Ваши жены будут проданы в Крым. Вы сами попадете к быдлу на пали!..
– In nomen patri et fili et spiriti sancti{227}, да охранит нас святая дева от вторжения исчадий ада! – побледнел патер.
– Быть может, разбойник уже близко, – пропыхтел растерянно князь Заславский, оглядываясь по сторонам.
– Проклятие всякому, кто еще заступается за эту шайку, из за которой никто не может быть уверен в завтрашнем дне.
– Целуйтесь теперь с Кривоносом! – стукнул рукой по столу пан Чарнецкий.
Бомба, упавшая среди залы, не произвела бы большего смятения, чем это слово "Кривонос", раздавшееся теперь в тысяче местах. Панны, молодые магнаты – все столпились вокруг стола.
– Прошу панство не тревожиться, – остановил всех гордо и пренебрежительно князь Иеремия, – замок неприступен, жизнь моих гостей под моим кровом неприкосновенна. В обороне замка пятьсот моих непобедимых драгун, столько же возвратится из Жовнов завтра, – по лицу молодого шляхтича пробежала какая то темная тень, – все они останутся в замке. На это быдло я выезжаю с псарями и хлыстом!
– Князь слишком уверен, – вставил гордо молодой шляхтич, едва сдерживая какое то непонятное волнение, – не советовал бы я выезжать на шайку Кривоноса с псарями и хлыстами – они многочисленны.
Иеремия прищурил глаза и смерил своим надменным взглядом с ног до головы молодого шляхтича.
– Пан или слишком боится Кривоноса, – произнес он медленно, отчеканивая каждое слово, – или преклоняется перед ним.
– Ни то, ни другое, – ответил тот спокойно, – я слишком хорошо знаю эти буйные головы, так как часто дрался с ними, да и задача князя требует многочисленного войска: нужно ведь окружить огромное пространство плавней и не дать уйти зверю!
– Да, да, упаси господи! – раздались тревожные голоса.
– Пан с ними дрался, но и князь Иеремия бил их нередко, – подчеркнул Вишневецкий, – однако если пан знает их так близко, то, я надеюсь, он не откажет мне принять участие в облаве, которую я объявляю на завтра.
На лице молодого шляхтича отразилось невольное смущение.
– За честь для себя почту выступить с княжьими войсками, – произнес он с легкою запинкой, – но я тороплюсь поскорее в Чигирин: пан староста наказал мне возвратиться к нему завтра обратно... Если ясный князь примет на себя ослушание мое перед паном старостой, то я могу указать княжьим войскам, где скрывается этот пес.
– Хорошо! – кивнул головой Иеремия, давая тем понять, что аудиенция окончена.
Шляхтич отошел к группе молодежи.
– Не узнает меня пан, что ли? – протянул к нему широкую руку пан ротмистр.
– Кажется, – смешался шляхтич, – где то встречались. – "Маслов Став", – мелькнуло у него молнией в мозгу. – А может быть, я похож на кого либо из панских знакомых?
– Да, как же, как же... знакомое лицо... земляки ведь, – тряс руку шляхтичу длинноусый пан ротмистр. – Пан ведь из Литвы?
– Из Литвы, – как то тихо и робко ответил посол.
– Из моей родины... Я панский род весь знаю... со многими друг и приятель, пан, вероятно, сын Януария?
– Гм... вероятно, – процедил сквозь зубы посол... "А, чтоб тебя ведьма подрала с твоим знакомством... и прицепился же чертовый литвин!" – ругал он его мысленно, не зная, как отойти, улизнуть.
– Да? – обрадовался ротмистр. – А как же поживает панна Ядвига?
– Ничего себе, – осматривался по сторонам молодой шляхтич, подыскивая предлог отойти дальше. "Да помоги же, святой Юр! – напрягал он мозг свой с мольбой, – вывези: свечку поставлю! Э, впрочем, была не была!" – повернулся он решительно к пану ротмистру. – Прости, пане, тут какое то недоразумение; я сейчас немного рассеян, думаю все про этого пса Кривоноса, а пан мне повторяет незнакомые имена.
– Пан каких Адамовичей знает? Из каких мест? Из Боровки, Сосницы, что на Вилейке, недалеко от Вильны, фамилии – пана Януария, пана Антося, пана Эдуарда, кажется, все?
– Э, пан ошибается, – засмеялся небрежно шляхтич, – я не из тех, слышал про вилейских тоже, но они даже не родственники, а только одного герба.
– Странно, – пожал плечами пан ротмистр, – а мне Антось божился, что во всей Речи Посполитой только и есть единственная ветвь фамилии Адамовичей Шпорицких – это их... а вот, выходит, и другая нашлась, а где же панская сидит? – любопытствовал таки пан ротмистр.
– Моя... далеко, пане, за Могилевом...
– А где же именно? Тамошние места мне тоже знакомы.
"Провались ты в тартарары, литовская бочка! – ругнул
почти вслух нового, нежданного приятеля шляхтич. – Что б ему выдумать?"
– Из Рудни! – выпалил наконец он отчаянно.
– Из Рудни? – вытаращил глаза ротмистр. – Из Рудни? Из моего родного села?
– Не из Рудни, а из Рудниц, – поправился нагло шляхтич и потом, не давши прийти в себя ротмистру, пожал ему руку, пробормотав, отходя: – Во всяком случае, рад, весьма рад... А вот еще мой знакомый, – показал он неопределенно головою в противоположный конец залы и скрылся между толпой.
Пан ротмистр так и остался, застывший от изумления, с расставленными руками:
– Эй, что то, голубчик, хвостом ты вертишь и улизываешь, как вьюн! Адамович ли ты? Вот что!
К пану ротмистру подошли некоторые из шляхты.
А молодой шляхтич пробирался бесцельно вперед и очутился незаметно возле амбразуры окна, у которого стояла пани Виктория, как окаменелая статуя; грудь ее вздымалась высоко и медленно, глаза не отрывались от молодого шляхтича, рука судорожно теребила платок... глубокое, необоримое волнение охватывало всю ее властно.
Когда молодой шляхтич, потупив голову, подошел к ней близко, она не удержалась и порывистым шепотом бросила к нему слово: "Михасю!"
Это милое, давно забытое слово ударило шляхтича, как стрела, и заставило обернуться и вздрогнуть всем телом.
– Ты! Ты! Узнала! – прошептала Виктория, и на ее красивом лице вспыхнул такой огонь радости и восторга, что у молодого шляхтича что то дрогнуло в груди и разлилось горячею волной по всем жилам.
– Я пани не знаю! – пересилил он все таки свое волнение и ответил холодно и небрежно.
– На бога! Пан по лезвию ходит, – шептала, смотря по сторонам, Виктория, – я... я... не враг...
– А, пани друг? – улыбнулся презрительно шляхтич, но в это время обратился к нему резким голосом князь Ярема:
– Проше, пане посол! – махнул он рукою.
Молодой шляхтич подошел беспечно и элегантно.
Пани Виктория двинулась тоже и остановилась за князем Вишневецким, между толпой молодежи.
– Пан давно из Чигирина? – спросил, прищурив глаза, князь Ярема.
– Третьего дня выехал, ваша княжья мосць, – ответил бойко шляхтич.
– И пан Конецпольский был дома? – улыбнулся князь.
– Куда то собирался... мне неизвестно, – замялся шляхтич.
– Странно, что он послу своему не сообщил, где будет находиться... Мне могла прийти мысль наведаться к нему...
– Да, вероятно, дома, ясный княже! – снова ободрился шляхтич.
– Еще страннее! – нахмурил брови Иеремия. – Разве пану не известно, что Чигиринский староста выехал в Варшаву на свадьбу Радзивилла, и, кажется, не три дня назад... а более?
Одно мгновение шляхтич почувствовал, как сердце его перестало биться, а кровь замерла в жилах, но это было лишь мгновение.
– Пан староста не считает нужным сообщать подчиненным о своих намерениях... – отвечал он с некоторою наглостью. – Быть может, потому пан староста и потребовал моего немедленного возвращения, чтобы в его отсутствие было верное лицо у подстаросты.
– Возможно... – протянул князь Иеремия, пронизывая шляхтича насквозь серыми, своими злыми глазами. – Хорошо, увидим!.. Во всяком случае пан у меня останется гостем, –подчеркнул князь тоном, не допускающим возражений.
Потом, поднявшись со стула, громко заявил всем:
– Панове! На утро поход! Кто желает принять участие в нашей облаве, прошу всех под мою хоругвь!
Громкие бурные возгласы покрыли оглушительным шумом его слова.
Гости двинулись за князем в другие покои.
Бледная, с искаженными от ужаса чертами лица, с блуждающими глазами, стояла в стороне пани Виктория, готовая крикнуть кому либо: "На помощь! Во имя бога!" Она чувствовала, как все кружилось в ее голове, как внутри ее жгло, и, ломая себе бессознательно руки, шептала только: "Что делать? Что делать? Погиб!" Вдруг глаза ее заметили седого ротмистра, остановившегося невдалеке.
– На бога! – рванулась она к нему и заговорила прерывистым шепотом: – Вам я могу довериться, как новому другу, от вас зависит спасение моего доброго имени... Но моя честь... моя жизнь...
Пан ротмистр взглянул на бледное, взволнованное лицо пани и не заставил повторить просьбы.
– Положитесь на меня, – шепнул он, – головы лишусь, а не выдам!
– Спасибо! – произнесла она, сдавив ему руку. – Остановите поскорее... вон того нового посла... во имя матки найсвентшей, остановите!.. Пусть он пойдет ко мне только на два слова... от этого зависит... да, моя жизнь!
– Все будет сделано! – уверенно сказал ротмистр и скрылся в толпе. "Однако, – кружились у него в голове мысли, – посол то этот, видно, штучка: и относительно деревни врет, и такую сличную пани пугает до смерти... Нет, брат, я тебя не спущу с глаз!"
Через несколько минут стоял перед смертельно взволнованною паней Викторией молодой шляхтич в почтительно насмешливой позе, а в глубине залы за колоннами виднелась на стене безобразно длинная колеблющаяся тень пана ротмистра.
– Чем могу служить пани? – спросил холодно и церемонно молодой шляхтич.
– Вот ключ, – протянула она судорожно, руку, – во имя всего святого, Михась, будь в северной башне... через годы ну... я буду там.
– Таинственное свидание! – захохотал беззвучно посол.
– Не оскорбляй! – с мольбой протянула Виктория руки.
– А! Испугалась за свое имя? – оледенил он ее презрительным взглядом.
– Не обо мне речь, но о тебе, – задыхаясь от волнения, но гордо ответила пани, – о твоем спасении... жизнь твоя на волоске! Завтра будет поздно!..
Как окаменелый, стоял Чарнота посреди отведенной ему комнаты, не зная, что делать, на что решиться, что предпринять? Мысли у него мешались: тысячи различных планов и предположений росли, подымались в мозгу, словно волны прибоя, но, как волны прибоя, они и разбивались о скалы при одном воспоминании о несомненной западне, в которую он попал. Одно было, как божий день, ясно, что нападение на замок при наличном числе гарнизона и прибывших команд было невозможно, безумно! Мысль о бегстве из замка сегодня же, ночью, приходила ему несколько раз, но как ни изощрял Чарнота своего остроумия, а должен был наконец согласиться, что сделать это при.