В сельсовете еще такие есть. И пусть попробуют не взять! Перестреляю! — горячился темпераментный горец, загодя угрожая бюрократам детского приюта.
Следующего дня они с трудом разместили пятерых ребят в двухместной бидарке, чтобы отправить в районный центр. Андрей провел их за околицу, где впервые он встретил Гиви.
— Маме-дэдыко скажи: никогда не забуду! И вообще, скажи у нее тэпэр два сына! — сдерживая волнение выдавил Гиви, — А эщо, знаешь,..
— Знаю-знаю! — упредил побратима Андрей, — Оксане привет?!..
— Но мы с ней даже не знакомы? — растерянно сказал Гиви.
— Вы давно, как родственники! И (по рассказам мамы) она о тебе не раз расспрашивала, — успокоил его Андрей.
— Вот, как толко освобожусь. Сразу к вам! — рубанул рукой стремительный Гиви. Друзья-побратимы обнялись.
— Ладно, трогай! Та, гляди дитэй!
— Что, ты? Детей не оставлю! Они теперь навсегда на моем учете!
Старшему из осыротевших было пять лет. Андрей с грустью смотрел на несмышленных односельчан: "До кого воны там прыхыляться? Сыроты навiк!" Пять детских головок виднелось в развалистой бидарке. Гиви уселся среди целого детского букета, усадив себе на колени двух малышей; дал каждому по кусочку сахару и бодро тронул крепкого буланого коня. Дети обрадовано защебетали и никто из них не оглянулся на родные хаты, вскорее навсегда расстаявшие в прозрачной дымке.
В районном приюте для беспризорных детей Гиви был приятно удивлен: ребят приняли без проволочек и охотно записали всех так, как он их назвал. Устроив первоочередные дела, уже в сумерки, Гиви решил зайти к Максиму Петровичу домой и доложить о своей работе. Там он узнал, что Кущ был схвачен еще месяц спустя. "Работа Ленева! Я этого так не оставлю!" — бушевал Гиви. В конечном счете районное начальство, руководствуясь принципом: "От греха подальше," решило отправить активного грузинского милиционера обратно, на его родину.
Прибыв с "периферии", Ленев сразу же зашел к начальнику райгосполитуправления (ГПУ), Зверьеву, чтобы оклеветать и добиться немедленного ареста начальника милиции. Он хотел очернить еще и Каприкадзе, но побоялся: "Кто знает, этих грузин? Они там все родственники! Еще на чингиз-секретаря, Джугашвилли, налетишь!" — благоразумно рассудил доверенный цэка. В кабинете Зверьева коллеги по управлению "массами" доверительно заговорили о текущем моменте:
— Колхозное строительство, как и предполагалось, идет успешно: все кто останется в живых будут нашими, большевистскими! — Ленев мельком взглянул на районного исполнителя "колхозного строительства". В ответ сверкнул из-под кустистых бровей жесткий взгляд. Взоры их их скрестились и оба подумали о демоническом "умиротворяющем" голоде, но от комментариев предусмотрительно воздержались: "в каждом болоте змеи водятся". "Кадровый вопрос" Ленев решил в приказном стиле, как сотрудник центра, так как все уровни фашистской системы ГПУ подчинялись непосредственно политуправлению ЦК ВКП(б). Он начал "с места — в карьер":
— Что же, вы, на таком ответственном посту терпите вольного кубанского казака?
— Вы имеете в виду Куща?
— А кого же еще?
— То, что он служил в Кубанском казачьем войске нам хорошо известно. Однако после воевал на нашей стороне и в Гражданскую командовал полком а, как известно, кавалерийский полк доверяют проверенным!
— А то, что у него остались белогвардейские замашки вам известно!?
— Не осведомлен, — хмуря кустистые брови, признался Зверьев.
Он сидел за огромным письменным столом, на котором стоял такой же большой, неуклюжий письменный прибор, три телефонных аппарата, кипа папок с надписями: "Личное дело". Ленев медленно ходил по кабинету и назидал:
— С миллионами, вот, управляемся и неплохо получается! Сегодня из деревни: лично убедился. А с одним-то, надеюсь, справитесь?
— Оформим! Не залежится, — Зверьев резко крутнул ручку одного из телефонов, — Начальника караула, ко мне! — приказал он в трубку.
Ленев, удовлетворенный высокой эффективностью проведенного мероприятия, уже по-дружески похвалил начальника:
— Вот, так и должен действовать настоящий страж революции!
Спустя несколько минут, возле окон начальника гэпэу остановилась крытая автомашина с узкими зарешеченными окошками. "Уже и "черный ворон" прилетел", — удивился Ленев, — "у этого, на самом деле, не проскочет!"
Утром Ленев уехал в столицу, на постоянное место службы. Когда фарисейская церемония проводов была окончена и поезд тронулся, Зверьев облегченно вздохнул: "заедают надзиратели!"
Удобно устроившись в купе мягкого вагона, "солдат партии" задумчиво смотрел в окно: там проплывали хутора и села истерзанной Украины. В поле зрения не редко попадали кладбища, где выделялись уже знакомые Леневу зловещие кучи сырой, глинистой земли: "Идет целенаправленное упокоение народа... Стоп!" — осенило вдруг Ленева, который считал себя историком и философом — "Д-эк это же новая форма инквизиции! И как жалко выглядят средневековые аутодафисты [8], уничтожившие на кострах (кажется только в Испании?) в течение столетий лишь 30 тысяч еретиков; а шуму! Мы же только в один зимне-весенний сезон упокоим миллионы! И все — тихо, мирно, а главное — бездымно! Даже на западе не пронюхали, иначе, не признали бы нас. Ну, просто, гениально!" — пришел в восторг новый инквизитор.
В его памяти невольно стали проявляться жертвы коммунистического прогресса: тело молодой колхозницы на телеге перегруженной трупами; бездумное лицо матери лишенной материнства. "Фу ты! И лезет же всякая!" — отмахнулся ленинец. Однако он снова ловил себя на мысли, настойчиво причислявшей его к злостному преступлению: "Но, кто докажет? Где документы историко-юридического аспекта, указывающие на организацию голода? Их нет и не будет!" — утешался солдат партии. "Хлебозаготовки, забота о будущем самого человека. Это пожалуйста, читате! Завидуйде! Мы только о народе и думаем!" Затем он выпил рюмку коньяку и крепко уснул под размеренный стук колес.
Стоял август. Села, хутора, станицы медленно восстанавливались после опустошительной кампании ЦК ВКП(б). По вечерам слышались оживленные разговоры; люди поднимались на ноги. Андрей Левченко уже не ходил в ночные обходы. Он старательно и увлеченно учился на курсах трактористов. Каждая новая беседа о принципах работы двигателей вызывала у него длинную цепь собственных мыслей, образов, при помощи которых он создавал новые конструкции машин, часто приобретавшие фантастические формы. Приходил домой уже в сумерки.
— Прыйшов? — всегда радовалась мама, — Скидай оту мазуту, та сiдай вечерять.
— Нiхто не прыходыв?
— Нiкого не було.
После ужина Андрей садился под хатой на пристенок и слушал вечерние звуки села, как очаровательную мелодию. Порой, правда, это очарование нарушали инородные звуки нового времени. Вот прошла стайка молодежи. Кто-то бренчал на балалайке и подпевал:
В Соловки я не паеду,
В Соловки я не пайду,
— Вся милиция знакома,
Ще й начальник гэ-пэ-у!..
"О!.. Нова народна песня!" — горько усмехнулся потомственный хлебороб.
Откуда-то, со стороны ветряка, доносились волнующие девичьи голоса:
Ой, зiйды— зiйды, ясен мiсяцю!..
"А, вродь-бы, так и получается, як той сказав: "накормим и начнут они петь и развлекаться!" Андрей ожесточенно ткнул кулаком в стену и вслух с мольбой произнес, обращаясь в пространство разума:
— Нет! Нет! Это недопустимо! Мы — настоящие Л-Ю-Д-И!!!
ЭПИЛОГ
В один из чудных дней начала осени, когда оскудевшие хаты вновь обретали свой лик под божественно-чистым небом, в село приехал Гиви. Было много радости, веселья и слез. Друзья вспоминали, рассуждали, предполагали, а время их торопило. Получив давно желанное согласие Оксаны на супружество и высокодуховное благословение мамы-дэдыко, усыновленный Гиви готовился в родные края, чтобы исполнить заветное желание своей матери.
— Вот и пришло время расставаться, — посетовал перед отъездом Гиви, когда они с Андреем оказались одни в хате.
— Нужно чаще встречаться, — неопределенно ответил побратим.
— Ты прав: братья должны жить поблизости. Думаю, нам с тобой еще повезет. Затем, доверительно спросил:
— Андрюш, а то, что мы весной 33-го пережили? Так и забудется? Ведь, никаких документов нет!
— А мы с тобой и еще, пожалуй, миллионы таких. Разве пустое место? Ты, как юрист, должен знать?! Ясно, что правители оправдаются, мол: строили цветущую жизнь!
— Канэшно, гражданское свидетельство — наиболее сильный аргумент! Они не уйдут от Мирового суда! Я никогда этим живодерам не прощу, ту, в вышитой сорочке, среди заморенных хлеборобов; общую "братскую яму"; безумное лицо дэдыко. Что может быть ужаснее?
— И сколько закопали? Не знаешь?
— Кто теперь сосчитает? Официальной статистики нет [9]. Предполагают, что только на Украине, куда была направлена главная забота "партии и правительства", умерло около девяти миллинов душ! — выдавил Гиви и с досадой добавил, — Знаешь, мне трудно говорить о людях, как о чем-то неодушевленном — ведь, каждый думал, любил, мечтал... Никто не имеет права отбирать у человека душу — его жизнь. Правда?
— Та, яка мова? Ты читаешь мою думку, мои мысли! — Андрей подступил к другу и, обняв за плечи, добавил, — Действительно: а если лишить жизни одного, трех, сотни, то это много или мало?
— Спасибо, брат! Я теперь вижу, что мы встретились не случайно, — воспрянул Гиви, — И суть дела-то состоит в злонамеренной направленности колоссального преступления. Когда ехал к вам, случайно беседовал с бывшим осужденным — в Сибири лес валил. Подвыпив, он рассказывал, что как раз в то гиблое время заключенные белым хлебом кидались, играя! — гневно вскинув руку, рассказывал побратим, — У нас, в Грузии, и тогда и теперь — изобилие! Почему бы не поделиться, по-социалистически!? Все хорошо разработано, теперь ясно. После короткой паузы Гиви поинтересовался:
— Еще стоит хата Ярыны?
— Только куча глины осталась в бурьяне. Ярына (видимо временно очнувшись) повесилась на очкуре в том чуланчике; ее там и закопали. Детские головки я захоронил отдельно, — Андрей тяжело вздохнул.
Гиви стало дурно. Он подошел к окну, и распахнув створки настежь, тяжело дышал,
— Заросло?.. Бурьяном?.. Нэт! Нн-Э-Э-эт!!! — неистово закричал он, — Да, на том месте!.. Колонну до нэбэс поставить нада! Пусть все видят, пусть слышат!..