Надежда на скорое свидание утешает меня и примиряет с тем, что больше я не получу твоего милого письма. Знаешь, моя голубка, я не поеду в Киев. Случилось так, что у меня нет денег (те, на которые рассчитывал, еще не получены). Может быть, это и к лучшему.так как на праздники поработаю больше. Зато досадно, что мы не можем встретиться в Крутах '% Не грусти, скоро увидимся.
Твое последнее письмо очень обрадовало меня: я очень хотел, чтобы ты поправилась за свои каникулы, отдохнула. Ты не сердись, мое сердце, что я в письмах не сообщал тебе некоторых деталей местных. Я думал, что о погоде и пр. пишут тебе из дому. У нас все время стоит такая же теплая, даже гнилая погода, как и у Вас, санного пути нет и только вчера первый раз выпал маленький снежок и с трудом ездят на санях. Тепло, 1—I1/* градуса морозу, хорошая погода для наших свиданий" а тебя нет.
Статистический] съезд в Москве состоится, вопреки всяким слухам. Едут Е. П.-ч, Михайлов, Попов73 и, кажется, Иудушка74-Я думал, что тебе и об этом писали.
Чувствую себя значительно лучше, воспользовался твоими советами и почти совсем здоров. Попрежнему работаю
9-303 12д
ежедневно, ничего, кроме газет, не читаю, никуда не хожу. Веду скромную, трудовую жизнь и думаю, что Шурочка похвалит меня за прилежание.
Хотелось бы, чтобы праздники прошли для меня радостно, чтобы хорошо работалось и ничто не мешало.
От души желаю, чтобы ты провела их весело, бодрой, здоровой.
Дети здоровы, принесли хорошие ведомости и веселы. Хотя есть недовольство, что я на долгое время потерян для них, занят.
Из твоего письма вижу, что раньше 30-го, в среду, мы. не увидимся. Значит — так и условимся, в обычное время на нашем месте 30-го, а если нельзя будет, 31, 2, 3 и т. д., пока не увидимся.
Целую тебя, моя единственная, дорогая, милая моя подруга, мое ты счастье. Люблю тебя и хочу, чтобы и ты меня любила. Еще и еще обнимаю и прижимаю крепко к сердцу. Дай губки.
Твой.
221.
19. V 910. По дороге в Одессу в вагоне7'.
Мой Шурок, милый, любимый! Пять дней пробыл в Киеве и все время проболел, возился с врачами, было очень скучно, досадно и не хотелось даже тебе писать. Уже на пароходе я расхворался (гастрическое заболевание), а в Киеве первый день лежал даже в постели. Теперь мне лучше и я уехал в Одессу. Сегодня в 3 часа дня буду на месте, а в пятницу уезжаю дальше. Как невесело, скучно, с чувством досады провел я эти дни в Киеве! Врачи (специалисты) огорчили меня, нашли у меня болезнь сердца, запретили много приятных вещей: волноваться, купаться, много ходить и утомляться. Но, конечно, я не очень послушен. Лишь бы только очутиться мне на воле, вырваться из объятий вагонов и пароходов — забуду о всех болезнях. А уже хочется. Все таки в Киеве сутолока, возня, много людей, давно видели меня, каждому хочется что-нибудь оторвать от меня, что-нибудь рассказать мне свое — получается угарное настроение. Нет, скорее на свободу, в одиночество, к природе. Может быть, после этого опять захочется сутолоки.
Ш
А меня в Киеве утомили. Таким вниманием, такою заботливостью окружили меня, столько сердечности, чуть не самопожертвование, что, право, приходится верить в людскую доброту. Конечно, это трогает меня, но все это я охотно отдал бы за твой один ласковый взгляд, за одно доброе слово. Все время думаю, как ты переносишь разлуку и хочется, чтобы она прошла для тебя легко. А мне уже не легко, что же будет дальше? Более чем грустно, что я получу твои письма не раньше 1-го июня, т. к. едва ли раньше доберусь до Капри. По дороге буду писать и от тебя жду побольше. Не скучай, моя детка, но и не забывай меня, помни своего друга, который на всю жизнь хранит твой милый образ в своем сердце, любит тебя. До следующего письма, моя радость. Обнимаю и целую без счета. Пиши мне подробно о себе.
Еще целую.
Твой.
222.
20. V 910— Одесса.
Пишу 2-е письмо, мой милый Шурок, но буду краток, т. к. я еще не на свободе, мне мешают, кругом люди. Уже с утра меня заманили к знакомым на дачу, верст 15 отсюда лошадьми, над лиманом; едва к 12 час— ночи возвратился, устал и опьянел от воздуха, едва держу перо в руках.
Завтра в это время далеко буду от Одессы, т. к. в 4 часа итальянский пароход Ьеуопго покидает порт и я не смогу раньше написать тебе как из Константинополя. А завтра много работы, надо побывать у турецкого консула, разменять деньги на турецкие, греческие, итальянские. Сделать мелкие покупки.
Чувствую себя очень неважно и это меня тревожит. Плохо в дороге болеть, но, авось, все будет хорошо.
Сейчас я очень плохой имею вид, похудал, потянулся, невесел и наверное не понравился бы тебе. Но ты не беспокойся. Врачи обещают, что Капри поправит меня больше, чем всякие лекарства. Да и я надеюсь на это. От тебя тоже много зависит. Если будешь помнить обо мне и почаще писать, я не буду так одинок, мне будет веселее и легше будет разлука.
Мысль о тебе и сейчас согревает мне сердце, это лучшее лекарство больному сердцу.
Целую тебя мысленно много, много раз, а твою фотографию прижимаю к сердцу и опять чувствую облегчение.
Деточ;<а, боюсь, что мои первые письма не удовлетворят тебя. В голове у меня как-то пусто, впечатлений почти не воспринимаю; мне легше будет писать, если ты сама наметишь, что тебя больше интересует. Это — пока; потом, восстановив равновесие, я и сам сумею выбрать из окружающего наиболее интересное и важное. А сейчас — усталость, усталость и усталость.
И даже безразличие какое-то. Не думаю, чтоб диагноз врачей (они, кроме того, что мучили меня осмотром, еще составили консилиум) обескуражил меня. Не скрою от тебя, что болезнь моя серьезна: у меня порок сердца и астма на сердечной почве. Я все думал, что только нервы, а вышло нехорошо.
Известие это я принял совершенно спокойно. Ведь это в тысячу раз лучше, чем какая-нибудь чахотка. С плохим сердцем все таки можно жить хорошо. Однако, довольно о себе. Мне хочется знать о тебе побольше, но это будет не скоро; ты же все время пиши, не огорчай меня молчанием и люби попрежнему, как я тебя люблю, ^^в^
Поцелуй меня на дорогу. Дай твои губки и глазки, мои любимые глазки. Будь здорова, Шурочка. Еще целую и обнимаю.
Твой.
223.
23Л' 010. Константинополь.^^ ^^^Г
Голубка моя! Все время ты стоишь перед моими глазами, как я видел тебя на последнем свидании и теперь грустно мне, что так мало целовал тебя. Впрочем, мне всегда мало; но этот же раз перед разлукой — и совсем горько было короткое свидание.
В последнем письме, из Одессы, я, кажется, огорчил тебя своей болезнью. Теперь мне гораздо лучше. Как только сел на пароход (итальянский, Ьеуопго), сейчас почувствовал себя превосходно. Море спокойное, голубое, пароход идет, как паром, спокойнее, чем речной. Я уже двое суток на море, сегодня утром приехал в Константинополь. Что за чудный город! Такую красоту не легко отыскать. С обеих сторон Босфора чудные дачи по горам, сады, кипарисы; дома такой причудливой восточной архитектуры, что кажутся кружевными, сотканными из мрамора. Константинополь — лес минаретов, мечетей и дворцов. Утром я взял себе проводника и отправился на берег (пароход наш остановился на море, на рейде).
Сначала я побывал в европейской части города, на Пера; грязная, узкая улица, смесь Европы и Азии, экипажы и ослы, цилиндры и арабы в белых одеждах, негры, турки, дервиши, персы, армяне, греки, все это пестро, красочно, в национальных костюмах. Блестит роскошный магазин и рядом издает чад зажариваемое на улице мясо баранье. Поскорее отсюда! Надеваю феску (купил) и отправляюсь в Стамбул, в старый мусульманский свет, где поражает своим величием Ай-София. Хотя я не однажды видел ее, тем не менее производит на меня сильное впечатление своей грандиозностью, чудными мозаиками, архитектурой. Оттуда еще по мечетям, а затем в старинную кофейню. Ложусь на диван, подают мне сладкий ароматный кофе, горящий уголь для папирос. Лежу и наблюдаю эту своеобразную азиатскую жизнь, при чем делаю приятное открытие, что я еще не забыл турецкого языка76, чем вызываю удивление правоверных. После обеда отправляюсь на маленьком пароходе вдоль Золотого Рога за город, взбираюсь на окраине, где нет уже домов, на верхушку горы, покрытой надгробными памятниками и любуюсь такими видами, каких обычный турист, толкущийся в центре и боящийся забираться так далеко за город, никогда не увидит. Вечером — домой, т. е. на пароход. ^
Здесь у меня общество небольшое. Грек, старый и малоинтересный, красивейшая итальянка с двумя чудными девочками— Эльза и Норина — и еще несколько французов и итальянцев. Ближе сошелся с итальянкой — синьора Бианка и с капитаном — симпатичный, любезный итальянец. Синьора так ухаживает за мной, кормит меня, развлекает— Мы едем вместе до Неаполя.
Кончаю. Постараюсь написать из Салоник еще или из Афин. Как-то ты поживаешь, мое сердце, любишь ли меня по-прежнему. Хотелось бы услышать хоть один раз — люблю. Пиши мне. Целую и обнимаю тебя так крепко, как люблю.
Твой.
224.
27.V 010.
По дороге из Салоник в Афины.
Дорогая моя, милая, любимая! Вчера не успел написать тебе, т. к. весь день ушел на осмотр Салоник. Еще по дороге я любовался величественным,
но диким Олимпом, покрытым вечными снегами, но с тех пор, как боги покинули Олимп, там уже никто не живет, а я и богам не завидую, настолько сурова и дика природа этих красивых гор.
Салоники — большой торговый порт, где восток опять перемешан с Европой. Здесь столько национальностей, сколько их есть на свете, везде звучат я?ыки всего света, костюмы и цвет кожи пестры, как стеклышки калейдоскопа. Сажусь на электрический трамвай и отправляюсь на конец города, где в отдельной вилле живет бывший султан Абдул Гамид. теперь пленник нового режима. Мрачный, серый двухэтажный дом среди парка, кругом белые стены, точно в тюрьме. Везде солдаты, не допускающие никого к воротам. Ставни ЕСЄ закрыты и я напрасно ожидаю увидеть в окне мрачную фигуру недавнего деспота.
В трамвае у меня завязалось одно из тех любопытных, подчас курьезных, знакомств, которые возможны только в пути. Я познакомился с местным богачем и фабрикантом—Фернандесом, который вызвался показать мне город. Это такой любезный итальянец, что я все время чувствовал неловкость, т.