Приблизился вплотную к маме, тяжело дыша.
Мама перепугано прижалась к стене. Папа занес над ней руку со сжатым кулаком.
— У-ух, моя б воля… — прохрипел он, медленно опустил руку и повернулся.
Увидел меня. Наши глаза встретились. Папино лицо вдруг изменилось, стало каким-то жалким. Он Он словно ждал от меня сочувствия или хотя бы понимания. А мне было неловко: ведь он — мой папа, а я — его сын. И это он должен меня защищать, а не я его. Папа махнул рукой и ушел в комнату.
— Ужас... — прошептала мама.
Бабушка, повернувшись к раковине, стала мыть чашку. Тихонько я вошел в комнату. Там — никого. Даже телевизор не включен. Неожиданно из комнаты родителей донеслись странные звуки. Подкравшись, я заглянул туда.
Папа лежал на кровати ничком, в одежде. Ударял рукой по подушке, выкрикивая: "Не хочу так жить! Не хочу!"
Чья-то ладонь тихо легла на мою голову. Вздрогнув, я оглянулся. Бабушка. Рядом с нею — виновато-растерянная мама. Мы трое — здесь. А папа — там. Один. Как чужой. Пригладив волосы, бабушка вошла в спальню. Жалеть.
...А я не знал, как это сделать тогда, и не знаю, как поступать сегодня. Чтобы жалеть, требуются сила и мудрость. Быть может, существует и особая техника жаления, которой обладают немногие. Бабушка знала и умела. Но она унесла эту тайну с собой, так и не обучив никого в нашей семье.
К ней, лежащей при смерти, приходили соседи, рабочие с папиного завода, многочисленные родственники. Входили в комнату, порой выпившие, сытые, краснощекие, садились на краешек ее кровати и начинали жаловаться. Помню, как один здоровенный самодовольный мужик с папиного завода что-то долго говорил ей, потом вдруг уронил свое лицо на простыню, в бабушкины ноги, и заплакал. А она успокаивала его, как маленького.
Я молча смотрел и не мог понять, что происходит. Ведь это она умирала, она, а им всем — жить! Почему же они не оставят ее в покое?! Что им нужно у кровати этой больной восьмидесятилетней старухи?!
Вскоре они собрались и стояли полукругом у ее изголовья. Плакали, не стесняясь смотреть друг другу в глаза, когда засыпанный розами гроб опускался в землю. И кто-то — мама, папа, баба Женя или кто-то другой — шептал: "Хана, зачем на кого ты нас меня оставляешь?.."
4
Утром, когда родители были на работе, а дома хлопотала одна бабушка, в дверях появился мужчина в сером костюме с портфелем. Поначалу я было решил, что это новый почтальон принес бабушке пенсию.
— Хозяюшка, к вам можно? — незнакомец вошел, вытерев ноги о половик. — Баталины? Вот и отлично. Я из заводской комиссии, проверяем жилищные условия, — он расстегнул портфель и достал оттуда какой-то журнал.
— Чаю хотите? — предложила бабушка.
— Нет, спасибо, на службе не пью. Что, пострел, хочешь жить в новой квартире?
— Хочу.
— Ну показывайте, — благодушное выражение сползло с его лица. Брови сошлись к переносице, губы напряглись; не лицо — форменный портфель.
Бабушка вытерла руки о передник.
— Что показывать? Сами ж видите. Вот — пристроили кухоньку. Ветер гуляет из всех щелей. Там — комната, проходите, — отворила дверь, пропуская мужчину вперед. — Этот дом еще мой муж построил. Мы с ним только поженились, думали, поживем, соберем деньги...
— Да, тесновато, — перебил мужчина, подходя к родительской спальне. Заглянул туда, но не вошел.
— Мы перегородку построили, — виновато пояснила бабушка. –— Ребенок ведь уже взрослый.
— Понимаю, — согласился мужчина, прихлопнув ладонью по дереву так, что осыпалось несколько кусочков сухой краски. — Да, старье. Ничего, город перестраивают, скоро все будут жить в новых квартирах. С горячей водой и эмалированными ванными. Хочешь купаться в эмалированной ванне? — спросил он меня.
— Хочу.
— Сколько у вас здесь метров? Небось, восемнадцать? — мужчина, прищурившись, оглядел комнату. Расстегнул портфель, достал сложенный металлический "метр".
— Шестнадцать, — уточнила бабушка.
— Вас ведь четыре человека? Ну, хозяюшка, можете не переживать. Нынче на человека шесть квадратных метров полагается, — он сложил "метр", так ничего и не измерив. Раскрыл журнал и размашисто что-то написал.
— Вы садитесь, — предложила бабушка, пододвигая стул.
— Ничего, я уже закончил.
Мужчина улыбнулся и вдруг... Брови его взлетели.
— Что это за дверь? — подойдя, он дернул дверную ручку.
— Кладовка, — ответила бабушка дрогнувшим голосом.
— Почему же она не открывается? Что за чертовщина? — мужчина стал дергать сильнее. — Зачем же вы ее заколотили?
— Крысы, понимаете, ребенок боится, — залепетала бабушка.
— Э-э, ребята, вы что-то темните.
— Клянусь своим здоровьем, это — кладовка. Полтора на полтора, мой муж, когда мы строили эту времянку...
— Не знаю, хозяюшка, не знаю, — сухо ответил мужчина и направился к выходу.
— Поверьте, кладовка, — молилась бабушка, семеня за ним следом. У самой двери резко остановилась, повернулась и строгим жестом велела мне оставаться в комнате. Через миг скрылась за дверью.
Я подошел к кладовке. Подергал ручку: молодец папа — заколотил намертво. Потом подкрался и выглянул в кухню. Там — одна бабушка, она держала еще раскрытый кошелек и что-то бормотала под нос.
— Ба, а где дяденька?
— Ушел, — защелкнула кошелек.
По переулку удалялся мужчина. Он шел, приосанившись, с достоинством, этот добрый дяденька с портфелем, пообещавший горячую воду и эмалированную ванну.
— Как думаешь, дадут нам новую квартиру? — сев на стул, бабушка понурила голову.
— Да, ба.
— Родителям пока ничего не говори об этом, ладно?
5
У забора на корточках сидит Аллочка.
— Ты что делаешь?
— Секрет, — она оторвала ладошку от земли.
В ямке на стеклышке узорно лежали цветные бусинки.
— У меня тоже есть свой секрет. Могилка с убитым воробушком. Хочешь, покажу? Только поклянись, что никому не выдашь.
— Клянусь.
— Ой, смотри, к вам какой-то дяденька…
К ним в дом вошел незнакомый мужчина. Вскоре он появился на крыльце с дядей Васей. Дядя Вася — в темной рубашке и мятых брюках, хмуро поглядел вокруг, увидел Аллочку.
— Дочка, я скоро приеду.
— Что стряслось? — спросила баба Маруся, набиравшая воду.
— Валю машина сбила.
— Господи, Иисусе Христе! — баба Маруся перекрестилась.
— Черт знает, как ее угораздило, — затараторил мужчина. — Вышла из киоска что-то купить, перебежала дорогу, а из-за поворота "москвич". Надо же такое. К счастью, жива. Только расшибло здорово...
— Где она сейчас?
— В Октябрьской больнице. Ну что, идемте? — обратился незнакомец к дяде Васе
Аллочка подбежала, схватила отца за руку:
— Папа, возьми меня, ну пожалуйста.
— Нет. Иди домой, я скоро вернусь.
Дома, поплакав, Аллочка успокоилась и пообещала, что отныне и всегда будет слушаться маму и не станет шкодить. Как она это делала иногда: рассыпала на полу гречневую крупу "узорами", за что мама ее называла шкодницей. Еще Аллочка решила, что больше не будет брать мамину помаду и раскрашивать ею губы, щеки и стену. Она станет самой послушной на свете. Взяв в руки веник, подмела пол, помыла тарелки, сложила разбросанные в комнате вещи. Прилегла, закрыла глаза и вспомнила, что в эти выходные мама должна повести ее в баню. Она даже приготовила новые носочки и новые трусики.
Ведь это так здорово, когда мама разотрет мочалкой твои плечи, спину, живот. Ты превратишься в большую белую птицу, и мыльные хлопья будут медленно спадать и таять на полу. Потом мама попросит, чтоб Аллочка-доня крепко зажмурила глазки. Возьмет в руки "Земляничное" душистое мыло и намылит Аллочке голову. Потрет пальцами волосы, нежно так — и мыльная пена тихо зашипит в ушах. Затем мама поднимет тазик с теплой водой над Аллочкиной головой и станет потихоньку поливать. Аллочка осторожно раскроет глазки и увидит перед собой мамины ноги, черный кустик волос, блестящий гладкий живот... , тонкий шрам после аппендицита...
Аллочка проснулась от хлопка двери и стука каблуков по полу. Пришли папа и тетя Даша. Без мамы. Тетя Даша сказала, что мама пробудет в больнице, наверное, несколько недель. Они говорили о переломе ребер и какой-то берцовой кости со смещением. Тетя Даша начистила картошку и поставила на огонь. Все это время отчитывала папу. Укоряла, что из-за него Валя искалечила себе жизнь и что, если он не бросит пить, сдаст его в ЛТП.
Сели за стол. Тетя Даша подкладывала Аллочке в тарелку картошку, снова выговаривала папе за то, что он не работает, что из-за него в доме шаром покати и ребенок растет в нищете. Папа виновато чесал затылок и повторял: "Ну хватит, разошлась. На следующей неделе уже иду работать…"
— Может, забрать ее к себе? — вдруг предложила она.
— Оставь, сами справимся.
Недоверчиво покосившись, тетя Даша все же уступила. Зачесала Аллочке челку набок, стянула резинкой хвостик. Ушла, пообещав на днях навестить. Вскоре ушел и папа.
Вернулся поздно вечером. Пьяный. Сидел за столом, наливал в стакан из принесенной бутылки что-то вонючее и пил. Аллочка, одетая, лежала в кресле и молча смотрела на него.
6
Теперь каждый день я учусь красиво писать, вывожу на бумаге буквы.
Мама и бабушка — на кухне. Готовят обед. Через открытую дверь долетает запах зеленого борща, на сковородке в шкварках жарится лук.
— Попробуй, готов? Теперь добавь лимонной кислоты, — руководит бабушка. — Брось петрушку и укроп. Накрывай крышкой, чтобы аромат был покрепче. Выключай.
— Надо Ваське что-нибудь занести, пусть Аллу покормит. Бог знает, что они там едят, — говорит мама. — Смотри, Семен! Так рано? Что-то случилось?
К дому на всех скоростях мчится папа. В черных промасленных штанах и залатанной рубашке. Лицо его сияет. Влетает в дверь, резко тормозит в центре кухни и восклицает:
— Дали! Дали квартиру!
Тарелка падает из маминых рук на пол и разбивается вдребезги.
— Седьмой этаж! Сорок вторая квартира! — папа триумфально потрясает кулаками в воздухе.
— Ура! — мама бросается к нему на шею, обнимает, целует в губы.
Я тоже подпрыгиваю и подбегаю к родителям. Бабушка онемела, стоит, раскрыв рот.
— Утром вызвал директор, — рассказывает папа. — "Так, мол, Cемен, и так, по заводу ходят слухи, что якобы я евреям квартиры не даю.