и хлорки. Сколько мать ни спрашивала, почему дома такая вонь и куда пропадает хлорокс для стирки, Гарик уклончиво отвечал: "Стирал джинсы" или "Вырвало, наверное, чем-то отравился". Кстати, ел он все меньше. Если когда-то холодильник опустошался в мгновение и от сына поступали постоянные заказы: "Мамуля, приготовь баклажаны с уксусом и орехами. Ма, хочу люля-кебаб!" — то теперь к еде он почти не притрагивался и худел на глазах!
Мать продолжала работать с утра до вечера санитаркой в госпитале, брала подработки, выходила по праздникам, понимая, что теперь вся надежда только на нее. С ее единственным сыном, ради которого она уехала из Грузии в США, случилось такое горе! Но раз жизнь с ним так жестоко обошлась, он не должен ощущать себя ни в чем обделенным — и мама купила ему дорогую одежду, компьютер, электронику. Да что мелочиться?! Сняла в банке скопленные деньги — и получай новую "Мазду"!
Все раскрыл телефонный звонок из госпиталя. Татьяна сняла трубку, и чей-то голос ей сообщил, что у Гарика "плохой результат". Слабо владея английским, Татьяна не смогла точно разобраться, о чем шла речь, но поняла, что с сыном нужно серьезно поговорить. Спокойствие далось ей с трудом:
— Если у тебя СПИД — признайся. Мы ведь живем вдвоем в одной квартире, и мне придется быть более осторожной.
— Нет, мама, я — джанки.
— Кто? — не поняла Татьяна.
— Джанки! Наркоман!
И сын рассказал, что после выписки из госпиталя у него порою начинались боли в позвоночнике, но он уже не хотел их терпеть, потому что, оказывается, от физических страданий существует прекрасное средство — морфий или другие наркотики. И когда он принимал купленный героин, боль как рукой снимало. А потом он стал покупать наркотики уже для того, чтобы поймать кайф.
Теперь многое ей стало понятно: и пропадавшие из карманов деньги, и запах рвоты — по утрам у него начинались "ломки" и рвало; чтобы перебить этот запах, он все заливал хлоркой.
Но он был таким хорошим, ее мальчик!
— Я пойду лечиться! Завтра же!
Татьяна проревела всю ночь, но утешало одно: завтра утром они пойдут в госпиталь, Гарик пройдет курс детоксификации, вылечится, потом ему сделают операцию, и жизнь образуется. Она имела крайне туманное представление о том, что такое наркотики, и ощущения катастрофы у нее еще не было.
Знала ли тогда Татьяна, что тот госпиталь станет не последним, а только первым кругом ада, через который предстояло пройти ей и ее сыну?
Черные дыры
Сегодня эта квартира хранит явственный отпечаток жизни своего бывшего обитателя-наркомана.