на уровне интерсвязей!" — философствовал доверенный руководящей и направляющей силы [5].
"Что творится?" — возмущался Максим Петрович — "Не успеваем закапывать умерших. Неужели все они "враги", "кулаки и подкулачники"? Умирают от голода обычные хлеборобы, бывшие бойцы-конармейцы, их дети и жоны!.. Уже нет ни единой души на Вольном, в Сухановке, Закрытной."
Между тем тачанка выехала на пригорок и начала пологий спуск, приближаясь к чарующим издалека хатам. Уже просматривались отдельные деревья и постройки. Слева, островком в открытой степи, показалось кладбище заросшее кустистыми растениями и обвалованное глубоким рвом. Там виднелась большая куча свежевырытой, глинистой земли.
— На похороны едем, — упавшим голосом сказал Гиви, глядя в сторону кладбища. Старшие промолчали.
Из села, навстречу тачанке, выехала крытая подвода-фургон, которую натужно тащила пара низкорослых лошадей. Двое мужчин тащили их под уздцы; третий, энергично размахивая батогом, понукивал сзади и без того вытянувшуюся от напряжения упряжку. Возчики явно спешили, как будто намереваясь упрятать тайный груэ. Увидев тачанку они засуетились и, свернув с дороги, направились в сторону кладбища. Однако телега не успела значительно отклониться и когда упряжки поровнялись, то расстояние мехду ними составило 20-30 шагов. Уполномоченный отчетливо увидел на развалистой телеге трупы людей, небрежно прикрытые грязной, рванной мешковиной. На задку подводы, поверх дерюги, в скрученной, нелепой позе лежало тело по-видимому, молодой женщины. Голова ее круто подвернулась назад так, что виднелась только тонкая, белая шея. Несколько перепутавшихся разков-монист [6] тускло блестели на красиво расшитой белой сорочке; одна рука свисала плетью, другая поджалась туловищем. Гиви показалось, что молодая особа собралась на какой-то торжественный праздник либо свидание, но несчастье настигло ее врасплох: "Банда! Убийцы!?" — промелькнуло в голове милиоционера и он резко остановил лошадей.
— Что за театр?!! — прошипел Ленев, глядя на Куща.
— Было четкое распоряжение: все это делать только в ночное время! — пояснил начальник милиции.
Гиви растерянно поглядывал по сторонам. От телеги, которая также остановилась, тяжело побежал к тачанке один из погоничей, развевая полами длинного серяка. К прибывшим торопливо подошел, спотыкаясь, мужчина средних лет. Он часто и хрипло дышал через открытый рот, обнажая редкие зубы и засасывая жидкие усы. На скуластом лице беспокойно метались темные глаза. Постреливая взглядом на сидящих в тачанке, он спешно решал кому объясниться. Что-то мелкое и хищное угадывалось в лице, позе, движениях могильщика. "Шакал!" — оценил про себя Гиви. Наконец, подбежавший уставился на Куща. Вся его полусогбленная фигура изображала готовность выполнить любое приказание. "Этот кого угодно зароет!.." — подумал Максим Петрович и строго спросил:
— Вы, кто?
— Гырко Дэныс!.. Активист и бригадир колгоспу "Шлях до Комунiзму!"
— Вы, что же делаете?
— Зарываем э-э-э людэй! — и он показал кнутовишем на подводу, возле которой стояло двое мужчин, одетых по-армейски. На их островерхих буденновках-богатырках пестрели большие красные звезды.
— Да, не об этом речь! — досадовал Кущ.
Уполномоченный уточнил, все еще укоризненно глядя на милицейского начальника:
— Но, с какой стати днем?
— Вас предупреждали, что такие, вот, захоронения обязательно делать только в темное время суток?! — переадресовал вопрос Кущ бригадиру.
— Вы, повирыте, товарыш командир! — прижимая к груди руку с кнутом, оправдывался активист, коверкая языки, — Не управляемся! Всю ночь шарымо по хатам — вродь бы всих хто захолов выкынулы на брычку? А тут, ось дочка Малины (старых мы ще зимой закопалы) он, Настя!.. Бачимо, сыдыть, вырядылася, як на свайбу! А голова вже не держиться. Вона ще вчора на ладан дыхала; ну, знаетэ,.. була ще жива. Бо, у сильради казалы, ш-шшоб живих, не того... у яму не кидалы. От и довелось задержаться. Он, ба! наспих кинулы зверху, даже прикрыть не успилы! Знаете, всяк бываеть!..
"Такому дай волю — живьм зароют! Надежные работники!" — глядя на могильщика, отметил представитель центра и уже примирительно спросил:
— Ладно, а сельсовет где?
— Сильрада? Там, на том краю! — он ткнул батогом в сторону села, не отрывая преданного взгляда от важного начальства.
— Пусть один из ваших помощников проводит нас к сельсовету, а вы езжайте, — распорядился начальник районной милиции.
— Слухаю! Я пошлю Андрия, — полуобернувшись к подводе, бригадир хрипло крикнул: Андрий! Бигом сюда!
— К тачанке с достоиством подошел белокурый, широкоплечий парубок. На открытом, худощавом лице его выделялись большие, карие глаза. Он привычно подправил гимнастерку под широкий ремень, и обращаясь к Максиму Петровичу, четко представился, слегка взяв под козырек:
— Андрей Левченко.
— Конармеец? — ободряюще спросил Кущ, и, получив утвердительный ответ, сказал, — садись, покажешь, где сельсовет.
Андрей взялся за перильце облучка и, коснувшись носком сапога о подножку, одним махом взлетел на сиденье, мягко опустившись рядом с Гиви. "Джигит!" — оценил горец. "Козак!" — отметил бывший кавалерист и спросил:
— Где служил?
— На боевых тачанках, — ответил Андрей.
— Давно с рабоче-крестьянской? — подключился Ленев, — ну, как... дома? Где работаете?
— Хiба, не видно? Землякiв... у землю ховаемо! — с досадой пояснил юнак, потупившись, как провинившийся ученик.
— Это кулаки и подкулачники! Туда им и дорога! Разве вам не разьясняли? — насторожился уполномоченный.
— Та, казалы. — пожал плечами парень, — Я хотiв на трактор сiсти, землю оброблять, а тут!
— Еще сядешь! Эта страда пройдет. Вот, соберем богатый урожай, накормим твоих "зэмлякив" и забудут они этот кулацкий саботаж! И вскорее станут веселиться и влюбляться, — несколько неожиданно для самого себя заключил он высокопоставленным откровением; затем, обращаясь к начальнику милиции, строго распорядился:
— Сегодня же собрать актив! Вижу: не понимают здесь политики текущего момента.
Все притихли. Тачанка катилась по сельской улице, вызывая у редких прохожих, то-ли страх, то-ли удивление. А весна торжествовала! Буйно цвели вишневые сады, в воздухе носился тонкий аромат свежей зелени верб, тополей; откуда-то из левадных чащоб доносились разноголосые трели птиц,
Гиви был подавлен. Потускнело и низко нависло посеревшее небо, блекло светило солнце; глухо, будто из под земли, слышалась соловьинная песня. Гиви хмуро смотрел на пыльную, ухабистую дорогу, на покосившиеся плетни, заборы, заросшие канавы. Серые, скомканные фигурки людей, понурившись сидели под хатами и оградами, безучастно глядя на опустевший мир, "И это куркули и подкулачники?" — недоумевал горец.
— Почему они так... сидят? — полушопотом обратился Гиви к Андрею.
— Они не могут ходить, у них опухли от голода ноги.
Лицо Максима Петровича стало суровым, жестким; он наклонился к Леневу и, кивнув в сторону обреченных, тихо сказал:
— Их всех придется вывозить. Кто работать будет?
Доверенный верховного центра ответил после непродолжительной паузы:
— Не беспокойтесь, при отборе мусор всегда отсевается. Настоящие труженники работают! Ведь, сказано же: "кто не работает, тот не ест!"
Возле сельсовета, на стенах которого пестрели лозунги, призывающие к ударному труду, изобилию коммунизма, большое начальство встречал председатель Уласенко — толстый, полнокровный мужчина лет сорока. Вечером состоялось расширенное заседание актива в полном составе. Присутствовали члены партячейки (во главе того же председателя), комсомольцы, правленцы колхоза "Шлях до Kомунiзму", представляющие организованную силу партии на селе, которая в созданной обстановке снабжалась спецпайком.
— Вы должны всегда оправдывать символическое название своей артели, ибо только коммунизм ведет к счастью, а заветы великого Ленина учат: бдительность! бдительность! И еще раз — бдительность! — подводил итоги собрания Ленев, — Вот и теперь мы вынуждены бороться с кулацким саботажем, направленным на срыв посевной кампании! Пришлось изьять излишки зерна у населения. Но это временная мера, товарищи! Отдадим! Каждый получит свое! — вещал Ленев. Он окинул взглядом слушателей: все внимательно слушали, некоторые широко раскрыли рты. "Верят!.. Сами себя душат, а верят!.. Просто, чудо!.." — оценил оратор и вдохновляясь продолжал, сам уверовав в невероятную ложь. — Сейчас необходимо обеспечить строжайший порядок и дисциплину в проведении исторического мероприятия по ликвидации кулацкого элемента! — он требовательно посмотрел на президиум совещания, где сидело местное начальство, среди которого был и колхозный голова, Кошовый — уже поседевший пахарь с округлым, задумчивым лицом мудреца. Сельское руководство согласно закивало; среди участников послышались одобрительные реплики. Пользуясь случаем Кущ вставил:
— Мы эдесь оставим своего уполномоченного!
— Отлично! Так и должен поступать наш "карающий меч"! — одобрил инициативу милицейского начальника Ленев.
В отдаленном уголку помещения сбилась комсомольская молодежь. Впереди сидели опытные активисты. Взгляд Ленева, скользнув по незнакомым лицам, остановился на скуластом лице Гырко, который сидел в первом ряду в том же рабочем сиряке. Поощренный высоким вниманием, бригадир вскочил:
— Не подкачаем, не подкачаем! Товарыш начальник!
— Вот-вот! Надеюсь такие как товарищ... э-э-э.
— Гырко! Дэныс Мытрохванович! — подсказал свое имя главный могильщик.
— Да-да, Гирко!.. Справятся с врагами колхозного строительства. Но запомните! Что следует делать днем — делайте! Однако, что велено проводить ночью. Так, будьте добры! И за это спросим особо! — Подчеркнул доверенный центра и твердо поставил толстый кулак на кумачевый стол, окинув собрание холодным взглядом.
После совещания Максим Петрович подозвал Гиви к себе.
— Ты пойдешь со мной. Ужинать будем у председателя сельсовета.
— Ясно, — сдержанно ответил Гиви.
Вечеря у главы местной власти была не изысканной, но обильной. Подавали наваристый капустняк с мясом, белый хлеб, домашнюю колбасу. Гостей обслуживала жена председателя — такая же упитанная, как и ее супруг, роскошная женщина. Повеселевший после доброй пшеничной водки, Ленев удовлетворенно заметил:
— Богато живете, хозяйка!
— Та, слава влади! — отвечала дородная господарка, добавляя мягкий, ароматный хлеб в тарелки.