Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою..."? Не понимаю!.. Повезло, повезло! — вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, — стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие..."
Переказ:
А тим часом Булгаков у главі "Погана квартира" з іронічною двозначністю і туманними натяками на розпочаті репресії без суду і слідства розповідає про зникнення із квартири № 50 по Садовій вулиці цілого ряду пожильців.
Воланд разом з усім почтом оселяється у ній, викидаючи далеко мешканця квартири Стьопу Лиходеєва — аж в Ялту, а потім готується до зустрічі з москвичами — на сеансі чорної магії, про що підписано контракт із керівництвом розважального центру.
ГЛАВА 12
Черная магия и ее разоблачение
Переказ:
У главі "Чорна магія та її розвінчення" автор піддає глузливій критиці обивателів, які задарма бажають придбати модні речі, спокушаються на не— зароблені гроші. І дощ грошей, що падає з куполу цирку, і модний магазин речей, де міняють старі речі на нові, модні — все це перевірка проявів почуттів городянами. Та, як вважає Воланд, це не страшний гріх для звичайних людей. "І навіть милосердя деколи стукає в їхні серця...".
Переказ:
У клініці Іван Бездомний знайомиться із Майстром, який розповідає, що і він опинився у лікарні через Понтія Пілата, бо писав роман про Ієшуа Ґа-Ноцрі і прокуратора Іудеї.
Майстер згадує істинних катів його таланту — критиків, що згубили його подальше життя: роман, що написав Майстер, не вписувався у межі дозволеного соціалістичною дійсністю.
Маргарита, яка в той час вже стала його подружкою і вірною помічницею, як могла, підтримувала Майстра, а той, кого Майстер вважав своїм другом — Алоїзій Могарич, — заради розширення своєї жилплощі написав на Майстра донос-наклеп, і письменник несподівано зник, неначе його і зовсім тут не було. За прихованими натяками Булгакова проникливий читач зрозуміє, що з Майстром сталося те, що з багатьма інтелігентами 30-х років — його арештували.
Роман згорає у печі, куди його вкинув Майстер. Залишився у Маргарита лише один зошит із напівзотлілими сторінками про вічне місто Єршалаїм.
Паралельно із трагедією 30-х років розгортається оповідь біблійних часів.
ГЛАВА 16
Казнь
Цитата:
"Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...
Он умолкал, поникал головой, потом, напившись из деревянной фляги теплой воды, оживал вновь и хватался то за нож, спрятанный под таллифом на груди, то за кусок пергамента, лежащий перед ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.
На этом пергаменте уже были набросаны записи:
"Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!"
Далее:
"Солнце склоняется, а смерти нет".
Теперь Левий Матвей безнадежно записал острой палочкой так:
"Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть"...
Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю бесполезно, как он теперь думал, украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал проклинать себя.
Он проклинал себя, выкликая бессмысленные слова, рычал и плевался, поносил своего отца и мать, породивших на свет глупца.
Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть.
Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму. Тогда Левий закричал:
— Проклинаю тебя, бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен.
— Ты глух! — рычал Левий, — если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.
Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча...
И тут от предчувствия радостного конца похолодело сердце бывшего сборщика.
Подымавшийся на гору в пятом часу страданий разбойников был командир когорты, прискакавший из Ершалаима в сопровождении ординарца. Цепь солдат по мановению Крысобоя разомкнулась, и кентурион отдал честь трибуну. Тот, отведя Крысобоя в сторону, что-то прошептал ему. К ним присоединился и начальник храмовой стражи...
— Славь великодушного игемона! — торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул:
— Игемон...
Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дрогнула, и голова его повисла.
При втором громовом ударе палач уже поил Дисмаса и с теми же словами:
— Славь игемона! — убил его.
Гестас, лишенный рассудка, испуганно вскрикнул, лишь только палач оказался около него, но, когда губка коснулась его губ, прорычал что-то и вцепился в нее зубами. Через несколько секунд обвисло и его тело, сколько позволяли веревки.
Человек в капюшоне шел по следам палача и кентуриона, а за ним начальник храмовой стражи. Остановившись у первого столба, человек в капюшоне внимательно оглядел окровавленного Иешуа, тронул белой рукой ступню и сказал спутникам:
— Мертв.
То же повторилось и у двух других столбов.
После этого трибун сделал знак кентуриону и, повернувшись, начал уходить с вершины вместе с начальником храмовой стражи и человеком в капюшоне. Настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из него вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: "Снимай цепь!" — утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма накрыла Ершалаим...
...Через несколько минут в дымном зареве грозы, воды и огня на холме остался только один человек. Потрясая недаром украденным ножом, срываясь со скользких уступов, цепляясь за что попало, иногда ползя на коленях, он стремился к столбам. Он то пропадал в полной мгле, то вдруг освещался трепещущим светом.
Добравшись до столбов, уже по щиколотку в воде, он содрал с себя отяжелевший, пропитанный водою таллиф, остался в одной рубахе, и припал к ногам Иешуа. Он перерезал веревки на голенях, поднялся на нижнюю перекладину, обнял Иешуа и освободил руки от верхних связей. Голое влажное тело Иешуа обрушилось на Левия и повалило его наземь....
Прошло несколько минут, и на вершине холма остались только эти два тела и три пустых столба. Вода била и поворачивала эти тела.
Ни Левия, ни тела Иешуа на верху холма в это время уже не было".
Переказ:
А в Москві почалися реальні викриття: хабарники, нечесні службовці, брутальні чиновники, лихварі та користолюбці, циніки та нездари — усі вони підпадають під вплив дії Воландової "команди".
Ось як сатирично метиться Булгаков через "дію" друзів Воланда лінивому бездіяльному бюрократу.
Цитата:
"Из-за закрытой двери кабинета доносился грозный голос, несомненно принадлежащий Прохору Петровичу — председателю комиссии. "Распекает, что ли, кого?" — подумал смятенный бухгалтер и, оглянувшись, увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до середины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича — красавица Анна Ричардовна.
Весь подбородок Анны Ричардовны был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.
Увидев, что кто-то вошел, Анна Ричардовна вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти бухгалтера и кричать:
— Слава богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались, все предали! Идемте, идемте, к нему, я не знаю, что делать! — И, продолжая рыдать, она потащила бухгалтера в кабинет.
Попав в кабинет, бухгалтер первым долгом уронил портфель, и все мысли в его голове перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.
За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:
— В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю.
Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:
— Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!
Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер почувствовал, что ноги его задрожали, и сел на краешек стула, но не забыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:
— Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался, — тут красавица подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:
— Проша! где вы?
— Кто вам тут "Проша"? — осведомился надменно костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.
— Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? — взрыдала секретарь.
— Попрошу не рыдать в кабинете! — уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.
— Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! — закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.
— Вообразите, сижу, — рассказывала, трясясь от волнения, Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, — и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему "брысь!". Он — вон, а вместо него входит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: "Это что же вы, гражданка, посетителям "брысь" кричите?" И прямо шасть к Прохору Петровичу, я, конечно, за ним, кричу: "Вы с ума сошли?" А он, наглец, прямо к Прохору Петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот... Он — добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, — вспылил.