Когда было подано дымящееся жаркое с большими кусками жирного мяса, молодому милиционеру стало дурно. Удушающая, мутная тошнота вдруг подступила к горлу и он, прикрывая рот платком, торопливо вышел.
— Что с ним?! Заболел? — обеспокоилась хозяйка.
Гости засуетились.
— Извините, сейчас выясню, — успокоил всех Кущ и поспешил вслед за своим бойцом, которого быстро нашел в саду, возле хаты.
Каприкадзе стоял под цветущей вишней и глубоко дышал. В лунном свете бледное лицо его казалось исхудавшим.
— Отравился? — участливо спросил Максим Петрович.
— Н-н-нэт, я здоров. Кажется, уже прошло. Но когда увидел мясо! — и Гиви отшатнулся, сдерживая рвоту, — Мнэ показадось, что подают мясо умерших!..
— Да ты в своем уме?!..
— Но вокруг беда! Умирают от голода, а здесь жрут!
— Успокося, мне тоже это следует пережить. Знаешь, а тебе придется остаться здесь временно в качестве уполномоченного рай-НКВД.
— Что дэл-лыт? Умиротворять мертвых? — Гиви резко отвернулся, склонив кудрявую голову к стволу дерева; плечи его вздрагивали.
— Сынок!.. Потерпи... Я вскорее тебя подменю. Так складываются обстоятельства, — мягко обняв парня, по-свойски говорил Кущ.
Волна родственных чувств неожиданно охватила горца и он не сдерживаясь плакал, по-детски уткнувшись в грудь любимого человека.
— Ха-ра-шо... Мы с Андреем будем дружить! У него одна мама.
— Лады!.. А сейчас всполосни лицо, вон в той калушке и пойдем в хату — нужно все сгладить. Договоримся о твоих полномочиях. На довольствии будешь у председателя. Сельсовет имеет специальные фонды; я позабочусь.
Перед уходом к Андрею Гиви (уже как уполномоченный "энкавэдэ") очень элегантно поблагодарил хозяйку за ужин; затем, красиво взяв под козырек всем, четко повернулся и вышел.
— Молодой еще, — высказал сомнение председатель.
— Ничего! Этот недостаток с возрастом пройдет! — пошутил Ленев и привычно добавил, — Главное: спокойствие! Вопрос упирается в стратегию высшей политики! — многозначительно произнес он.
— Не извольте беспокоиться Владимир Йосифович.
— Иосиф Владимирович, — поправил собеседника Ленев.
— Ах! Простите, Иосиф Владимирович! Земля-матушка все укроет и сохранит навечно! — заверял секретарь партячейки большое начальство. — Вот, наедятся и-и-и забудется эта кампания! И начнут они тацевать!..
— Пожалуй, вы правы, — согласился Ленев, — Это и есть закон толпы: если уже прошло, то зачем знать? Сегодня, сейчас жить охота! Недаром же сказал поэт [7]:
"И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора."
— Диалектика! — глубокомысленно изрек ленинец, поднимая из-за стола отяжелевшее тело.
Мама
Переутомленный Гиви крепко спал в уютной хате Андрея. Во сне он видел свое село, Когда открыл глаза, то уже совсем рассвело. Было тихо-тихо; в окна ярко светило солнце. Послышались чьи-то осторожные шаги. Подошла мама Андрея.
— Вже прокынувся?..
На бледном, исхудавшем лице ее светилась открытая, ласковая улыбка. Седая прядь волос выбившаяся из под косынки необьяснимо выделяла особую материнскую озабоченность, душевною доброту, которая наверное присуща матерям всех людей.
— Ну, як?.. Виспався? Вставай, вже пора снидать, — просто, по-домашнему обратилась она к Гиви, будто говорила с родным сыном.
— О! Кажется никогда так крепко не спал. Почудилось, вродь я дома, а мама лаваш печет.
— Ой, та воно так. Кажуть: "дома i тини цвiтуть"! Там мати очi виплакала — все синочка виглядае! — рассудила мать и глаза ее заметно увлажнились. Кончиком косынки она подсушила непрошенную слезу и чуть улыбаясь, спросила:
— А як по-вашому сказати: "мама"?
— Дэда, дэдыко! — с удовольствием ответил Гиви и поинтересовался, — А как мнэ вас называть?
— Та, просто: "мати", мама-дэдыко.
— Очень харашо! Я так и буду вас звать: мама-дэдыко! — обрадовался Гиви и на душе стало легко, — Почему нет Андрея? Где он?
— Дэ ж — на гробках! Ще не всiх закопалы.
— Как? Ежедневно так много умирает? — резко приподнявшись на локти, возмутился милиционер.
— Авжеж!.. Не встигають ховать. Он у "Червоному прапори" (колгосп такий) так, прямо в колодязi, погреби мертвих кидають!.. не приведи, Господь, що тут твориться! А дiточок,.. ховають просто бiля хат. Он, нашi сусiди, Каленики, двох (Тетянку та Галю) загорнули у садку, де вони грались. Не дали на бричку!.. Та, й сами вже сидять на причiлку — ноги не несусть, — и мама, сдерживая рыдание, поспешно отошла.
— Сейчас же бегу в сельсовет! Безобразие! Председатель толстый, как боров!
Гиви стал быстро одеваться. Он припомнил пепельно-серые лица тех кто сидел возле своих жилищ, на бровках канав, под деревьями — все они уже ничего не воспринимали. В это время в хату вошел Андрей; грязный и видимо сердитый. Он устало присел на низкий стульчик и начал снимать сапоги, запачканные глиной.
— Закапываем людей, как собак! Помню (еще в первый класс ходил) мы с соседским Ваньком нашли мертвое ластовенятко; сколько слез было! И поховали мы його в садочку, навiть хрестик поставили... А в эту ночь, двадцать душ приставилось! Кинули в яму, так — один на другого, да чуток землей притрусили. Завтра, может еще больше добавим. Кошмар! Душа болит...
— Вот-вот! Я и говорю: надо бежать в сельсовет, пусть председатель кормит людэй! Советская власть это — воля народа! — горячился Гиви.
— Ты прав. Она вродь бы и наша власть, но, посмотри, кто командует? — поставил вопрос Андрей и сделал паузу, как бы предлагая товарищу самому пояснить ситуацию; затем, не мудрствуя, перешел к заключительной части проблемы, — А наш голова — пешка! Он исполняет команды, как боец партии. Даже харч (паек!) назначают в райкоме под контролем "гэпэу". Вже и частушку поют:
— Куды йдеш, куды йдеш, куда шкандыбаеш?
— У райком, за пайком! Хиба ж ты не знаеш?
И если председатель хоть подумает ослушаться, то его сразу "куркулем" або даже "ворогом" сделают! А с врагами, сам знаешь, что делают.
— Ты, Гиви, не спеши, не надо! Еще и тебя "кулаком" назовут. Как мы тогда дружить будем? — попросил Андрей и слегка толкнул парня в плечо,
— Лады?
— Добро, — неохотно согласился Гиви и в ответ толкнул друга, — Здоровый ты, как дуб! Но, слушай, я обязан что-то сдэлыт! — решительно взметнул вверх руку горец, выразительно глядя на Андрея.
— Должен, не спорю, — одобрил Андрей и предложил, — давай-ка, сегодня в обход пойдем. Увидишь как люди живут.
— Когда?
— Свечера выступаем в разведку, чтобы определить сколько "куркулей" нужно вывезти на гробки. И всю эту заботу следует проявлять только ночью! Сам знаешь, тот толстый предупреждал.
— Толко воры ходят ночью смотреть как кто живет, — пошутил милиционер.
Был чудный вечер. Обходчики молча шли вдоль пустынной улицы. Тревожно и хмуро смотрели на цветущий весенний мир белые хаты черными глазницами окон; кое-где боязливо мерцал оконек. Люди будто замерли, а в благоухающих садах раскатисто, словно соревнуясь, заливались соловьи; на левадах оглушительно кричали лягушки предвещая ясный майский день, из дремучих болотных зарослей доносилась звонкая дробь дергача.
— Какая прелесть!.. А дышится как легко! — раскинув руки проговорил Гиви, но тут же осекся, — Но видно, смотреть и слушат... некому?
— Я также часто думаю, — отозвался Андрей и оживившись продолжал, — Затих наш соловеко, Оксана Мирошник. Говорят, когда она пела, то даже настоящие соловьи замолкали, прислушиваясь к ее дивному голосу:
Тыхо-тыхо на вулыци будэ,
Ой як мий мылый из поля прыбудэ!..
— Ты, ее любил?
— Нет, я ее... боялся.
— Ну, ты, брось! Почему?
— Она была очень красивая, а я к таким не осмеливаюсь подходить.
— Говоришь: "была". Разве ее уже н-нэт?
— Еще сидит, одна-одинешенька в хате, а отца с матерью еше рано весной отвезли в яму, — притихшим голосом ответил Андрей.
Вглядываясь в сторону ближней хаты, Гиви показал:
— Смотри, а там... Кто-то сидит.
— Может Доценко? Его хата. Тоже опухли с женой. Давай, проведаем.
Подошли ближе, Андрей окликнул, но темная фигурка даже не шевельнулась. Гиви, перемахнув через забор, быстро подошел к сидящему и поднял его голову, опущенную на грудь. Лунный свет тускло блеснул в остекленевших глазах Доценка. Милиционер отшатнулся:
— Он мертв!
— Нужно найти его жену, Орышку. Она, видно, здесь в хате.
— Но он мертв! — вскрикнул представитель НКВД, — положено заключение: отчего наступила смерть? Где доктор?
— Ты, как маленький, какой доктор!? Только в эту ночь таких... на две подводы наберется! А смерть наступила от голода! Они уже две недели ждут... А, все же, ты, как представитель милиции, спроси Уласенка: как они ухитряются такую тьму людей списывать?
— Спрошу, — уныло ответил Гиви, сознавая свое бессилие: "вот тебе и социалистическая законность, которая "самая гуманная в Мире", — терзался милиционер (он мечтал стать юристом и быть самим справедливым судьей). Андрей чуть коснувшись руки, вывел уполномоченного из оцепенения:
— Пойдем, поищем жену покойника.
Дверь хаты была приоткрытой и Андрей распахнул ее настежь. Обходчики неспеша вошли в просторные сени. В углу, возле входной двери, на широкой скамейке стояло пустое ведро. Слева зиял темным проемом вход в жилое помещение, откуда несло сыростью и характерным запахом пустоши. Напряженную тишину вдруг разорвал приглушенный звук: "Угу! Угу!" — парни невольно вздрогнули:
— Уже поселился!
— Кто?
— Сыч. Он гнездится на чердаках опустевших жилищ и предвещает домашнюю разруху, — пояснил Андрей.
Они обыскали обе половины хаты, заглянули даже в печь, но хозяйки не нашли.
— Ушла куда-нибудь? А, возможно, кто забрал? Дети у них были? — догадывался Гиви.
— Двое. Иван (мой ровесник) он где-то там, у вас на Кавказе прижился; а младший, Степа, сырой кукурузы наелся — умер еще зимой. Но как он мучился!.. Живот вздуло, пришлось в райбольницу везти — Кошовый свою бидарку давал. И, представляешь! Доценка с больным сыном, перед въездом в районный поселок, остановил конный разъезд и, пригрозив тюрьмой, вернули назад: "Не имеем права! Вышел закон, запрещающий переезды в связи с кулацкиим заговором." Батько плакал: "Сынок помирае!.." "Нет!.. иначе — арест." Правда (Доценко говорил) старший разъезда взял их адрес и обещал передать главному врачу больницы. Хотя на то время Степа уже ни в чем не нуждался — он вскорее затих и скончался на коленях отца в бидарке, — окончил пояснения Андрей.
При выходе из хаты, в отдаленном углу сеней, они увидели ляду, прикрывающую лаз в погреб.