Не знаю точно, в чём он завидовал мне. Я же завидовал его эрудиции, а ещё его безразличию к чужому мнению. Влад говорил то, что думает, нравилось это кому-то или нет. Смею предположить, что для него своё личное мнение действительно было дороже аплодисментов миллионов. При этом он вовсе не принадлежал к категории героев, готовых идти на баррикады и вести за собой массы. Он был человек-одиночка, малообщительный, себе на уме. И не боец. Вероятно, он хорошо знал это о себе, поэтому и вёл себя соответственно: никогда не лез на рожон, никому ничего не доказывал с пеной у рта, быстро отходил в сторону, избегая конфликтов. После окончания университета Влад работал в различных издательствах, выпускавших книги по истории, много пил, развёлся с женой. В общем, в биографии ничего примечательного.
Ещё меня в нём раздражала его вечная ирония, постоянный скепсис, граничивший с цинизмом. На мой взгляд, Влад умел "обгадить" любое высокое чувство, любую возвышенную идею. О таких людях говорят: "он лишён крыльев, не способен летать".
Так вот, когда началась война и русские танки прорывались к Киеву, Влад пошёл в военкомат, чтобы записаться в тероборону. Но в военкоматы Киева тогда стояли километровые очереди желающих получить оружие и стать на защиту города. Многим тогда отказывали потому, что для всех желающих не было оружия и некуда было их отправлять, – отряды теробороны были в основном сформированы в первые дни.
Влад – худой как щепка, сутуловатый, со слабо развитой мускулатурой и впалой грудью. Ему уже 58 лет.
В Нью-Йорке, случайно узнав, что Влад пытался вступить в ряды ТРО, я был сильно озадачен. Влад? Это тот Влад, который никогда не уважал украинцев и даже не сильно это скрывал? Это тот Влад, "лишённый крыльев"? Влад, который, несмотря ни на что, открыто воздавал должное способности русских адаптировать западную культуру, чего Влад напрочь не видел в украинцах, считая их "шароварным сельским народом"? Это тот Влад, который в Фейсбуке всегда находил возможность запостить какую-нибудь картинку или видео, где украинцы выглядели какими-то недоумками, придурковатыми "хлопцами из гоголевской Диканьки"? И вдруг этот Влад идёт в военкомат, просит дать ему автомат и приписать к какому-нибудь отряду городской теробороны!
Но ему тогда отказали, пообещав "о нём не забыть". Через несколько месяцев, когда русские войска уже оставили и Киевщину, и Черниговщину, и Сумщину и убрались "освобождать" Донбасс, Влад получил повестку из военкомата. О нём действительно не забыли. Он пошёл в военкомат уже по повестке, готовясь к скорой мобилисации и отправке на фронт.
Но случилось непредвиденное. В военкомате во время медкомиссии врач обратил внимание на то, что у Влада что-то с сердцем. Причём возникло подозрение, что дело серьёзно до такой степени, что даже вызвали "скорую". Влада прямо из военкомата отвезли по "скорой" в кардиологический диспансер, там сделали тесты и обнаружили, что пару месяцев назад он на ногах перенёс инфаркт, а сейчас такая ситуация, что вот-вот может случиться ещё один сердечный удар, который, не исключено, будет последним. Потребовалась срочная операция; три бэйпаса, разрезанная грудь, вшитый катетер в шею… в общем, спасли.
И вот сегодня, неделю спустя после операции, Влад благополучно выписался из больницы. Вернее, не совсем благополучно: медики настоятельно рекомендовали ему полежать на реабилитации ещё хотя бы недельки две. Но денег на такое "лежание" у Влада нет, особенно теперь, во время войны, когда работы нет, халтуры нет, а цены на медицину подорожали едва ли не втрое. Поэтому Влад решил выписаться из больницы раньше срока и "проходить реабилитацию" уже дома.
— Ты теперь на фронт не попадёшь, ты теперь инвалид, мий друже. Можешь прийти в военкомат и подарить им цветы за то, что они тебя вызвали на медкомиссию. Тебе повезло. Иначе ты бы помер, не доехав до фронта, – сказал Тарас со знанием дела, как человек, перенёсший обширный инфаркт и две операции на сердце.
— Возьми справку из больницы, что тебе сделали операцию, и отнеси её в военкомат, чтобы не было проблем. А то ещё прицепятся, мол, уклоняешься от мобилизации, потом будешь иметь головную боль. Ты же знаешь, какие там, в военкоматах, встречаются козлы, – посоветовал Антон.
Влад молча кивнул.
— Как же ты, друже, теперь собираешься справляться один? Тебе же нужна будет помощь, особенно в первые пару недель, – спросил Тарас.
— Дочка приедет. Обещала побыть у меня неделю. Не знаю, выдержит ли она неделю со мной. И выдержу ли я её целую неделю.
— Она что, вернулась из Бельгии?
— Да, на прошлой неделе. Она сначала жила там у моего знакомого, в Брюсселе, потом её переселили в деревню, в какой-то лагерь для украинских беженцев. Она там потыкалась, помыкалась, не пошло, обломалась и приехала обратно. Как раз кстати, к моей выписке.
Я слушал их беседу и вдруг поймал себя на мысли, что мне сейчас стыдно. Стыдно, что когда-то думал о Владе так плохо, считал его гнилым человеком, спрятавшимся в скорлупу-броню своей непробиваемой иронии.
— Давай мы тебе сейчас купим еды на неделю, чтобы тебе самому не ходить и не таскать всё на своём горбу, – предложил Антон.
Как раз в этот момент мы подъехали к дому, где в одной из панельных двадцатидвухэтажных коробок жил Влад. Он начал было отказываться, уверяя, что у него дома полно жратвы, но Антон заявил, что не желает слышать никаких возражений и сейчас скупит для друга полмагазина.
Благородное намерение Антона, однако, оказалось невыполнимым. В районе отключили свет, все магазины перед домом Влада были закрыты.
— От сука, света нет, всё закрыто. Может, давай съездим куда-нибудь в другое место, поищем, где есть свет и магазины работают?
— Нет, нафиг. Света может не быть по всему городу, а у меня полно жрачки дома. Паркуй машину и пошли, – попросил Влад.
Нам стало ясно, что он устал и хочет поскорее попасть к себе в квартиру. Мы вышли из машины и подошли к подъезду.
— Блин, как же ты пойдёшь на десятый этаж сейчас, если лифт не работает? – спросил Антон.
— Потихоньку. Как-нибудь.
— Давай мы тебя понесём? Тебе же нельзя сейчас напрягаться. Сердце может не выдержать – и хана. Отбросишь копыта. И не доживёшь до победы, – предупредил Тарас.
— Не переживай, доживу, – твёрдо ответил Влад, открывая дверь подъезда.
Очутившись рядом, я невольно обхватил корпус Влада опытной рукой парамедика.
— Идём. Я помогу.
Влад сделал движение, желая освободиться из моих рук, но, видимо, почувствовав, что он – "в руках профессионала", что ему так удобно и спокойно, согласился.
Так, придерживая его, не спеша, с передышками, мы поднялись на десятый этаж. Когда преодолевали последний лестничный пролёт, я чувствовал, что Влад уже до того ослабел, что я его почти нёс.
В подъезде, естественно, было темно, и мы светили фонариками мобильников.
Затем мы вошли в его тёмную квартиру. Передохнув пару минут, Влад подключил к стоявшему на столе аккумулятору провод, и загорелась гирлянда лампочек.
Мы помогли ему переодеться в домашнее. От него исходил сильный запах медикаментов и пота. Когда он снял свитер, нашим глазам открылся белый широкий пластырь, наложенный крестом на худую грудь Влада.
— Да-а... Порезали казака, – промолвил Тарас погрустневшим голосом. Видимо, он сейчас припомнил и себя после операции.
— Не спеши хоронить, – ответил Влад, осторожно надевая футболку. – Хотите кофе? У меня есть бутылка коньяка. Правда, я сейчас с вами бухать не буду, но кофе выпью. Целую неделю жил без кофе, чуть с ума не сошёл.
— У тебя плита газовая или электрическая? – спросил Антон.
— Газовая, всё нормально.
Мы достали из бара бутылку коньяка, заварили кофе. Пили, болтали.
— О, бля! Свет! – воскликнули мы все вчетвером, когда во всех комнатах, и в кухне, и в коридоре вспыхнул свет. – Наконец-то.
Антон с Тарасом остались в комнате, включив музыку. А мы с Владом отправились в кухню заваривать по второй чашке кофе. И оба почувствовали, что впервые за все годы нашего знакомства-полудружбы можем поговорить напрямую, по душам.
— Узнав, что ты пытался записаться в тероборону, я, честно сказать, удивился, – признался я. – А теперь оказывается, ты ещё и едва на фронт не попал.
— А что тебя удивляет?
— Ну-у... В моём представлении люди, которые добровольно идут воевать, имеют героический склад натуры или, по крайней мере, любят общественное внимание. Они пишут об этом в Фейсбуке, ставят видео. Имеют на это право, всё-таки идут на фронт, а не на пляж.
— Наверное, ты прав. Знаешь, что в этой истории для меня было самым мерзким? То, что мои знакомые, которые изображают из себя патриотов и горланят на каждом перекрёстке и в каждом посте Фейсбука о своём патриотизме и "смэрть ворогам", когда узнали, что я по повестке пошёл на медкомиссию в военкомат и был готов ехать на фронт, стали крутить пальцем у виска. Мол, ты что, идиот? Ты что, не можешь отвертеться от военкомата? Пусть идут воевать молодые селюки, а тебе-то какого хрена? Вот это – настоящие жлобы. Никогда таких не переваривал. Сейчас таких расплодилось полно, вокруг одни "патриоты".
Я хотел спросить у Влада, зачем же и за что он всё-таки готов был идти воевать? Но не знал, как формулировать этот, казалось бы, простой вопрос.
Простой вопрос предполагает простой ответ. А на кону – жизнь. Ни много ни мало.
— И всё-таки зачем ты... это... ну, на войну хотел идти? – наконец я выдавил из себя.
И тут же понял, что этот мой вопрос настолько глупо и нелепо сейчас прозвучал, что мне стало неловко.
Влад будто бы понял моё смущение и ничего не ответил, пожав худыми плечами.
Яркий свет лампочки освещал его осунувшееся бледное лицо; седые прямые волосы спадали, прикрывая его лоб и уши. Он сильно сутулился, вероятно, от боли. Короче, имел вид человека, который недавно либо чудом вернулся с того света, либо туда направляется.
Я вспомнил, что у меня с собой двести долларов, которые я, по поручению жены, должен был передать сегодня вечером её подруге.
— На, бери, они тебе пригодятся, – я достал из кармана джинсов деньги и сунул их в руку Влада.
— Не надо, перестань. Мне Антон дал денег и на операцию, и обещает взять на своё полное содержание на пару месяцев, пока очухаюсь.
— Нет, возьми.