Молодість Мазепи

Михайло Старицький

Сторінка 45 з 112

Но теперь, клянусь тебе, если у Бруховецкого есть хоть немного смысла, он согласится на нашу пропозицию.

— Да поможет тебе Бог! Ты передай, что я готов ему уступить свою булаву, лишь бы Украина соединилась под одной рукой. Не для приватной моей пользы, не для высших гоноров, — заговорил он с волнением, — не для каких-либо прихотей, но для общего добра матки моей, бедной Украины, для всего войска запорожского и всего народа нашего, — хочу я этого соединения. Я не ищу войны и крови: мира хочу отчизне и для нее готов пожертвовать всем.

Долго еще беседовал Дорошенко с Мазепой, и этот разговор, казалось, сблизил Мазепу еще больше с гетманом. Кроме переговоров с Бруховецким, Дорошенко поручил Мазепе непременно повидаться с одним из опальных полковников Бруховецкого Романом Гострым, который собственно и заправлял тайно всем восстанием на левом берегу; ему нужно было передать листы, универсалы, оружие и деньги. Кроме того, гетман просил Мазепу останавливаться по возможности в больших городах и привлекать к себе горожан. Внешней причиной для посольства к Бруховецкому решено было выставить просьбу Дорошенко, чтобы он отозвал от берега полки и не чинил бы никакой зацепки правобережным людям.

— Помни только одно, — сказал на прощание Мазепе Дорошенко, — Бруховецкому не верь ни в чем; он тебя одарит с головы до ног, а потом увидишь, не только что дары свои, не и душу твою у тебя отберет.

— Есть у меня с собой всегда верный товарищ, — ответил Мазепа с улыбкой, ударяя по эфесу сабли.

— Этого мало; скажи, есть ли у тебя верные люди, готові каждую минуту полечь за тебя?

— Я привез с собой десять душ с дидом своей "власной" компании.

— Гаразд. Так помни же одно, Мазепа, тебе мы поручили дело величайшей важности. Орда прибудет к нам после Покрова, я буду ждать от тебя известий, не начиная военных действий, а поэтому и буду терять дорогое время: не "гайся" же нигде и спеши скорее сообщить мне о решении Бруховецкого. Если же с тобой что случится — все мы в воле Божьей — постарайся дать мне как-нибудь знать про твою пригоду, и я полечу с орлятами на выручку…

Мазепа обещал все исполнить, как хотел гетман. Дорошенко предложил ему взять еще с собою для большей безопасности несколько душ из чигиринской надворной компании, но Мазепа с поспешностью отклонил это предложение: в этот раз он решил уже непременно заехать на хутор к Галине, а потому с замковыми людьми это было бы для него неудобно.

— Ну, так с Богом! — сказал Дорошенко, обнимая его на прощанье. — Помни же, Мазепа, что удастся твое посольство, — и отчизна избавится от великого кровопролития, а нет...

— Жизни своей не пожалею для этого, — произнес твердо и решительно Мазепа.

— Верю! — ответил ему Дорошенко и горячо пожал его руку.

Сборы Мазепы были недолги; получивши все необходимое из гетманской канцелярии, он в тот же день выехал из Чигирина. Решение заехать в этот раз на хутор к Галине теперь окончательно окрепло в нем, а потому, вместо того, чтобы ехать прямо к берегам Днепра, он решил сделать раньше большой крюк и заехать в дикие поля; проводника ему не надо было брать с собою, так как старый Лобода знал поля, по его выражению, как свою собственную ладонь, а потому, отъехавши на порядочное расстояние от Чигирина, путники повернули прямо на юг. Крепкие сильные лошади уносили быстро наших путников от Чигирина в степи.

XXXIII

Кроме желания увидеть поскорее Галину и устроить им всем безопасное пребывание в Трилисах, в глубине души Мазепы ютилось еще одно тайное желание: заехать в тот лес, в котором он встретился с незнакомой казачкой, и разузнать, не ведет ли из него куда-нибудь дорога? Лес лежал как раз по дороге, так что проминуть его нельзя было, да и Мазепа хорошо запомнил и его вид, и его название, так что на четвертый день после выезда из Чигирина путники уже были на его опушке, на месте прежней стоянки. Хотя время было еще раннее для стоянки, но Мазепа велел остановиться на отдых, и пока люди занялись приготовлением пищи, он, едва сдерживая свое нетерпение, направился сам в лес.

Однако поиски его были совершенно напрасны: чем дальше шел он, тем больше сбивался с пути: все полянки, все заросли и обрывы были так похожи между собой, что, казалось, не было решительно никакой возможности найти ту лощину, в которой он встретился со своей незнакомкой; лес же был так велик, что надо было очевидно употребить не менее трех, четырех дней, чтобы осмотреть его хорошенько. Проходивши так бесплодно до поздней ночи, Мазепа решил, наконец, возвращаться назад. Досада на потерянное даром время разрасталась в нем все больше и больше, а к этой досаде примешивалось еще более острое чувство угрызения совести и недовольства собой.

Зачем он остановился в этом лесу? Зачем он ищет дорогу, по какой ускакала казачка, зачем он ищет ее? Едет к своей бедной, дорогой голубке, спасшей ему жизнь, ожидающей его, изнывающей от тревоги, тоски, и тратит время в поисках какой-то незнакомой и ненужной ему девчины, тогда как каждый день промедления может угрожать жизни его Галине!

— О, неблагодарное, бездушное животное! — повторял себе с гневом Мазепа, шагая с какой-то злобной поспешностью назад.

Однако, возвратиться было не так легко, как углубиться в чащу леса. В лесу стало совершено темно, луна еще не всходила, или стояла так низко, что не могла освещать глубины его; с трудом выбирая себе дорогу, рискуя ежеминутно упасть в какое-нибудь "провалля", Мазепа должен был поневоле замедлить свои шаги. Чем дальше шел он, тем труднее становилось ему подвигаться вперед. Несколько раз он снова возвращался назад, несколько раз ему казалось, что он все колесит вокруг небольшого пространства; беспокойство уже начинало охватывать его. Ночь становилась темной, мрак внизу, среди высоких, сплевшихся вершинами деревьев, казался уже непроглядным: можно было каждую минуту не только угодить в какую-либо яму, но просто расшибить себе о ствол дерева лоб, или выколоть о сухую ветку глаза. Мазепа остановился. Он выстрелил раз и потом через некоторое время — другой; эхо повторило далекими перекатами его выстрелы, но не принесло ему никакого ответа: очевидно, он зашел так далеко в чащобу, что звуки его выстрелов не долетали до места стоянки.

Что же было предпринять дальше? Ждать ли до света, или двигаться наобум? Но куда двигаться? Ведь каждый шаг мог отдалять его еще больше от места стоянки. Мазепа решился взобраться на высокое дерево и попробовать оттуда осмотреть окрестность; он влез на ближайшую сосну. Невысоко над горизонтом среди разорванных туч стоял зеленоватый серп луны; тусклый свет ее слабо освещал окрестность. Кругом до самого горизонта тянулась темная волнистая поверхность, только в левой стороне серела какая-то узенькая полоска. Мазепа стал всматриваться и ему показалось, будто вдали блеснул огонек...

Опушка и стоянка! решил он и стал слезать вниз, боясь потерять направление; когда он опустился ниже шапки леса, то ему почудился какой-то вой или стон пугача. Он торопливо стал переступать ногами с ветки на ветку, но когда опустился до голого ствола, откуда уже можно было спрыгнуть на землю, то его поразило, что в недалеком расстоянии от сосны светилось полукругом множество зеленовато-огненных точек.

— Волки! И ружье мое под деревом! — пронеслось молнией в его голове и заставило вздрогнуть всем телом. Он чуть не сорвался с сучка вниз, но удержался и порывисто стал подыматься вверх, на более прочные ветви... К несчастью он второпях зацепился полой жупана о выдавшийся сук, напоролся на него и не мог никак ни оторвать полы, ни отломать сучка: ветка, за которую он держался руками, была непрочна и гнулась при более сильном нажиме... Ничего больше не оставалось, как приладиться как-нибудь в этой неудобной позе полураспятого... Волки, заметя ускользавшую от них добычу, пришли в бешеное волнение: они уселись тесным кружком вокруг дерева и начали выть, бросаясь иногда в бессильной злобе друг на друга... Наконец, ярость стаи была возбуждена до того, что волки стали бросаться на дерево и грызть в остервенении его ствол...

Мазепе было трудно держаться; он чувствовал, что члены его деревенели от напряженной позы, а руки уставали сдерживать на отвесе всю тяжесть. Он пробовал несколько раз изменить свое положение, но ветвь начинала трещать, а разъяренная стая приходила от этого в неистовство... Мазепе казалось, что уже близки те минуты, когда он сорвется вниз и заставит падением своим отскочить в сторону этих хищников... но через миг они набросятся все на него со злобным рычанием и начнут терзать его тело... И ведь долго будешь чувствовать, как острые зубы впиваются в тело и отрывают от него кусок за куском... особенно должно быть будет чувствителен первый кусок... Мороз побежал по спине Мазепы... Погибнуть и такой глупой, пошлой смертью! — путались в его голове мятежные мысли. — И где теперь мои мечты послужить отчизне? Где слово, данное гетману, исполнить его поручение? Где клятва, данная матери? Бессмысленная судьба тяготеет над ним и бросает его от одной смертельной опасности к другой... Он какая-то безобразная игрушка в руках судьбы! И вспомнилось ему живо, как он в такую же темную ночь летел привязанный на коне; испуганное животное мчало его вихрем; ветер свистел в ушах, в голове отдавались глухими ударами толчки от бешенного бега коня, веревки врезывались в тело... И вот лес черный, дремучий... мелькают гигантские стволы, налетают, чтобы разбить его голову, хлещут ветвями... Он молит Бога, чтобы скорее кончились его страдания, но конь инстинктивно скользит между деревьями и охраняет его муки... и вдруг сотни светящихся точек погнались, вот они сзади, направо, налево, несутся роем удлиненных теней... Но конь напрягает силы, вылетает на опушку и, лавируя между пересекающими ему путь волками, успевает броситься в какую-то довольно широкую реку и уплыть от преследователей...

С каждой минутой истощались силы Мазепы... руки его разжимались, ноги скользили по ветви, еще минута, и он сорвется... "конец, так конец", — мелькнула последняя мысль... и он выпустил из рук ветку... Ни тело при этом не сорвалось вниз, а только обвисло и село на сук: оказалось, что не только пола, а и "велеты" его кунтуша были прорваны острием торчавшей выше ветви и удерживали его на весу.

42 43 44 45 46 47 48