Не бывал Гурий ни в этом музее, ни в других, менее знаменитых, но тоже с отличными коллекциями. Ни разу не вошел в залы аукционов "Сотбис" и "Кристис", где накануне торгов выставляют для общего обозрения картины и всяческий антиквариат. Не видел ни одной художественной выставки. Если случалось проходить мимо какой-либо арт-галереи, он ускорял шаг и не смотрел на зазывающие витрины.
Избегал всего этого Гурий, избегал, как яркого солнечного света.
ххх
Как-то их фирма подписала контракт на выполнение ремонтных работ в одной коптской церкви. Вернее, не в самом храме, а в некоторых подсобных помещениях. Там нужно было починить лестницы и пол, поменять оконные рамы и "подлатать" стены. Ремонт в том трехэтажном здании не делался, пожалуй, лет пятьдесят.
Гурий смутно помнил кое-что о Коптской церкви. Одна из старейших православных церквей, она возникла на заре христианства в Древнем Египте, входившем тогда в восточную часть Римской империи. Коптская церковь уцелела после захвата Ближнего Востока арабами и установления там ислама. В этих краях, в египетских и палестинских пустынях, жили великие подвижники и аскеты, там с неповторимой силой расцвело монашество, о чем поведано в той самой книге "Луг духовный", отрывки из которой когда-то читала ему мама. Там обитали львы.
Как-то раз, во время ланча, отказавшись от приглашения напарника идти с ним в буфет, Гурий решил детально осмотреть и храм, и все остальные помещения, где ремонт сейчас не делался.
Заглянул в церковь, интерьером напоминающую православные, разве что без иконостаса и подсвечников. В трапезной на столах лежали упаковки лепешек и стояло несколько бутылок пепси. Зал на втором этаже, судя по всему, использовали для детской школы. Гурий уже собрался было идти в буфет, но вдруг увидел лестницу, ведущую из коридора в полуподвал. Дверь в него была приоткрыта, за ней горел свет.
Гурий почему-то долго стоял в размышлении, не решаясь сделать ни шагу. У него возникло странное предчувствие, что там, за дверью, его ждет то ли спасение, то ли гибель. Будто бы там затаился убийца с ножом. Гурий невольно приложил ладонь к шраму на левом плече, к этой памятке, оставленной ему львом после той незабываемой встречи в ночной пустыне. Но, преодолев страх и повинуясь внутреннему зову, всё же спустился в полуподвал.
Он сразу не понял, где находится: небольшая комната с террариумами служила то ли кельей, то ли иконописной. В ней было несколько икон и мольбертов с палитрами, в углу ящерицы суетились за стеклом. Над ними склонилась смуглая женщина лет тридцати пяти, в сером платье, с непокрытой головой. Стояла на коленях и кормила с руки ящериц, разговаривая с ними на каком-то странном языке, звучавшем для Гурия как "аб-бр-рб...".
Увидев Гурия, она смутилась. Поднялась и, спохватившись, проверила, застегнуты ли на груди все пуговицы. Пригладила темно-русые волосы и лишь затем улыбнулась. Не зная, на каком языке поздороваться и догадавшись, вероятно, что Гурий – не ее соплеменник, не египтянин, сказала по-английски традиционное:
– Hi. How are you doing?
Сильный акцент слышался даже в этой ее одной короткой фразе.
– I am okay, thank you, – ответил он, оставаясь на месте.
Ждал, что она попросит его удалиться – все-таки восточные нравы, поди знай, как у них там, – что можно, а что нет. Тем более, столь деликатная ситуация: незнакомый мужчина наедине с женщиной, и не где-нибудь – в подземке или в "Макдоналдс", а в церкви. И, скорее всего, она не простая уборщица, а монахиня. Так что, наверняка, сейчас она вежливо попросит его уйти. Потом станет на колени и начнет истово креститься, чтобы изгнать из памяти опасное видение: высокого бородатого мужчину в рабочем комбинезоне.
– Хотите войти? – неожиданно спросила она.
– Да, – он сделал шаг вперед.
– Меня зовут Мариам, – сказала она. Руку для пожатия, однако, не протянула.
– А меня Гурий.
– Гурий? О, вы носите редкое имя святого мученика Гурия? Наверное, это очень трудно – жить с таким именем, постоянно помня о высоком долге. Проходите, не стесняйтесь. Присаживайтесь, – указала ему на стул.
Она тоже села на стул напротив Гурия. К ней на колени тут же вспрыгнула кошка и улеглась поудобнее; женщина сразу стала гладить ее по спине.
– Гур, гур... – женщина нахмурилась, словно пыталась припомнить что-то, даже щелкнула своими длинными пальцами с ненакрашенными ногтями. – Лев! На древнееврейском Гур – это лев, правда?
– Да, лев. Молодой лев, – ответил он, поражаясь познаниям Марии, так быстро припомнившей и мученика Гурия, и даже перевод слова с древнееврейского.
– Я слышала, что вы делаете ремонт в нашем здании. Авва Серапион очень доволен вашей работой.
Судя по всему, ее английский был ограничен, поскольку в разговоре она обходилась самыми простыми словами. Но это облегчало им общение, во всяком случае, Гурию не нужно было напрягаться, чтобы понять ее речь, как это происходило в разговорах с американцами.
Из окошка в комнату проникал голубовато-серый свет. Хотя день был пасмурным, а в комнате горела лишь одна настольная лампа, Гурий все же смог хорошо рассмотреть Мариам.
У нее было одно из тех редких лиц, которые при слабой мимике отличаются постоянной изменчивостью и богатством выражений. Густые темные волосы расчесаны на прямой пробор. Ресницы – короткие, разрез карих глаз – красивый, но посажены они чуточку слишком глубоко. Нос – тонкий, анфас кажущийся ровным, но в профиль – с небольшой горбинкой. И вот эти легкие неправильности и делали ее лицо удивительным. При самом малом повороте или наклоне головы его выражение тут же менялось. Лицо это казалось то совершенно спокойным, умиротворенным, то вдруг – строгим, едва ли не суровым, то – робким, застенчивым.
Роста она была чуть выше среднего. О фигуре было трудно судить, поскольку на Мариам было длинное, свободного кроя платье, подол которого касался ее босых ног.
Узнав, что он православный, из Одессы, Мариам обрадовалась. В Украине она, правда, никогда не бывала, но когда-то во время своего паломничества в Иерусалим познакомилась с православной монахиней из Киева, которая обучила ее нескольким фразам: "Слава Бох" и "Я тибья люплю".
– Я правильно произнесла? – спросила она.
– Да, вы произнесли превосходно, – он одобрительно поднял вверх кулак с разогнутым большим пальцем. – Вы монахиня?
– Нет, я послушница. Живу в монастыре в Египте, выполняю там разные поручения, но монашество не приняла – пока недостойна, – улыбнувшись, Мариам сбросила кошку на пол и поднялась, давая Гурию понять, что на этом их встреча закончена.
– Вы пишете иконы? – вставая, он кивнул в сторону мольбертов и трех столиков, стоявших в ряд у стены и явно предназначенных для иконописи.
– Да.
ххх
Он стал к ней часто наведываться. Во время ланча, а иногда и после работы, едва успев помыть руки и лицо. Помногу и подолгу они с Мариам не разговаривали, она часто бывала чем-то занята и еще, по-видимому, старалась ограничивать себя в праздных разговорах. Гурий скупо рассказывал о себе, больше расспрашивал Мариам о ее жизни.
И узнал он следующее: Мариам – египтянка, родом из Александрии, выросла в благочестивой коптской семье, училась в институте на историка. По окончании института вышла замуж за состоятельного человека и нигде не работала, а занималась "самосовершенствованием". Но из-за своей, как она выразилась, взбалмошной и бунтарской натуры бросила мужа и долгие годы жила very bad. Говоря о своем прошлом, Мариам всегда употребляла только эту фразу – "вери бэд", и при этом так сокрушенно качала головой, что Гурий с трудом сдерживал улыбку. Уж кто-кто, а он-то знал, что такое "вери бэд". Трудно было себе представить, что же могла натворить эта тихая, застенчивая женщина, чтобы потом так сокрушаться.
Затем она всерьез обратилась к религии. После путешествия с группой паломников в Иерусалим по святым местам решила "поднять планку еще выше" и ушла в монастырь. Живет в женском коптском монастыре, на окраине Каира. А в Нью-Йорк приехала совсем недавно: у аввы Серапиона – настоятеля этого храма, в прошлом месяце умерла жена; кроме того, в здании делают ремонт и открыли воскресную школу для детей, а учителей не хватает. Соответственно, понадобилась ее помощь.
В этом году на Великий пост она собиралась удалиться в пустыню, чтобы совершить там подвиг безмолвия.
– Увы, обстоятельства помешали: в этот раз Великий пост придется провести в Нью-Йорке.