Мне показалось, что он ещё ускорил свой бег или, может быть, вышел из болота и бежал теперь по твёрдой почве, а я как раз попал в топь. Расстояние между нами стало как будто увеличиваться, и я испугался, что он снова скроется от меня. Я знал, что от него зависит моя жизнь. Если он не выведет меня из леса, я погибну ужасной смертью. Он должен показать мне дорогу. Хочет он или не хочет, но я заставлю его!
— Стой! — крикнул я ещё раз. — Стой, или я буду стрелять!
Я вскинул ружьё. Оба ствола были заряжены. Это не было пустой угрозой: я действительно решил выстрелить, не для того, чтобы убить его, но чтобы остановить. Конечно, я мог ранить его, но что мне оставалось делать? У меня не было выбора, я не знал другого средства спасти свою жизнь. Я повторил свою угрозу:
— Стой, или я стреляю!
Я выкрикнул это с такой яростью, что темнокожий не мог сомневаться в моём намерении. По-видимому, он понял это, так как внезапно остановился и круто повернулся ко мне лицом.
— Стреляй, проклятый белый! — крикнул он. — Но если промахнёшься — берегись! Тогда прощайся с жизнью, чёрт тебя побери! Видишь этот нож? Стреляй же и будь ты проклят!
Он стоял прямо против меня, смело подставив под пулю свою широкую грудь; в его поднятой руке сверкал нож.
Я сделал несколько шагов и подошёл к нему вплотную; тут я вдруг узнал этого человека: передо мной стоял темнокожий Габриэль, жестокий бамбара.
Глава XXXIV. ТЕМНОКОЖИЙ ГАБРИЭЛЬ
Могучая фигура темнокожего, его угрожающая поза, горящие, налитые кровью глаза, выражение отчаянной решимости, белые, сверкающие зубы — всё придавало ему свирепый вид. В другое время я побоялся бы встречи с таким страшным врагом; ведь я считал его врагом: я помнил, как ударил его, и не сомневался, что и он помнит об этом. Я был уверен, что сейчас он готовится мне отомстить — отчасти за тот удар, отчасти выполняя приказание своего трусливого хозяина. Он, наверно, выслеживал меня в лесу; возможно, ходил за мной весь день, выжидая удобного случая для нападения.
Но почему же тогда он бежал? Может быть, боялся напасть на меня открыто? Ну конечно, его пугала моя двустволка.
Однако он мог подкрасться ко мне, когда я спал, и… Ах! Это восклицание невольно вырвалось у меня, когда неожиданная догадка молнией мелькнула в моей голове. Габриэль, как я слышал, был заклинателем змей, он приручал даже самых ядовитых и подчинял своей воле. Не он ли подослал ко мне змею, когда я заснул, и заставил её укусить меня?
Как ни странно, но такое предположение в ту минуту показалось мне возможным; больше того, я поверил, что это именно так. Я вспомнил странное поведение змеи, необыкновенную хитрость, с какой она скрылась от меня, и её коварное, ничем не вызванное нападение, несвойственное гремучей змее. Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове и убедили меня в том, что роковой укус был не случайным и что всему виной Габриэль — заклинатель змей.
Эти размышления не заняли и десятой, даже сотой доли того времени, которое я потратил, чтобы рассказать вам о них. Убеждение в виновности Габриэля возникло во мне мгновенно, тем более что все предшествующие события были ещё совсем свежи в моей памяти. Пока я думал об этом, темнокожий не успел даже переменить свою угрожающую позу, а я — своё удивлённое выражение лица.
И почти с такой же быстротой я понял, что ошибаюсь. Я увидел, что мои подозрения несправедливы. Я напрасно обвинял человека, стоявшего передо мной.
Поведение его вдруг резко изменилось. Поднятая рука упала, с лица исчезло свирепое выражение, и он сказал самым мягким тоном, какой только мог придать своему грубому голосу:
— О-о! Это вы, масса — друг чёрных? Вот чёрт! А я-то думал — это проклятый янки-погоняла!
— Так вот почему ты бежал от меня?
— Ну да, масса, только потому.
— Значит, ты…
— Я беглый, масса, вот в чём дело: я беглый темнокожий. Вам это можно сказать. Габриэль верит вам, он знает — вы друг бедных темнокожих. Посмотрите-ка сюда!
Он приподнял жёлтую рубаху, висевшую на нём клочьями, повернулся и показал мне свою обнажённую спину.
Это было страшное зрелище! Рядом с клеймом — королевской лилией — и другими старыми шрамами виднелись совсем свежие раны. Тёмная спина была вся исполосована длинными вздувшимися багровыми рубцами, словно покрыта толстой сетью. Кожа была местами тёмно-фиолетового цвета от кровоподтёков, а кое-где, там, куда попадал скрученный конец ремённой плети, выступало обнажённое мясо. Старую рубаху покрывали бурые пятна запёкшейся крови, брызгавшей из его ран во время наказания. Мне было больно смотреть на него, и я невольно воскликнул:
— Ох, бедняга!
Моё сочувствие, видимо, тронуло суровое сердце темнокожего.
— Да, масса, — продолжал он, — вы тоже ударили меня хлыстом, но это ничего! Габ не сердится на вас. Габ не хотел лить воду на старого Зипа. Он был очень рад, когда молодой масса прогнал его прочь!
— Как, тебя насильно засгавили качать воду?
— Ну да, масса. Янки-погоняла заставил. И хотел заставить опять. А Габ отказался ещё раз поливать старого Зипа. И вот что он сделал с моей спиной, будь он проклят!
— Тебя отстегали за то, что ты отказался наказывать Сципиона?
— Да, масса Эдвард, так оно и было. Видите, как отстегали! Но я… — Тут он остановился в нерешимости, и лицо его снова стало жестоким. — Но я отомстил этому янки, будь он проклят!
— Как — отомстил? Что ты ему сделал?
— Немного, масса: сбил его с ног. Он свалился, как бык под топором. Вот месть бедного темнокожего. Теперь я беглый темнокожий — и это тоже месть. Xa-xal Они потеряли хорошего темнокожего: нет хорошего работника для хлопка, нет хорошего работника для сахарного тростника. Ха-ха!
Грубый смех, которым беглец выражал свою радость, удивил меня.
— Значит, ты сбежал с плантации?
— Да, масса Эдвард, так оно и есть. Габ никогда не вернётся назад. — И он добавил с силой: — Никогда не вернётся назад живой!
Он с суровым и решительным выражением прижал руку к своей широкой груди. Я понял, что неправильно судил об этом человеке. Я знал о нём только от его врагов — белых, которые его боялись. Несмотря на свирепое выражение лица, у него было благородное сердце. Его отстегали за то, что он отказался наказывать своего товарища — раба. Он возмутился против своего жестокого тирана и сбил его с ног. Поступая так, он рисковал заслужить ещё гораздо более страшное наказание — он рисковал жизнью!
Для этого надо было иметь большое мужество. Только жажда свободы могла вдохнуть в него такое мужество, та жажда свободы, которая заставила швейцарского патриота прострелить шапку Геслера[14].
Глядя на темнокожего, который стоял передо мной, скрестив на могучей груди сильные, мускулистые руки, выпрямив стан и откинув голову, с суровой решимостью во взоре, я был поражён величием его осанки и подумал, что у этого человека под рваной одеждой из грубого холста бьётся мужественное и благородное сердце.
Глава XXXV. ЛЕЧЕНИЕ ОТ ЗМЕИНОГО УКУСА
Несколько мгновений я с восхищением смотрел на смелого темнокожего, на этого героического раба. Я мог бы долго любоваться им, но жгучая боль в руке напомнила мне о грозившей опасности.
— Ты проведёшь меня в Бринджерс? — поспешно спросил я его.
— Не смею, масса.
— Не смеешь? Почему?
— Масса забыл. Я — беглый темнокожий. Белые люди поймают Габа. Они отрубят мне руку.
— Как? Отрубят тебе руку?
— Да, верно, масса. Такой закон в Луизиане. Белый человек бьёт темнокожего — все смеются, все кричат: "Бей проклятого темнокожего! Бей его!" Темнокожий бьёт белого человека — ему отрубают руку. Габ очень-очень хочет помочь масса Эдварду, но он не смеет ходить на опушку. Белые люди два дня ищут его. Они послали по его следам собак и охотников за темнокожегоми. Я думал, масса из их шайки, вот почему я бежал.
— Если ты не выведешь меня из лесу, мне придётся умереть.
— Умереть? Умереть?! Почему масса так говорит?
— Я заблудился и не могу найти дороги из лесу. Если я не отыщу доктора через двадцать минут, я погиб! О Боже!
— Доктора? Масса Эдвард болен? Что с вами? Скажите Габу. Если так надо, он отведёт друга темнокожих и не побоится рисковать жизнью. Что болит у молодого масса?
— Смотри, меня ужалила гремучая змея… И, развязав руку, я показал ему ранку и опухоль.
— О-о! Да, масса говорит правду. Это зубы гремучей змеи. Доктор не годится. Табак тоже не годится. Габ — лучший доктор от гремучей змеи. Идём скорей, молодой масса!
— Как! Значит, ты выведешь меня?
— Габ будет лечить вас, масса.
— Ты?
— Да, масса. Говорю вам — доктор не годится, он ничего не знает. Он не будет лечить, а будет убивать. Верьте мне, старый Габ — он знает, он вылечит. Идём скорей, масса, нельзя ждать!
В ту минуту я совсем забыл, что Габриэль славился как заклинатель змей и лекарь, спасавший от ядовитых укусов, хотя только что думал об этом. Теперь я снова всё вспомнил, но с совсем иным чувством.
"Разумеется, — подумал я, — у него есть опыт, он знает противоядия и умеет их применять. Это тот самый человек, который мне нужен! Он сказал правду: доктор не поможет мне".
Я и сам не был раньше уверен, что доктор спасёт меня, и бежал к нему, считая, что это моя последняя надежда.
"Габриэль, заклинатель змей, — вот нужный мне человек. Какое счастье, что я встретил его!"
Эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, и я сказал без колебаний:
— Веди меня! Я пойду за тобой.
Куда он меня поведёт? Что будет делать? Где найдёт противоядие? Как станет меня лечить?
На все эти лихорадочные вопросы я не получил ответа.
— Верьте мне, масса Эдвард, идите за мной! — вот всё, что сказал темнокожий, поспешно пробираясь между деревьями.
Мне оставалось только следовать за ним.
Пройдя несколько сот ярдов по болоту между кипарисами, я увидел впереди просвет. Значит, мы приближаемся к прогалине; к ней, верно, и направляется мой проводник. И я не удивился, когда, выйдя из лесу, мы снова оказались на поляне — на той же роковой поляне.
Как изменилась она теперь в моих глазах! Мне был неприятен заливавший её яркий солнечный свет, пестрота цветов резала глаза, их аромат вызывал у меня тошноту, Впрочем, мне это, наверно, только казалось. Мне было дурно совсем по другой причине. Яд отравил мою кровь. Он огнём разливался у меня по жилам.