Византийский двор

Петро Немировський

Сторінка 20 з 25

Но в данном случае – исключительно из-за денег. Официально говорят, что наше кафе не соответствует никаким нормам, дескать, это – притон, где орут матерные песни. Думаешь, на месте нашего кафе потом откроют библиотеку? Еще чего! Какой-нибудь ночной стрип-клуб, будут там голые девки танцевать, распространять культуру, – Юрка разразился новым ругательством.

         – И ничего нельзя сделать? – спросил Влад.

         От всех этих бурных встреч – с друзьями студенческой поры и друзьями детства – голова у него немножко пошла кругом. Все-таки он поотвык от киевской жизни. Будто бы раздвоился. Его американская жизнь сейчас представлялась далекой и призрачной. Но и он сам, идущий по улицам когда-то родного города, казался себе призраком. 

         Интересы Юрки и Сашки, их озабоченность рок-кафе, которое отнимали, воспринимались им  как мелкие проблемы. Хотя, конечно, понимал и то, что кафе – их бизнес, их хлеб. Они сами построили здание, одолжив деньги под проценты. Наладили бизнес, давали взятки несметной ораве инспекторов и чиновников. Наняли официантов, кассира, водителя с машиной, повара. Еще и пробовали наяривать там рок.       

         Юрка, значит, не сдался! Жив, курилка. Пусть и седой весь. Есть еще порох в пороховницах. "Садись на змею. Войди в колею-у..."

         Перед глазами Влада мелькнула сцена, где в шаманском танце с микрофоном изгибается молодой патлатый Юрка. И Сашка, полузакрыв глаза, нажимает на клавиши, вздрагивая всем своим крупным телом. А в глубине сцены, окруженный барабанами, сидит Влад с палочками в руках. Нажимает ногой педаль бас-барабана. Дух-дух-дух! 

         Давай, Владя! Давай, Сашок! Юрок, бей по струнам, бей! Не надо бояться, не надо плакать и жаловаться. Верь в себя. А если на минуту усомнишься, зашатаешься, то протяни руку и обопрись на плечо друга. Нет на Земле надежней плечь, чем плечи Юрки и Сашки... 

         

                                                            ххх

         

         Шли по дорожкам кладбища, мимо надгробий, гранитных плит и мраморных бюстов. На старых участках даты рождения и смерти, высеченные в камне, были давно почерневшими от времени.   

         На дорогах то и дело валялись небольшие пластиковые бутылки от пепси или спрайта, согнутые странным образом:

          – Это – "уточки", – пояснил Юрка, отшвырнув ногой одну такую бутылку. – У нас здесь так курят коноплю и марихуану. 

         Он странно дернул ноздрями и прибавил шаг. Нес в руках букет цветов, купленный возле кладбищенских ворот у торговки цветами.        

         Возле бетонного колодца с водой они свернули на одну из тропинок. Влад шел последним, видел широкую, сутуловатую спину Сашки. Переступал через ветки, лежавшие на пути. Уже вечерело, сероватый свет медленно окрашивал все вокруг. Зажигались редкие фонари.    

         ...Они стояли втроем с пластиковыми стаканчиками налитой водки в руках над могилой дяди Алеши. Шелестели листья березы. С черной плиты смотрел дядя Алеша умными, чуточку улыбчивыми глазами.

         И все это – вечер на старом киевском кладбище, какие-то шорохи вокруг, луна в небе – окутывало душу Влада, окунало, погружало ее в бесконечное пространство времени, где они все – он, Юрка, Сашка – звенья одной бесконечной цепи. И вот уже пришел час уходить их отцам... Здесь, в этой земле, покоятся останки того, кто стал для него вторым отцом, кто, сам того не зная открыл Владу множество дверей в мир и сказал: "Иди, иди, у тебя получится, я верю в тебя..."

         Влад смотрел на друзей, их лица были уже хорошо различимы привыкшим к темноте глазам. Он чувствовал, что они все – из одного источника, что жизнь по какой-то своей прихоти свела их однажды, соединила. И эта связь не может так легко прерваться, есть что-то выше и сильнее наших желаний и наших поступков...         – Вот, батя, и Влад к тебе пришел, видишь. Ты в нем не ошибся... Ах, да, блин! – Юрка вдруг хлопнул себя по лбу, едва не пролив водку из стакана. – Тебе же батя книги оставил, пять томов этого, как его... Норова. Ты когда-то им зачитывался. Заберешь их у меня. Мы же еще с тобой увидимся?

          – Конечно.

         Они выпили водку. Юрка поправил в банке поставленные цветы. Погладил рукой гранитный камень, сбросил с ребра какой-то прилипший комочек. Вдруг прижал руки к своему лицу и стал тихо вздрагивать.

         – Юрчик, Юрчик, не надо, не надо, брат, – Сашка стал хлопать его по плечу. 

         Влад тоже подошел, обнял Юрку с другой стороны.

          – Да, да... Жизнь наша, видите, как бежит, – сказал Сашка.       

         Юрка отнял руки от своего лица. Глубоко и свободно вздохнул, как будто сейчас что-то решил для себя. Наконец разрешил что-то важное, мучительно лежавшее на его сердце долгие годы.

          Повернулся к Владу и вдруг обнял его. Так сильно обнял, стиснул, словно хотел раздавить в объятиях…

         

                                                            Глава 11    

         

          Влад с Матвеем остановились возле дома на Андреевском спуске под номером 13. Влад  сказал, что в этом доме сто лет назад жил Мастер, написавший немало замечательных романов.

         Жаль, что Матвей имени этого писателя-Мастера не запомнил, потому что его внимание в тот момент отвлек черный кот, вынырнувший из раскрытого окна того дома под номером 13. Кот прыгнул на водосточную трубу.

         – Мр-ря-у! – и к самым ногам Матвея.

         – Бегемот! Папа, смотри, наш Бегемот! – воскликнул Матвей.

         И вправду, этот кот был поразительно похож на чикагского, бездомного, которого Матвей кормил по утрам рыбками. У него тоже было белое пятнышко на передней правой лапке и белый элегантный галстук на груди. Приблизительно тех же размеров, что и чикагский Бегемот. Только тот, чикагский, хоть и бездомный, все же был толстоват и немного ленив, а этот,  киевский, худощав, подвижен  и, кажется, очень дерзок.         

         Кот увязался за ними и шел следом по всему Андреевскому. Потом они с папой сидели в открытом кафе. Матвей кормил нового Бегемота кусочками котлетой из гамбургера.

         Папа спрашивал, не скучает ли Матвей по дому, по маме. Сказал, что осталось два дня "памолвничества" –  и   домой, в Чикаго.

         Матвей гладил кота. Кот, когда на его спину легла ладонь ребенка, выгнулся весь, вытянул шею и заурчал: мр-р... мр-р... Один глаз у него был зеленый, а другой – чуточку синеватый. Он явно блаженствовал, и по всему было видно, что с Матвеем расставаться не собирается.        

         Все-таки, как бы ни был забавен кот, сердце Матвея обливалось кровью. В своем воображении он видел гору, на вершине которой стоит красивое, как дворец, рок-кафе. И на эту гору с грозным рычанием ползет чудовищный экскаватор с опущенным железным ковшом. Густой  едкий дым вылетает из его выхлопных труб...       

         Сидя на корточках, Матвей гладил пушистое брюшко кота. В голове его вдруг начало мутиться – то ли от усталости, то ли от дыма воображаемого экскаватора, то ли из-за перемены погоды, – вокруг стало пасмурно и очень душно. До уха Матвея отовсюду доносились непонятные слова: "отож", "гнидаянык", "трэнд-брэнд", "во бля"...

         Кот вдруг выпустил когти и царапнул так, что на руке Матвея протянулась красная полоска и выступила капелька крови...      

 

         "...Дерзкий Кот потом вскочил на лапы и широко разинул пасть, показав острые клыки.

19 20 21 22 23 24 25