Квартеронка

Томас Майн Рід

Сторінка 41 з 60

УЧАСТИЕ ВЗАМЕН ЛЮБВИ

По дороге мы говорили о самых незначительных предметах: о моей встрече с шулерами на пароходе, об "охотниках" Нового Орлеана, о лунной ночи.

Пока мы не забрели на кладбище, пока не уселись рядом на могильной плите, я молчал о том, что владело всеми моими помыслами. Но теперь пришло время открыться, и полчаса спустя Эжен д'Отвиль уже знал историю моей любви. Я поведал ему всё, что произошло со мной, начиная с моего отъезда из Нового Орлеана и вплоть до нашей встречи на пароходе. Подробно рассказал о своей беседе с банкиром Брауном и о долгих и бесплодных поисках Авроры.

Он терпеливо выслушал мою исповедь до конца и прервал меня только один раз, когда я стал описывать моё объяснение с Эжени и драматическую развязку этой сцены. Мой рассказ, видимо, не только сильно заинтересовал его, но и глубоко тронул. Я слышал, как он всхлипывал, видел при свете луны его залитое слезами лицо.

"Великодушный юноша, — думал я. — Как близко принимает он к сердцу горе совершенно чужого ему человека!"

— Несчастная Эжени! — прошептал он. — Неужели вам её не жаль?

— Не жаль! Ах, мсье, вы не представляете себе, как я её жалею! Никогда эта сцена не изгладится из моей памяти! С какой радостью я предложил бы Эжени своё сочувствие, дружбу, принёс бы любую жертву, если бы они могли что-нибудь возместить и что-нибудь поправить! Одно только не в моей власти — дать ей свою любовь. Всей душой сокрушаюсь я об этой благородной девушке, мсье д'Отвиль. И я отдал бы всё, лишь бы залечить рану, которую нанёс невольно. Но она, конечно, забудет свою несчастную страсть и со временем…

— О нет, никогда! Никогда! — прервал д'Отвиль с горячностью, которая поразила меня.

— Но почему вы так думаете?

— Почему? Потому что знаю по собственному опыту. Хоть я и молод, но пережил уже нечто подобное… Бедная Эжени! Такие раны не залечиваются. Она никогда не оправится! Никогда!

— Бедняжка! Мне жаль её, жаль ото всей души.

— Тогда почему бы вам не разыскать её и не сказать ей об этом?

— Зачем? — спросил я, несколько удивлённый подобным предложением. — Быть может, ваше сочувствие хоть немного утешило бы её.

— Что вы! Напротив. Мне кажется, это было бы жестоко.

— Вы ошибаетесь, мсье. Неразделённую любовь легче перенести, если встречаешь тёплое участие. Ведь сердце исходит кровью, натолкнувшись на высокомерное презрение и злорадную жестокость. Для ран любви дружеское участие — подлинный бальзам. Поверьте мне! Я чувствую, я знаю, что это так.

Последние слова он произнёс с убеждённостью, показавшейся мне даже несколько странной.

"Загадочный юноша! — подумал я. — Такой нежный, чувствительный и вместе с тем так искушён!"

Мне представлялось, что я разговариваю с существом высшего порядка — человеком выдающегося ума, который всё видит и всё понимает.

Его взгляды были мне внове и противоречили общепринятому мнению, но впоследствии я убедился в их справедливости.

— Если бы я мог рассчитывать, что моё дружеское участие будет приятно Эжени, я попытался бы разыскать её, предложить ей…

— Это вы ещё успеете сделать, — перебил д'Отвиль, — а сейчас у вас есть другое дело, не терпящее отлагательства. Вы намерены выкупить квартеронку?

— Намеревался ещё сегодня утром. Увы, теперь исчезла и эта надежда! Выкупить её не в моей власти.

— Сколько денег соблаговолили оставить вам шулеры?

— Немногим более ста долларов.

— Да, этого недостаточно. Судя по вашему описанию, за неё дадут в десять раз больше. Как досадно, что я не богаче вас! У меня не наберётся и ста долларов. Как всё это, право, печально!

Д'Отвиль сжал голову руками и несколько секунд сидел молча, в глубоком раздумье. Глядя на него, я невольно проникся убеждением, что он искренне сочувствует моему горю и ищет способа помочь мне.

— А если ей не удастся? — пробормотал он про себя, но настолько громко, что я расслышал. — Если она не найдёт бумаг, тогда и она жестоко поплатится. Это рискованно! Может быть, лучше не пробовать?..

— Сударь, о чём это вы? — перебил я его.

— Ax, да… Простите! Я думал об одном деле… Но не важно. Не лучше ли нам вернуться? Мне холодно. Я озяб среди этих мрачных могильных плит и памятников.

Вид у него был смущённый, словно он невольно высказал вслух свои затаённые мысли.

Хотя меня и удивили его слова, я не счёл возможным требовать объяснения и молча поднялся. Я совсем пал духом. Видимо, он не в силах мне помочь.

И тут у меня вдруг мелькнула мысль, сулившая надежду, вернее — слабый отблеск надежды. Я поделился ею со своим спутником.

— У меня есть эти сто долларов, — сказал я. — Для покупки Авроры это всё равно что ничего. Не попытать ли мне счастья за зелёным столом? Всё-таки какой-то шанс.

— Боюсь, это бесполезно. Вы проиграете, как уже проиграли.

— Это ещё неизвестно. У меня столько же шансов проиграть, как и выиграть. Совершенно необязательно садиться играть с профессиональными картёжниками, как на пароходе. В Новом Орлеане достаточно игорных домов, где процветает чистый азарт: фараон, кости, лото, рулетка — выбор богатый. Счастье здесь зависит от того, как ляжет карта или упадёт кость. А это дело случая. Ну как, сударь? Что вы мне посоветуете?

— Вы правы, — ответил он. — Здесь всё зависит от удачи. И можно надеяться на выигрыш. Если даже вы проиграете, это ничего не изменит в отношении завтрашнего дня. Зато если выиграете…

— Вот-вот!.. Если я выиграю…

— В таком случае, нельзя медлить ни минуты. Уже поздно. Игорные дома давно открыты. Игра сейчас в самом разгаре. Пойдёмте!

— Вы пойдёте со мной? Благодарю, д'Отвиль! Благодарю!

И мы торопливо зашагали по дорожке, ведущей к выходу, и, очутившись за воротами кладбища, повернули к городу.

Мы направились к тому самому месту, откуда начали свою прогулку, — к рю Сен-Луи, ибо по соседству с ней сосредоточены крупнейшие игорные притоны Нового Орлеана.

Разыскать их было нетрудно: в ту пору им не приходилось скрываться. Страсть к азартным играм, унаследованная креолами от основателей города, была слишком распространена, чтобы полиция могла с ней бороться. Муниципальные власти американского квартала, правда, предприняли кое-какие шаги для пресечения этого зла, но законы их не распространялись по ту сторону Кэнел-стрит, а у креольской полиции были на сей счёт совершенно другие взгляды и другие инструкции. Во французском предместье азартная игра не почиталась преступлением, игорные дома содержались открыто и с благословения властей.

Проходя по рю Конти, или Сен-Луи, или по рю Бурбон, вы не преминули бы заметить большие позолоченные фонари с надписями: "Фараон", "Крапе", "Лото" или "Рулетка" — диковинные слова для непосвящённых, но хорошо понятные тем, на чьей обязанности лежало следить за порядком на улицах "Первого муниципалитета". Скоро мы очутились перед входом в одно из таких заведений, фонарь которого недвусмысленно оповещал, что здесь играют в фараон.

Этот притон попался нам первым, и мы без колебаний вошли туда.

Когда мы поднялись по широкой лестнице, нас остановил какой-то субъект в бакенбардах, не то швейцар, не то слуга. Я ожидал, что он потребует с нас плату за вход. Но я ошибся: вход был свободный. Нас остановили, чтобы отобрать оружие, а взамен выдали квитанции, по которым, уходя, мы могли получить его обратно. Швейцар вставлял отобранное оружие в гнёзда специально для этого предназначенной полки в углу прихожей и, судя по количеству торчащих пистолетных прикладов, черенков охотничьих ножей и рукоятей кинжалов, успел обезоружить уже немало народу.

Вся эта процедура весьма напоминала знакомую всем картину сдачи на хранение зонтов и тросточек в гардеробе музея или галереи. Впрочем, благодаря этой разумной предосторожности удавалось предотвратить немало кровопролитий за игорным столом.

Мы отдали своё оружие: я — пару пистолетов, а мой спутник — маленький серебряный кинжал. На них наклеили этикетки, дубликаты которых выдали нам на руки, после чего нас наконец допустили в зал.

Глава LV. ОБ ИГРАХ И АЗАРТЕ

Страсть к игре широко распространена. Каждая нация в большей или меньшей степени подвержена ей, и каждый народ, цивилизованный или дикий, играет в свою игру, будь то вист и криббидж в фешенебельных клубах Лондона или "орлянка" и "чёт и нечет" в пустынных прериях.

Добродетельная Англия почитает себя свободной от этого порока. И брюзжащий путешественник-англичанин не прочь кинуть камешек в огород соседа. Французов, немцев, испанцев, мексиканцев — всех поочерёдно обвиняет он в чрезмерном пристрастии к азартным играм. Но это лицемерие и ханжество! В добродетельной Англии азарт процветает сильнее, чем в любой другой стране. Я не говорю уж о картёжной игре в окрестностях Пикадилли. Поезжайте-ка в Эпсом на скачки в день дерби — там вы получите истинное представление о масштабах азартных игр в Англии, потому что иначе как азартом, и притом азартом самого низкого пошиба, это зрелище не назовёшь. Пусть не толкуют о благородном спорте, о любви к лошадям, этим прекраснейшим из всех животных. Вздор! Какое уж там благородство! Могут ли испитые, обшарпанные плуты, которые тысячами и десятками тысяч стекаются на скачки в сопровождении распутных своих подруг, иметь какое-то понятие о красоте и благородстве! Из всех живых существ на ипподроме благородна одна только лошадь, и нет ничего более подлого, чем то, что её окружает.

Нет, добродетельная Англия! Не тебе служить в этом примером для других наций. И ты не без греха, что бы ты ни утверждала. Ни у одного народа, смею уверить, нет такого полчища азартных игроков, как у тебя, и как бы ни был благороден скаковой спорт, твои игроки — самая жалкая, пресмыкающаяся и гнусная разновидность игроков из всех существующих на свете. Есть что-то донельзя низменное в нравах и повадках с виду вечно голодных стервятников, которые с продранными локтями и в стоптанных башмаках маячат на углах Ковентри-стрит и Хей-маркета, шныряя из кабака к букмекеру[25] и от букмекера в кабак. По сравнению с ними смелый игрок в кости представляется почти благородной личностью. Беспечный испанец, вытряхивающий свои последние унции золота ради одного броска костей, или мексиканский игрок в монте, ставящий на карту золотые дублоны, в какой-то степени облагорожены смелостью и риском.

38 39 40 41 42 43 44