— Если "Красавица" сдрейфит, пусть не показывается больше в наших местах, так и знайте!
— Правильно! — кричал другой. — Уж я-то в следующий раз поеду только на "Магнолии"!
— "Магнолия" — вот быстроходное судно! — воскликнул третий.
— Ещё бы! — подхватил первый. — Там не жалеют пара, сразу видно!
Я пошёл вдоль борта по направлению к дамским каютам. Их владелицы теснились у поручней и были, видимо, не менее взволнованы происходящим, чем мужчины. Я слышал, как многие из них выражали желание, чтобы гонка состоялась. Всякая мысль о риске и опасности вылетела у всех из головы. И я уверен, что, если бы вопрос о гонке был поставлен на голосование, против неё не нашлось бы и трёх голосов. Признаюсь, что я и сам голосовал бы за гонку; меня заразило общее возбуждение, и я уже не думал о корягах, "пильщиках" и взрывах котлов.
С приближением "Магнолии" общее возбуждение росло. Было совершенно ясно, что через несколько минут она догонит, а вскоре и опередит нас. Многие пассажиры не могли примириться с этой мыслью, кругом слышались сердитые возгласы, а иногда и злобные проклятия. Всё это сыпалось на голову бедного капитана, так как пассажиры знали, что его помощники были за состязание. Один капитан праздновал труса.
"Магнолия" была уже у нас за кормой; её нос слегка отклонился в сторону; она явно собиралась нас обойти.
Вся её команда деловито сновала по палубе. Рулевой стоял наверху в рулевой рубке, кочегары суетились около котлов; дверцы топок накалились докрасна, и яркое пламя высотой в несколько футов вырывалось из громадных дымовых труб. Можно было подумать, что судно горит.
— Они топят окороками! — закричал один из пассажиров.
— Верно, чёрт побери! — воскликнул другой. — Смотрите, вон перед топкой их навалена целая куча!
Я посмотрел в ту сторону. Это была правда. На палубе перед пылающей топкой лежала гора каких-то темнокоричневых предметов. По их величине, форме и цвету можно было заключить, что это копчёные свиные окорока. Мы видели, как кочегары хватали их один за другим и бросали в пылающие жерла топок.
"Магнолия" быстро догоняла нас. Её нос уже поравнялся с рулевой рубкой "Красавицы". На нашем судне волнение и шум всё увеличивались. С нагонявшего нас судна слышались насмешки пассажиров, и от этого страсти разгорались ещё больше. Капитана заклинали принять вызов. Мужчины осаждали его; казалось, вот-вот начнётся драка.
"Магнолия" продолжала идти вперёд. Она шла уже с нами наравне, нос с носом. Прошла минута в глубоком молчании. Пассажиры и команды обоих судов следили за их движением, затаив дыхание. Ещё минута — и "Магнолия" вырвалась вперёд!
Громкий, торжествующий крик раздался с её палубы, а затем на нас посыпались насмешки и оскорбления.
— Бросайте конец — мы возьмём вас на буксир!
— Где уж вашему ковчегу угнаться за нами!
— Да здравствует "Магнолия"! Прощай, "Красавица"! Прощай, старая развалина! — вопили пассажиры "Магнолии" среди взрывов оглушительного смеха.
Я не могу передать вам, какое унижение испытывали все, кто был на борту "Красавицы". Не только команда, но и пассажиры, все как один, переживали это чувство. Я и сам испытывал его гораздо сильнее, чем мог себе представить.
Никому не нравится быть в лагере побеждённых, хотя бы он и оказался там случайно: кроме того, всякий невольно поддаётся общему порыву. Настроение окружающих — быть может, в силу какого-то физического закона, которому вы не можете противиться, — сразу передаётся и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе.
Я помню, как однажды, охваченный таким порывом, присоединил свой голос к крикам толпы, во всю глотку приветствовавшей королевский кортеж. Прошла минута, возбуждение моё остыло, и я устыдился своей слабости и податливости.
И команда и пассажиры, видимо, считали, что капитан, при всём своём благоразумии, сделал большой промах. Кругом стоял ужасный шум, и крики: "Позор!" — неслись по всему судну.
Бедный капитан! Всё это время я не сводил с него глаз. Мне было его очень жалко. Я был, вероятно, единственным пассажиром, кроме прелестной креолки, знавшим его тайну, и я не мог не восхищаться, с какой рыцарской стойкостью он держит своё слово.
Я видел, как пылали его щёки и гневно сверкали глаза. Если бы его попросили дать это обещание сейчас, он, надо думать, не согласился бы даже за все перевозки по Миссисипи.
В эту минуту, стараясь укрыться от осаждавших его пассажиров, он проскользнул на корму через дамский салон. Но и тут его сейчас же заметили и атаковали представительницы прекрасного пола, не уступавшие в настойчивости мужчинам. Некоторые насмешливо кричали, что никогда больше не сядут на его пароход, другие обвиняли его в неучтивости. Подобные обвинения могли хоть кого вывести из себя.
Я пристально следил за капитаном, чувствуя, что наступает решительный момент. Что-то должно было произойти.
Выпрямившись во весь рост, капитан обратился к толпе осаждавших его дам:
— Сударыни! Я и сам был бы счастлив, если бы мог удовлетворить вашу просьбу, но перед отъездом из Нобого Орлеана я обещал… я дал честное слово одной даме…
Но тут любезная речь капитана была прервана молодой особой, которая бросилась к нему с криком:
— Ах, капитан! Дорогой капитан! Не позволяйте этому мерзкому пароходу обойти нас! Дайте больше пару и обгоните его! Умоляю вас, дорогой капитан!
— Как, сударыня?! — ответил поражённый капитан. — Ведь это вам я дал слово не устраивать гонок. А вы…
— Боже мой! — воскликнула Эжени Безансон, ибо то была она. — И правда! Я совсем забыла!.. Ах, дорогой капитан, я возвращаю вам ваше слово… Увы! Надеюсь, что ещё не поздно! Ради всего святого, постарайтесь его обогнать! Слышите, как они издеваются над нами?
Лицо капитана просияло, но сразу опять омрачилось.
— Благодарю вас, сударыня, — возразил он. — К сожалению, должен сказать, что теперь уж нет надежды обогнать "Магнолию". Мы с ней в неравном положении. Она бросает в топки копчёные окорока, которые заготовила на этот случай, а я после того, как обещал вам не участвовать в гонках, не погрузил ни одного. Бессмысленно начинать гонку только на дровах, разве что "Красавица" гораздо быстроходнее "Магнолии", но мы этого не знаем, так как никогда не испытывали её скорость.
Положение казалось безвыходным, и многие дамы бросали на Эжени Безансон враждебные взгляды.
— Окорока! — воскликнула она. — Вы сказали — копчёные окорока, дорогой капитан? Сколько вам нужно? Хватит двухсот штук?
— О, это больше, чем надо, — ответил капитан.
— Антуан! Антуан! Подите сюда! — закричала она старику-управляющему.
— Сколько окороков вы погрузили на пароход?
— Десять бочек, сударыня, — ответил управляющий, почтительно кланяясь.
— Десяти бочек хватит, правда? Дорогой капитан, они в вашем распоряжении!
— Сударыня, я уплачу за них, — сказал капитан с просветлевшим лицом, загораясь всеобщим воодушевлением.
— Нет, нет, нет! Расходы я беру на себя. Это я помешала вам сделать запасы. Окорока были куплены для моих людей на плантации, но они им пока не нужны. Мы пошлём за другими… Ступайте, Антуан! Идите к кочегарам! Разбейте бочки! Делайте с ними что хотите, только не дайте этой противной "Магнолии" нас победить!.. Смотрите, как они радуются! Ну ничего, мы их скоро обгоним!
С этими словами горячая креолка бросилась к поручням парохода, окружённая толпой восхищённых пассажирок.
Капитан сразу ожил. Рассказ об окороках мгновенно облетел весь пароход и ещё больше разжёг возбуждение и пассажиров и команды. В честь молодой креолки прогремело троекратное "ура", что очень удивило пассажиров "Магнолии", которые уже несколько минут наслаждались своим торжеством и обгоняли нас всё больше и больше.
На "Красавице" все горячо взялись за работу. Выкатили бочки, выбили у них днища, окорока свалили на палубу перед топками и стали кидать их в огонь. Чугунные стенки топок скоро покраснели, давление пара увеличилось, пароход дрожал от усиленной работы машин, судовой звонок надрывался, давая сигналы, колёса вертелись всё быстрей, и пароход заметно увеличил скорость.
Надежда на успех угомонила пассажиров. Крики смолкли, и наступила относительная тишина. Слышались отдельные замечания о скорости пароходов, заключались новые пари, а кое-кто ещё вспоминал историю с окороками.
Все взоры были устремлены на реку и пристально следили за расстоянием между пароходами.
Глава XI. ГОНКА ПАРОХОДОВ НА МИССИСИПИ
Тем временем уже совсем стемнело. На небе не было ни луны, ни звёзд. В низовьях Миссисипи ясные ночи выпадают не так-то часто. Туман, поднимающийся с болот, обычно заволакивает ночное небо.
Однако для гонки света было достаточно. Желтоватая вода блестела светлой полосой на фоне тёмных берегов. Фарватер был широкий, а рулевые обоих судов, старые речные волки, прекрасно знали каждый проток и каждую мель на реке.
Пароходы-соперники были на виду друг у друга. Можно было и не вывешивать никаких фонарей, хотя на гафеле каждого судна горел сигнальный огонь. Окна кают на обоих судах были залиты светом, а отблеск огня из топок, где ярко пылали окорока, ложился на водную гладь длинной сверкающей полосой.
На том и на другом пароходе пассажиры выглядывали из окон кают или стояли, свесившись за борт, всячески выражая свой живой интерес.
К тому времени, как "Красавица" развела пары, "Магнолия" опередила её не меньше чем на полмили. Ничтожное расстояние, если один пароход значительно быстроходнее другого, но когда суда идут с почти равной скоростью, его очень трудно преодолеть. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем команда "Красавицы" убедилась в том, что мы нагоняем "Магнолию". Это довольно трудно определить на воде, когда одно судно следует за другим. Пассажиры поминутно задавали вопросы команде судна и друг другу и строили всевозможные предположения на эту интересную тему.
Наконец капитан заявил, что мы нагнали "Магнолию" на несколько сот ярдов. Его слова вызвали бурную радость, впрочем не вполне единодушную, так как на борту "Красавицы" нашлись и такие отступники, которые держали пари за "Магнолию".
Прошёл ещё час, и всем стало ясно, что наше судно нагоняет соперника, ибо между ними осталось уже меньше четверти мили.