Заинтересовавшись, я высунул из дверей вагона голову, но так ничего и не понял.
С той стороны платформы шел мужчина средних лет и кричал: зарин! Это зарин!
То есть на этом этапе уже говорили о зарине?
Да. Он точно произносил это слово — зарин. Но воспринималось оно как пьяный бред.
Услышав это, несколько сидящих в вагоне человек поднялись. Хотя паники не наблюдалось. Никто не бежал, спасаясь. Затем вскоре сделали новое объявление: обнаружен ядовитый газ, в метро оставаться небезопасно, выходите на поверхность.
Пассажиры встали и вышли их вагона. Паники не было. Конечно, поторапливались, но, направляясь к выходу, шли обычным шагом. Ни давки, ничего подобного не наблюдалось. Некоторые зажимали рот платками, некоторые кашляли. Но и только.
Когда я вышел из поезда, ветер внутри станции дул в сторону головы поезда. То есть, зариновый ветер нас не коснулся. И слава богу. Все шли к выходу в конце поезда, с подветренной стороны. За это время в горле возникло странное ощущение: когда дантист вкалывает наркоз, и этот наркоз впитывается в горло. Если честно, было страшно. Охватывало чувство, что я прямо там отравлюсь газом и умру. Если это и вправду зарин, беды не миновать. Я знал это по сообщениям об инциденте в Мацумото, когда люди умирали, надышавшись газом.
Я миновал турникет, поднялся по лестнице и вышел на улицу. Там хотел закурить, а дым в глотку не лезет, и сильный кашель. Подумал: ну вот, надышался сам. Решил первым делом позвонить на работу. Сразу у входа на станцию находятся два телефона-автомата, но к ним выстроилась длинная очередь. Пришлось бы ждать минут 15 — 20. В офисе еще почти никого не было, и я сказал ответившей сотруднице, что попал в историю с террором, и поэтому немного опоздаю.
Повесил трубку, оглянулся, смотрю — очень много людей сидит на корточках. Несколько десятков. Среди них некоторые были без сознания — их выносили из подземелья на носилках. До звонка сидящих было лишь несколько человек, но за какие-то 15-20 минут, пока я ждал в очереди, народу прибавилось. Правда, до показанного по телевизору пейзажа — натурального поля кровавой битвы — было еще далеко.
Человек, похожий на следователя, опрашивал окружающих, не видел ли кто преступника, оставившего пакет. Затем начали подъезжать машины "скорой помощи".
Сначала вход в метро еще не перекрыли, и немало народу успело спуститься вниз. Я беспокоился по этому поводу, но вскоре пришел работник станции и перекрыл вход.
У меня было ощущение, что надышался газом. Естественно, переживал. Можно прямо так оттуда уйти или нет? А может, лучше будет обследоваться? А вдруг я поеду в объезд на другом поезде, и мне станет плохо?
Я долго размышлял, как быть, но в отличие от тех, кого выносили на носилках, я мог ходить сам, а раз так, то со мной все в порядке. Работник "скорой помощи" пригласил тех, кому плохо, садиться в машину, но я не сел. Думал, что это не про меня.
Дошел пешком до квартала Синтоми, там сел на линию Юракутё, и с пересадкой поехал на работу. Когда приехал, раздался звонок из общего отдела: интересовались, как я. А, выслушав мои объяснения, сказали, что это зарин, и лучше немедля обратиться в больницу для анализов.
Рядом с нами была некая больница, и я решил проделать все это там. Дело в том, что когда я добрался до Синтоми, вокруг было сумрачно. Я подумал, что это из-за ослепительного света — был яркий солнечный день. Но потом оказалось, что зарин виноват. Горло больше не сушило, и я мог спокойно курить. Но анализы все-таки лучше сдать.
Прихожу туда, а мне: мы анализы на зарин не делаем. Видимо, тамошний врач не смотрел по телевизору новости. Он совершенно не знал, что произошло. Времени было половина одиннадцатого. Разумеется, анализов на зарин он никогда не делал, и как с ним обходиться, понятия не имел. Проверял все подряд.
Около часа пришлось ждать результаты. Выяснилось — похоже на сельхозхимикаты. А значит, нужно побольше пить, чтобы вывести химикаты из организма. В остальном же — все в порядке. Ну, в порядке, так в порядке. Я пошел к окошку заплатить за прием, как тут вышла медсестра, видимо, узнавшая из телевизионных новостей о происшествии, и тихонько посоветовала: здесь от зарина не лечат, по телевизору говорят, лучше пойти в больницу Сэйрока. Там лечат специализированно, есть все необходимые лекарства, сделают нормальное обследование. Поэтому обратись-ка в полицию.
Я опять забеспокоился, пошел в ближайший полицейский участок и попросил выяснить, в какой больнице могут сделать анализы на зарин. Полицейский посчитал меня за тяжелобольного и сразу же вызвал неотложку. Приехала машина, меня повезли в больницу "N". Ехали мы минут двадцать.
Сообщили о тяжелом больном, поэтому там меня ждали целых три врача. Мне даже стало стыдно. Я сдал анализы, которые оказались весьма утешительными. Мне сказали: если сегодня не произойдет ничего плохого, то все в порядке. Капельницу не поставили, лекарств не дали.
Я сразу вернулся на работу. Сужение зрачков было незначительным. Сколько оно длилось, когда закончилось, даже не помню.
Потом полиция стала подозревать меня как преступника. На той же или следующей неделе приходили два следователя, и под предлогом сбора информации устроили мне проверку. Один посмотрел на меня, и спрашивает: у вас постоянно такая прическа? Когда расспросы подошли к концу, показали два фоторобота — пытались выяснить, не видел ли я кого. Одно из двух лиц было похоже на меня. Я ответил, что никого не видел, но почувствовал, что меня явно подозревают. По словам следователя, велика вероятность того, что преступник сам отравился, и ему оказывают помощь в больнице.
Затем через две-три недели в субботу, когда я вернулся домой, раздался звонок: "Господин Макита?" — "Да", — говорю, я.
Интересуются: вернулись? Мол, нужно составить протокол, зайдите в полицию. Тогда я понял, что за моим домом или даже за мной самим следят. Тогда еще не установили, что зариновая атака — работа "Аум Синрикё". Пришлось потрястись. Был же пример ложного обвинения во время инцидента в Мацумото.
По отношению к религиозной секте "Аум Синрикё" я испытываю даже не злость, а омерзение. Отвращение к людям, ослепленным религией. Особенно к тем из них, кто пытался раскинуть паутину структуры.
Дело в том, что я в студенческую пору за три года потерял одного за другим родителей и младшего брата. Отца часто клали в больницу, и когда он умер, никто, в общем, сильно не удивился. Что ни говори, а он совершенно не беспокоился о своем здоровье. Но с мамой все было иначе. Сказала, что ненадолго ляжет в больницу с сердечной астмой. Легла и через два дня умерла. Скоропостижно. Ее даже не оперировали. Никто не предполагал, что она умрет. Думали, простая астма.
Младший брат погиб в катастрофе. Когда это произошло, я уже ничему не удивлялся. Признаться, не находил себе места от одиночества. Еще бы — три года подряд терять ежегодно по близкому родственнику. Казалось, что еще через год — моя очередь.
В то время я просто спал. Спал по двенадцать часов. И чем дольше я спал, тем сон становился мельче. Я часто видел сны. Когда спишь крепко, становишься бодрым. Но с тех пор я стал спать долго.
Окружающим говорю, что я сирота. Нет, я не пытаюсь скрыть свое прошлое, просто такие разговоры затягиваются надолго, и после них все тяжелей и тяжелей на сердце.
И вот, когда мне было совсем невмоготу, меня пригласили в какую-то секту новой религии. Пришел какой-то вербовщик и говорит: когда сплошь преследуют невзгоды, пожалуй, лучше изменить свою судьбу, обрести веру… Мне было неприятно это слышать. Может быть, поэтому я питаю к религии некое отвращение.
Пусть несут ответственность.
Мицуру Ёсиаки (54 года)
Мы посетили дом г-на Ёсиаки 15 августа 1996-го, в годовщину окончания войны. Был очень жаркий полдень, в Токио зафиксировали температуру 38°. Город Васимия префектуры Сайтама находится на приличном расстоянии от центра Токио (это самое дальнее из всех мест, которые мы посещали для интервью), поэтому я решил приехать заранее и подождать на месте. Однако вопреки моему плану там не было ничего, даже отдаленно напоминающего кафе, и пока я бродил под палящим солнцем перед станцией, стараясь отыскать, где бы присесть, начали плавиться мозги. Это при том, что, по словам г-на Ёсиаки, со времен его переезда сюда здесь стало намного оживленнее.
Но это ладно. Воздух там был чистый. Солнечный свет — яркий. Облака отчетливые. Долго я размышлял, где раньше видел этот до боли знакомый пейзаж. Потом вспомнил: это же пейзаж Японии начала 60-х. Все — и прикосновения ветра к коже, и яркость летних лучей, и запах травы — все это очень походило на испытанное мною в детстве. Может, громко сказано, но у меня было такое ощущение, будто я перенесся во времени.
И я прекрасно понимаю г-на Ёсиаки, который говорит, что отсюда неудобно ездить на работу, а так — место замечательное. Стоит попасть в такое место хотя бы для того, чтобы понять, что наконец-то вырвался из метрополии. Но он также прав насчет неудобства поездок на работу.
Г-ну Ёсиаки — шестой десяток, но он говорит, что очень любит теннис. Выглядит очень бодрым и подтянутым. Энергичный, и всем своим видом, своей речью дает понять, что наслаждается жизнью на периферии. Супруга тоже принимала участие в разговоре, и у нас создалось о них впечатление: дружная светлая семья. Другие увлечения помимо тенниса — лыжи и компьютер.
Если бы не встреча с зарином, они продолжали бы мирную и беспроблемную семейную жизнь. Но вы сами поймете, прочитав эту главу, как страдал г-н Ёсиаки от тяжелых симптомов болезни, и как потом мучился от осложнений. Однако даже при этом он старался представить все в лучшем свете. Два часа, сидя напротив, я слушал его рассказ, и оптимизм в нем не убывал.
Поженившись в 1972 году, мы переехали сюда. До тех пор жили в Токио на Асакуса-баси. Оттуда же и родом. Раньше то место называлось Муко-Янагихара и было типичным жилым кварталом. Отец был плотником, плотничал в префектуре Ямагути, но перед Токийским землетрясением 1923 года перебрался в столицу. Вообще-то отец хотел научиться строить храмы и собирался податься в Киото. Собрав весь свой плотницкий инструмент, покинул Симоносэки, но по пути встретил направлявшегося в Токио коллегу, который уверил его, что за Токио — будущее.