Трудящим людям,
Всеблагий,
На iх окраденiй землi,
Свою Ти силу ниспошли.
(Т. Шевченко)
Любовь и голод правят Миром
(Ф. Шиллер)
Предисловие
Трагические события 1933 года в Украине обобщены здесь в форме повествующего очерка на основании непринужденных бесед и рассказов очевидцев, которые были (чаще) жертвой невероятного террора, либо оказались своеобразными исполнителями беспримерно-жестокой, широкомасштабной ликвидации гражданского населения голодом.
Все случаи и социальный климат на различных уровнях (от домашнего разговора до общественно-политических мероприятий) неоднократно и в течение многих лет проверялись мной по различным источникам; в частности — документам ЦК ВКП(б) и Совнаркома за 1928-1933 гг и другие периоды; по материалам сьездов и совещаний колхозно-совхозного крестьянства. Использовались соответствующие публикации и всевозможная, обьективная информация, начиная от материнских слез и молитв, впечатлений раннего детства; вплоть до научных обобщений украинского исследователя И. Дияка (2000, Киев) [1].
Автор родился и вырос в селе Новый Луг Пятихатского района, на Днепропетровщине в селянской семье. В 1949 году, окончил Эрастовский сельско-хозяйственный техникум. Служил на Северном флоте и демобилизовался офицером запаса. Затем окончил Уманский сельскохозяйственный институт и много лет работал в социальной среде тех, кто сполна пережил на себе "заботу" кровавого коммунистического режима.
Впоследствии, изучая в течение 26 лет сорта и виды орехоплодных культур, в системе ВНИИР (на Майкопской опытной станции) провел 6 обширных экспедиций по предварительному обследованию и сбору растительных ресурсов на Кавказе и, частично, в украинских Карпатах, где уточнял не только структуру флоры, но и особенности быта людей.
Образ искренного и смелого грузинского парня Гиви взят в качестве этнического типажа в противовес сугубо личным диктаторско-живодерским свойствам Сталина (Джугашвилли), совершенно не характерным, не присущим любому народу. Хотя в ракурсе показа целенаправленного геноцида и этнического нивелирования украинцев московскими горгонами [2], можно было привлечь и аналогичных представителей большевистской империи, например; казаха, русского, якута или эскимоса.
В целом же, природным экраном приведенного бедствия послужили родные села, различные по душевному содержанию земляки, извечно близкие и дорогие люди со многих регионов древней Украины.
Без ретуши — прямо из кабинетов и других мест их темной деятельности — подобраны партократы, "начальство". Ленев, в известной мере, реализует инициалы вождей — Йосифа под эгидой Владимира. Однако Кущ, его моральные побратимы — герои, цвет нации, о которых еще будет сказано.
Феномен 1933 года является горьким плодом беззакония деспотов, развращенных необьятной властью, благодаря рабскому социальному климату общества; и в такой связи касается каждого.
Только благородная память людская, увековеченная в сознании народов Светом Разума, способна избавить Мир от зла!
Выезд
Было раннее весеннее утро. По степному шляху, который вел к большому украинскому селу Водянэ, ехала изящная тачанка. Пара добрых, вороных лошадей, легкой иноходью катила на мягких рессорах большое начальство из центра.
Уполномоченный ЦК ВКП(б), Йосиф Владимирович Ленев в сопровождении местного начальника районной милиции, Максима Петровича Куща и молодого милиционера, Гиви Каприкадзе, делал выезд "на периферию". Он имел строго секретный наказ: самолично убедиться и проверить на местах как практически выполняется архи-операция по умиротворению активного населения республики на основе постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 23 сентября 1932 года, которое подчеркивало, что урожай текущего года был "удовлетворительный" и строго предупреждало колхозы, совхозы, МТС, что для будущего сева семенная ссуда выдаваться не будет!
Более того, постановлением цэка и приказом Совнаркома от 23 января 1933 года, а также рядом текущих распоряжений, категорически предписывалось немедленно сдать в счет хлебозаготовок вообще "все зерно!" вплоть до посевных фондов и повсеместно организовать жесткие поиски "кулацких тайников с хлебом", что давало возможность спецотрядам "активистов" отбирать (а чаще — отнимать!) у населения все сьестные припасы в целом, как у "кулаков и подкулачников", саботирующих весенний сев. Кроме того, под угрозой уголовной ответственности, селянам запрещалась торговля хлеботоварами, а также любые переезды и даже переходы из села в село — полная блокада!
"Что и говорить, — обдумывал ситуацию Ленев, — Джугашвилли вооружил нас до зубов. Ленинскую операцию по ликвидации кулаков и подкулачников проведем по-генеральски!..".
Место кучера на облучке занимал черноусый, статный Гиви. Сзади, утонув в удобном сидении, покоилось начальство: тучный, уже немолодой представитель верховной власти, в белом полотняном картузе и темно-зеленом френче, затянутом на все пуговицы так, что жирный подбородок свисал на воротник. Рядом примостился худощавый Максим Петрович, накинув на плечи длинную кавалерийскую шинель и низко напустив на лоб козырек форменной фуражки, прикрываясь от лучей восходящего солнца.
Вокруг буяла весна! Ярко зеленели широкие озимые поля; на межниках и в балках, волнуясь от легкого ветра, наливались сочные травы. Бесконечное голубое небо, казалось, звенело голосами жаворонков; все окрест заливая необьяснимой радостью. Гиви хотелось петь, пуститься вскачь; взлететь в прозрачную синь небес и парить там орлом. На горбоносом, красивом лице блуждала улыбка. Сдерживаясь, Гиви энергично расправил плечи, поправил ремни портупеи и тихо запел протяжную мелодию.
— О чем поешь, Гиви? — спросил Кущ, желая рассеять тягостное молчание.
— Да, все о том же, товарыш началнык: о красоте, о любви. Я тэпэр вижу, что Украина так же прекрасна, как и моя Грузия — у нас высокие зеленые горы идут в нэбо, а здэс... широкие, зеленые поля тожье вдали соединены с горизонтом. Замечательно! — он тут восторженно воскликнул, показывая в сторону открывшейся панорамы села, — cмотрите!
Особой белизной светились под лучами солнца хаты, утопая в зелени садов, верб, тополей. Село, как будто сошло с чарующих полотен Куинджи, дышало поэзией гневного Тараса [3]. Гиви машинально остановил лошадей. Максим Петрович зачаровано смотрел на исконно родной пейзаж:
Нэначе рай наше село,
Зэлэным гаем поросло,
Цвiтуть садкы,
билиють хаты,..
— продекламировал он.
— О!.. Да, вы лирик! Кобзарь, наверное, наизусть знаете? — не без иронии заметил Ленев.
— Что, вы! — смутился Кущ, — Так, немного знаком. Сам-то я кубанский, но здесь наша первая родина. Хотелось бы и Шевченка, как следует почитать; да, все некогда! С четырнадцатого [4] в седле: то "Германская", то "Гражданская". Но теперь осел здесь навсегда!
— Говорят, Вы полком командовали? — восхищенно глядя на бывалого конника, спросил Гиви.
— Было и такое, — подтвердил Кущ.
Синие-синие глаза Максима Петровича озорно заблестели. На суровом, мужественном лице промелькнула улыбка. Он смотрел куда-то вдаль, будто видел там, в прозрачной, зыбкой дымке бывалые походы, сабельные схватки:
— А сколько здесь друзей-товарищей оставили среди этих раскошных степей? — и, словно в память о павших, наступила минутная тишина. Только лошади, пощипывая сочную траву, всхрапывали и скрипели сбруей, а в голубом зените по-прежнему заливались неугомонные жаворонки. Гиви влюбленно смотрел на стройную, крепкую фигуру своего командира; он уважал его за мужество и простоту, за боевой и вместе с тем добрый, отеческий характер. Порой, парень думал, что и его отец был такой же сильный и смелый: — И мой отэц, Шота лег в этих степях, — шумно вздохнув, негромко сказал Гиви и жизнерадостная улыбка слетела с его лица. — Мнэ дэдыко (мама по-нашему) говорила: "Иды, сынок, туда, гдэ остался твой мама, найди там невесту и снова возвращайся домой!" Вот, когда найду дэвушку — отпустите, товарыш начальнык?!
— Отпустим, отпустим, Гиви! — весело ответил Кущ, дружелюбно глядя на рослого, ладного парня, которого тоже полюбил за честность и преданность "общему делу". Горец скучал по родным местам. Это заметил Максим Петрович и нередко приглашал Гиви "на сiмейну вечерю"; он стал другом малолетних сыновей Куща: "Який чемный та гарный Гиви! А дiты за ным, як за рiдным братом скучають", — говорила жена Максима Петровича.
Во время мимолетной беседы Ленев сидел молча, скрестив руки на животе, и, казалось, безучастно слушал сопровождающих. Затем с некоторым оживлением спросил начальника милиции:
— Так, значит, вы кубанский казак?
— Да, — кубанский. Но чувствую себя здесь, как дома, на земле славных и древних предков. И жена местная, из Чистого Лугу; это рядом, вон за тем бугром! — он показал на север.
— Выходит, что едем до тещи на блины!? — пошутил Ленев.
— К сожалению, там теперь никого нет. На прошлой неделе ездил туда милицейский наряд. Хаты позаколачивали, а единственную женщину, которая осталась в живых, привели в район на очкуре, привязав к бричке, как одичавшую.
— А, что случилось? — заинтересовался уполномоченный.
— На бюро райкома этот эпизод обсуждали. Припоминаете? — уклончиво ответил Кущ, глазами указывая на Гиви, мол: "зачем ему знать про умалишенную, поевшую своих детей!?"
— Ах, да! Вспомнил!.. Тяжелый случай.
Молодой спутник пытался уловить смысл разговора, но не мог логично увязать слова. Радостное настроение вдруг пропало: "куда едем?". Лошади шли шагом. Все примолкли, оставаясь со своими мыслями.
"Зафиксированы (и во множестве!) факты каннибализма." — анализировал обстановку представитель цэка, — "И до какого состояния можно довести Человека разумного, как вид, голодом!? Мать! Своих родных (!) детей! Да-а-а,.. намеченная программа бесшумной ликвидации активного населения срабатывает превосходно: кто выживет — будет наш. Однако какое бремя? В один сезон уложить миллионы! Поймут ли нас потомки?" — рассуждал горгон, приобщавший себя к процессам Мировой истории. Он припомнил последнее (перед выездом) совещание в "цэка", где их, посвященных в абсолют секретности, предостерегали: не оставлять никаких следов — ни малейшего намека на голод! "Все совершенно понятно, особенно если...