Довожу до вашего сведения, что некоторые команды должны были своими силами произвести разгрузку после применения газа. Я обратил внимание командира зондеркоманды на огромный психологический вред, который может принести служащим эта работа. Люди жалуются на головные боли после каждой разгрузки. Газ не всегда применяется правильным образом. Чтобы как можно скорее закончить работу, шофер нажимает на акселератор до отказа. Таким образом, люди умирают от удушья, а не от отравления, как это было запланировано. Выполнение моих инструкций показало, что при правильном положении рычага люди мирно впадают в глубокий сон. При этом не приходится видеть искаженные лица и испражнения. Сегодня я продолжу свою инспекционную поездку.
Доктор Беккер, унтерштурмфюрер СС.
Киев, 19 октября, 1941 год.
2
Сегодня приезжает баба Женя. Ростом она невысокая — как бабушка. Но у бабушки волосы седые, жиденькие, стянутые узелком (иногда она закалывает их гребешком), а у бабы Жени — черные с отливом, как воронье крыло. У бабушки лицо бледное, губы бесцветные и глубокие морщины на лбу. А баба Женя всегда густо накрашена и напудрена, лоб гладкий. Бабушка — худая, как засушенная вобла, баба Женя — пухленькая хрюшка. Ну и самое главное: бабушка — обыкновенная, из мира кастрюль, дырявых носков и вечных жалоб на нехватку денег, а баба Женя — из мира красивых напудренных женщин, гарниров и "взрослых" разговоров.
Иногда баба Женя приходит к нам с мужчинами. Я различаю их по медалям. К примеру, дядя Яша мне нравился не очень: ни медалей, ни орденов. Хоть бы значок какой нацепил. А вот дядя Юзик — орел: с тремя медалями и одним орденом. Мы с ним сразу нашли общий язык: он по-солдатски снял все медали и дал их мне. Поиграть. Я надеялся, что он забудет их, но перед уходом он забрал их и пристегнул к пиджаку. У нас с дядей Юзиком мужской уговор: после его смерти его медали переходят ко мне.
Если речь заходит обо мне, баба Женя всегда обращается к папе в моем присутствии. "Он что-то худой. Вы его нормально кормите?" или "По-моему, он отстает в развитии. Вы его показывали психиатру?" Папа что-то бормочет в ответ, а баба Женя неодобрительно качает головой. Зато ко мне она всегда обращается, как ко взрослому: "Сделай тише звук телевизора" или "Принеси стакан воды". Перед тем как выпить, внимательно разглядывает стакан, прищурившись, и если находит что-то подозрительное, кривится и возвращает, не пригубив.
Так же осторожно она приступает к еде: сначала, сузив глаза, осмотрит на тарелке жаркое — его вид, затем чуть наклонится, понюхает и только после этого накалывает на вилку кусочек мяса и делает пробное прожевывание. Дальше все зависит от вкуса жаркого и вкусов бабы Жени. Если не понравилось, блюдо подвергнется жесточайшей критике: пережарено, недоперчено, мало лука. Зато если блюдо приходится ей по нутру, она благостно мычит и живо работает челюстями, произнося одно-единственное: "Изумительно!". Правда, такие кулинарные удачи случаются нечасто. После отъезда бабы Жени мама обычно возмущается (в присутствии отца): "Жаркое, видите ли, ей не понравилось! Принцесса. Что не так? Свежая базарная телятина, обжаренная с луком, приперченная, с лавровым листом и душистым горошком..." Папа выслушивает со скучающим взглядом. Неожиданно спрашивает: "Кстати, там, в чугунке, еще что-то осталось?" — и бегом на кухню.
Баба Женя любит рассказывать о своих болезнях. С ее уст порой слетают странные слова: низкий гемоглобин, депрессивный синдром, поздний климакс. Она постоянно упоминает каких-то врачей. Рассказывая о том, что очередной кардиолог подтвердил у нее гипертонию, она оттопыривает нижнюю губу и сразу превращается в старуху.
Баба Женя почти всегда в новом наряде. Войдя в дом, сразу же направляется к зеркалу. Достает из сумочки помаду, подкрашивает губы, приглаживает брови, припудривает лицо. Изрекает: "Даже в гробу женщина должна лежать с накрашенными губами". "Совершенно с вами согласна", — подтверждает мама.
...Они пришли почти одновременно: сначала родители с работы, следом и баба Женя.
— Это тебе, — она протянула мне коробку цветных карандашей.
— А сказать спасибо? — напомнила мама.
— Спасибо, — и я скрылся в комнате.
Усевшись на диване, вытащил карандаши из коробки. В комнату вдруг вошел папа. Он был хмур и бледен, будто заболел. Посмотрел на меня так, что я невольно поднялся.
— Ты говорил еще кому-нибудь, что рабочие хотят повесить директора и парторга завода? — стараясь быть грозным, тихо спросил папа.
— Нет, только бабушке...
— Ты уверен?
— Да.
— Никому не говори об этом. Понял?
— Понял.
— Никому, — он угрожающе помахал пальцем перед моим носом и вышел.
Я почесал затылок. Наверное, это тайна. Нельзя, чтобы директор и парторг раньше времени узнали о казни. Но зря папа так перепугался — я его не выдам. А бабушка — предательница. Больше ничего ей не скажу! Ударив кулаком подушку, я побежал в кухню.
Там шли приготовления к ужину.
— Ты веришь, что он никому не говорил? — допытывалась у отца баба Женя.
— Все нормально, забудь, — папа, уже спокойный и благодушный, восседал на троне-табурете.
— Добром это не кончится, — предупредила баба Женя. — Вы совсем его не воспитываете. Кинетесь — поздно будет.
Мама подошла ко мне, присела, чтобы поправить рубашку.
— Игорь у нас честный мальчик, правда?
— Да-да, — пробурчала баба Женя. — Много ты знаешь. Повидала я на своем веку, как честные в тюрьму садятся.
Мама резко встала. Похоже, хотела что-то сказать в ответ, но сдержалась. Потянулась рукой к какой-то кастрюле, вдруг, вскрикнув, отставила ее и подула на пальцы.
— Осторожней, горячая, — подсказал папа.
На столе появились бутылки с лимонадом и минеральной водой, овощи.
— Хотите боржоми? — бабушка налила в стакан и подала бабе Жене.
— Спасибо.
— А мне врач рекомендует ессентуки — прочищает желчные протоки. Хотя сейчас уже все равно...
— Лене должны удалять желчный пузырь, — сказала бабушка.
Баба Женя покачала головой:
— Такая молодая, а уже удалять. В наше время, смотрю, молодые и болеют чаще, и умирают раньше. А у меня в почках обнаружили камни.
— Боже-Боже, желчный пузырь... — повторяла мама.
— Сначала они считали, что почка застужена. Хорошо, что я обратилась к Левинзону. Сделали снимок — камни, — перебила ее баба Женя.
— А мне мой врач советует ежедневно принимать по сто грамм, — изрек папа, направляясь к холодильнику. Достал оттуда бутылку водки. Не пролив ни капли, наполнил свою рюмку. — Теща, садитесь. Вам налить пять капель? Не хотите? Мама, а ты? Тоже нет. Ладно, о чем с вами, язвенниками-трезвенниками, говорить? Будем здоровы! — одним махом он опрокинул рюмку. Сразу покраснел, на глазах выступили слезы.
Зазвенели ножи и вилки.
— Семен, передай хлеб.
— У меня что-то нет аппетита.
— Ну что, еще по граммульке?
— Сегодня нашего Игоря приняли в школу. Он сдал экзамен самому директору, — сказала бабушка.
— Ну-ка расскажи, как тебя приняли, а мы все послушаем, — попросила мама.
Я надулся гордостью:
— Решил задачку про птичек и прочитал книжку про любовника страстного.
На миг воцарилась тишина.
— Ему дали Пушкина прочесть, — пояснила бабушка. — Директор — очень приятная женщина.
— Теперь придется купить ему школьную форму, — промолвил папа, почему-то вмиг погрустнев.
Бабушка развела руками: мол, что поделаешь.
— И ранец. Я знаю, какой хочу.
— Он сказал директору, что его папа — главный инженер. Он думал, что кроликов едят только главные инженеры.
***
По экрану телевизора побежали титры, начинался фильм.
— Ложись спать, — сказала мама. — Завтра папа вернется с базара и пойдет с тобой покупать ранец.
— И пенал?
— И пенал.
Маме для меня ничего не жалко, что ни попрошу — сразу достает свой кошелек. Правда, в мамином кошельке денег всегда почему-то очень мало. Папа говорит, что деньгами хуже всех в семье распоряжается мама, а лучше всех — бабушка. Бабушка всегда торгуется. К примеру, остановится возле торговки с укропом, выберет пучок, будет вертеть его, нюхать, сбивать цену. Уйдет, так и не купив. Сделает пару шагов, остановится, вернется и — снова за свое. А папа не торгуется. Он стоит у прилавка и что-то подсчитывает: глаза слегка закатываются, губы беззвучно шевелятся. Если, вздохнув, покачает головой, значит, дорого, дела не будет; а если решительно махнет рукой — к покупке.
...Плюшевый мишка лежал рядом на боку и вместе со мною слушал, о чем говорят взрослые.
— Семен, убавь звук в телевизоре, Игорь спит, — попросила мама. — Быть может, вообще не нужно, чтобы телевизор стоял в этой комнате?
— А куда его поставить, себе в кровать, что ли? — отозвался папа, убавив звук.
— Плохо жить в такой конуре.
— Что слышно о новой квартире? — поинтересовалась баба Женя.
— Не знаю, — ответил папа. — На следующей неделе комиссия с завода будет ходить по домам, проверять жилищные условия.
— А-а, ничего нам не дадут, — вздохнула мама. — Уже пора рожать второго, а тут даже коляску негде поставить.
— Куда вам еще второго? С одним справиться не можете, — проворчала баба Женя.
— Почему это не можем? — возмутилась мама.
— Лена, прикрой окно, дует, — вдруг попросила бабушка.
Скрипнула рама, щелкнул шпингалет.
— Форточку не закрывай, — дал указание папа.
— Тебе же на операцию, как ты собираешься рожать второго? — спросила баба Женя.
— Ну и что? После операции. Годы-то идут, — ответила мама.
— Тебе сейчас сколько? Тридцать? Я Семена родила в двадцать два. Тогда — не дай Бог! — даже молочных кухонь не было. Помню, у меня начался мастит, пришлось искать кормилицу. Мой Игорь с ног сбился, пока нашел.
— А у меня, когда Игорь родился, было столько молока — не знала, куда девать. Но он грудь брать не хотел ни в какую. Мне тогда посоветовали посыпать сосок сахаром. И он так полюбил, что почти до двух лет нельзя было оторвать.
— Куда это годится, если ребенок двух лет берет грудь? — сказала баба Женя и неожиданно повернула голову в мою сторону. Ее левый глаз прищурился. Засекла! — А ну вытащи оттуда руки! Семен, вы следите, где он держит свои руки?!
Ладоши мои, как ошпаренные, выскочили из трусов.
— Игорь, ты почему не спишь? — спросила мама.
Повернувшись на бок, я поначалу закрыл глаза, а потом снова открыл.
— Помню, когда я была на седьмом месяце, — продолжала баба Женя, — вышла на улицу, поскользнулась и упала.