Кончилось тем, что пассажиры посмеялись и решили, что кто-то над ними подшутил. Во всяком случае, так уверял торговец свининой, довольный, что на этот раз всех всполошил не он.
Глава XLIX. "ОХОТНИКИ" НА МИССИСИПИ
Тайна загадочного происшествия открылась мне задолго до того, как улеглась суматоха. Только я один да непосредственный виновник переполоха знали, что произошло на самом деле.
Когда поднялась стрельба, я выбежал под тент и перегнулся через перила. Мне показалось, что крики, предшествовавшие стрельбе, донеслись с носовой части нижней палубы, где помещались котлы, хотя выстрелы прозвучали как будто гораздо ближе.
Большинство пассажиров устремились в боковые двери и стояли теперь, сбившись в кучу, на палубе, так что я, окружённый непроницаемой завесой мрака, был здесь один или, во всяком случае, почти один. Несколько секунд спустя какая-то тёмная фигура опёрлась на перила подле меня и дотронулась до моего локтя. Я повернулся и спросил, с кем имею честь говорить и чем могу служить. Мне ответили по-французски:
— Я ваш друг, мсье, и хочу оказать вам услугу.
— Мне знаком ваш голос. Так, значит, это кричали вы…
— Да, это я крикнул.
— И вы же…
— Я же и стрелял.
— Так, значит, никто не убит?
— Насколько мне известно, никто. Я стрелял в воздух и к тому же холостыми патронами.
— Рад слышать это, мсье. Но чего ради, позвольте вас спросить, вы…
— Единственно для того, чтобы оказать вам услугу, как я уже говорил.
— Но, помилуйте, какая же это услуга: палить из пистолета, насмерть перепугать всех пассажиров?
— Ну, беда невелика. Они быстро оправятся от испуга. Мне нужно было поговорить с вами наедине, и я не мог придумать иного способа оторвать вас от ваших новых знакомых. Стрельба из пистолета была лишь маленькой военной хитростью. Как видите, она удалась.
— А, так, значит, это вы, мсье, шёпотом предостерегали меня, когда я садился играть в карты?
— Да. И разве моё предсказание не оправдалось?
— Пока что — да. И, значит, это вы стояли напротив меня в углу салона?
— Я.
Последние мои два вопроса нуждаются в некотором пояснении. Когда я уже согласился сесть за вист, кто-то дёрнул меня за рукав и шепнул по-французски:
— Не играйте, мсье! Вас наверняка обыграют.
Я обернулся и увидел, что от меня отошёл какой-то неизвестный мне молодой человек. Но я не был уверен, что именно он дал мне этот благой совет, и, как известно, ему не последовал.
Потом, во время игры, я заметил того же самого молодого человека; он стоял против меня, держась самого отдалённого и тёмного угла салона. Несмотря на полумрак, я видел, что он не спускает с меня глаз и внимательно следит за игрой. Уже одно это могло привлечь внимание, но ещё больше заинтриговало меня выражение его лица; и всякий раз, когда сдавали карты, я пользовался случаем, чтобы взглянуть на загадочного незнакомца.
Это был хрупкий с виду юноша чуть ниже среднего роста, лет, вероятно, не более двадцати, однако разлитая по его лицу грусть несколько его старила. Черты лица у него были мелкие, тонко очерченные, нос и губы, пожалуй, даже чересчур женственные. На щеках играл слабый румянец, чёрные шелковистые волосы, по тогдашней излюбленной креолами моде, ниспадали пышными локонами на шею и плечи. И склад лица, и манера одеваться, и французская речь, — я был уверен, что именно он обратился ко мне в салоне, — говорили о том, что юноша — креол. Во всяком случае, костюм его был именно таким, какие носят креолы: блуза из сурового полотна, но сшитая не на обычный французский лад, а на манер креольской охотничьей куртки, со множеством складок на груди и красиво драпирующаяся на бёдрах. К тому же качество ткани — тончайшее неотбеленное льняное полотно — показывало, что юноша скорее заботился об изысканности туалета, чем о его практичности. Панталоны молодого человека были из великолепной голубой хлопчатобумажной материи производства опелузских мануфактур. Собранные у пояса в крупную складку, они кончались у щиколоток разрезом, украшенным длинным рядом пуговиц, которые при желании можно было застегнуть. Жилета на нём не было. Вместо этого на груди топорщилось пышное кружевное жабо. Обут он был в прюнелевые, отделанные лаком светло-коричневые башмаки на шёлковой шнуровке. Широкополая панама завершала этот поистине южный наряд.
Но ни в головном уборе, ни в обуви, ни в блузе и панталонах не было ничего кричащего. Всё гармонировало друг с другом, и всё полностью отвечало требованиям моды, принятой тогда на Нижней Миссисипи. Так что не наряд юноши привлёк моё внимание — такие костюмы мне приходилось видеть чуть ли не ежедневно. Значит, дело было не в этом. Нет, не платье пробудило во мне интерес к нему. Может быть, тут сыграло роль то обстоятельство, что он — или во всяком случае, мне так почудилось — —подал мне шёпотом совет. Но и это было не главное. Что-то в самом его лице приковало моё внимание. Я даже подумал было: уж не встречал ли я его раньше? При более ярком свете я, возможно, в конце концов вспомнил бы, но он стоял в тени, и мне никак не удавалось его хорошенько рассмотреть.
Когда же я снова поднял глаза, его уже не было в углу салона, и несколько минут спустя раздались выстрелы и крики на палубе…
— А теперь, мсье, разрешите узнать, почему вы непременно желаете говорить со мной и что вы имеете мне сообщить?
Непрошеное вмешательство юнца начинало меня раздражать. Да и кому приятно, чтобы его ни с того ни с сего отрывали от партии виста, даже проигранной!
— Я желаю говорить с вами, ибо принимаю в вас участие. А что имею вам сообщить, вы сейчас узнаете.
— Принимаете во мне участие! Но чем я обязан, позвольте вас спросить?
— Хотя бы уже тем, что вы иностранец, которого собираются обобрать, что вы — "карась".
— Как вы сказали, мсье?
— Нет, нет, не сердитесь на меня! Я сам слышал, что вас называли так между собой ваши новые знакомые. И если вы опять сядете играть с ними, боюсь, что вы оправдаете этот почётный титул.
— Это, в конце концов, нестерпимо, мсье! Вы попросту вмешиваетесь не в своё дело!
— Вы правы, мсье, это не моё дело, но оно ваше и… ах!
Я уже собирался было покинуть несносного юношу и вернуться к прерванной партии виста, но грустная нотка, вдруг прозвучавшая в его голосе, заставила меня изменить моё решение, и я остался.
— Но вы так мне ничего и не сказали.
— Нет, сказал. Я предупредил вас, чтобы вы не садились за карты, если не хотите проиграться. И могу лишь повторить свой совет.
— Правда, я проиграл какие-то пустяки, но ведь отсюда вовсе не следует, что счастье не переменится. Тут уж скорее можно винить моего партнёра — он играет из рук вон плохо.
— — Ваш партнёр, насколько я понимаю, одни из опытнейших картёжников на Миссисипи. Если не ошибаюсь, я уже встречал этого джентльмена.
— А, так вы его знаете?
— Немного. Вернее, знаю кое-что о нём. А вы-то его знаете?
— Впервые вижу.
— А остальных?
— Я никого из них не знаю.
— Значит, вам неизвестно, что вы играете с "охотниками"?
— Нет, но я рад это слышать. Я и сам немного охотник и, вероятно, не меньше, чем они, люблю собак, лошадей, хорошие ружья.
— Мсье, вы, как видно, меня не поняли. Охотник в вашей стране и "охотник" на Миссисипи — это не одно и то же. Вы охотитесь на лисиц, зайцев, куропаток. А дичью для таких господ, как эти, служат "караси", или, вернее, их кошелёк.
— Так, стало быть, я играю с…
— С профессиональными картёжниками — пароходными шулерами.
— Вы в этом уверены, мсье?
— Совершенно уверен. Мне часто приходится ездить в Новый Орлеан, и я не раз встречал эту компанию.
— Позвольте, но один из них — бесспорно фермер или торговец — скорее всего, торговец свининой из Цинциннати, у него и выговор такой.
— Фермер… торговец… Ха-ха-ха! Фермер без земли, торговец без товара! Мсье, этот нарядившийся под фермера старикан — самый дошлый, как выражаются янки, то есть самый ловкий шулер на всей Миссисипи, и таких здесь немало, могу вас уверить.
— Но они просто случайные попутчики, а один из них даже мой партнёр. Я не представляю, как…
— Случайные попутчики! — перебил мой новый знакомец. — Вы думаете, они только что встретились? Да я сам видел всех троих дружков и за тем же занятием почти всякий раз, как плавал по реке. Конечно, они разговаривают между собой, будто впервые видят друг друга. Но это у них заранее условлено, чтобы лучше обманывать таких, как вы.
— И вы в самом деле думаете, что они жульничали?
— Когда ставки поднялись по десяти долларов, несомненно.
— Но как?
— Да очень просто: иногда ваш партнёр нарочно ходил не с той карты…
— Так вот оно что! Теперь понимаю. Пожалуй, вы правы.
— Впрочем, это даже необязательно. Будь у вас честный партнёр, всё равно кончилось бы тем же. У ваших противников разработана, целая система знаков, с помощью которых они сообщают друг другу, какие у них карты — масть, достоинство и так далее. Вы не обратили внимания, как они держали руки, а я обратил. Когда они кладут один палец на край стола, это значит один козырь, два пальца — два козыря, три — три, и так далее. Согнутые пальцы указывают, сколько среди козырей онёров, поднятый большой палец — туз. Таким образом, оба ваших противника знали, какие карты у них на руках. Чтобы обыграть вас, третьего помощника, собственно, и не требовалось.
— Какая подлость!
— Конечно, подлость, и я бы предостерёг вас раньше, будь хоть малейшая возможность. Сделать это в открытую я не мог. И я прибег к хитрости. Господа эти не какие-нибудь мелкие плуты. Каждый из них счёл бы себя оскорблённым и вступился бы за свою честь. Двое из этих господ — известные бретёры. По всей вероятности, меня бы завтра же вызвали на дуэль и пристрелили. Да и вы вряд ли поблагодарили бы меня за моё вмешательство.
— Я вам чрезвычайно признателен, сударь. Вы меня окончательно убедили. Но как вы посоветуете мне поступить теперь?
— Примириться с проигрышем и бросить игру, только и всего. Всё равно вам не отыграться.
— Как! Позволить им насмеяться над собой? Дать себя безропотно ограбить? Я сяду с ними снова, я буду следить и…
— Это неблагоразумно. Я повторяю, мсье, — они не только шулеры, но известные бретёры, и не трусливого десятка. Один, как раз ваш партнёр, это уже доказал, отправившись за триста миль, чтобы драться с джентльменом, который якобы оклеветал его, на самом же деле сказал о нём чистую правду.