Обычные рядовые охранники, эти чугунные лбы в униформе — даже они не могут сюда войти.
Ах да, забыл про двери в это охранное логово: все тоже закодировано, с электронными ленточками, секретными замками и так далее.
Но довольно о технике Оперативного центра, интерес представляет не она, во всяком случае, для Осипа, сидящего спиной и к сейфу с оружием, и к дверям.
Пять огромных экранов, отключенных от видеокамер внутреннего и внешнего обзора гостиницы, отданы одной-единственной женщине, к гостинице "Мандарин" не имеющей ни малейшего отношения. Каждый из пяти экранов может дробиться на четыре, восемь и шестнадцать частей, тем самым умножая Стеллу, если не ошибаюсь в подсчетах, на восемьдесят.
Стелла на этих экранах то вырастала, то уменьшалась, то становилась почти прозрачной. С ее лицом также происходили метаморфозы: оно укрупнялось до того, что на щеках были различимы даже розовые пятнышки едва проступивших прыщиков, то взрывалось, как петарда, разлетаясь горящими брызгами в виде кусков носа, глаз и ушей.
Осип нажимал кнопки на принесенном из дому ноутбуке, монтируя ранее записанный видеоматериал.
Зачем он снимал эти кадры? Зачем ходил с фотоаппаратом и видеокамерой на безлюдный пляж, и со Стеллой по всему Нью-Йорку? Что он намеревался делать с этими роликами? Нельзя же такую, по сути, видеочепуху представлять на фестиваль. Даже предложить это солидной фирме по ентертейнменту — тоже вряд ли. Кому нужны эти пусть мастерски отснятые и смонтированные сцены с красивой, полной шарма, но совершенно безвестной женщиной?
В качестве самооправдания и хоть какого-то рационального объяснения, Осип приводил следующие доводы: "Это мой творческий брейк. Мне нужна пауза. "Призраки Бруклин Хайтс" стоили мне слишком дорого, я едва не тронулся рассудком, когда однажды на улице умолял какую-то пару дать мне автограф, приняв их за Артура Миллера и Мэрилин Монро. Хорошо, что рядом был Ник, молодчага Ник, при всех своих сумасшедших перевоплощениях и лицедействе ни на миг не терявший чувства реальности. Что же касается Стеллы, то... флирт — обычное явление в артистической среде. Но запретную черту переходить вовсе не обязательно".
А Стелла была потрясающе фото— и телегенична! Все ее мелкие внешние диспропорции, которые мог бы разглядеть только взыскательный эстет, скажем, узковатые бедра или слабо очерченный рисунок губ, на экране превращались в достоинства.
В жизни, стоя рядом с Осипом и прикуривая сигарету, она казалась обычной женщиной, даже несколько вульгарной, каковой, собственно, и являлась. На экране же эта вульгарность совершенно исчезала. На экране появлялась не баба, вышедшая из стриптиз-клуба, а дама, полная страстной истомы с оттенком трагического надлома.
Конечно, нужно отдать должное не только экрану и техническим свойствам объективов, кстати, жутко дорогим. Но отдадим должное и Стелле, этой злой чародейке. Завидев нацеленный на нее объектив и напряженные пальцы Осипа на кнопке, Стелла вмиг преображалась. Ее грязная жизнь с мрачным прошлым — воровством, насилием, наркоманией, арестами — как старое платье, падала к ее ногам, а в объектив входила другая Стелла: чистая и светлая, какой была давным-давно, в отрочестве и ранней юности, когда мечтала стать артисткой...
Она смотрела по-собачьи, даже лицо ее как-то по-собачьи преданно вытягивалось вперед, чтобы по малейшему движению хозяина, одному движению его брови уловить, чего он хочет. "Апорт! Сидеть! Взять! Фас!" И Стелла брала. Не получившая специального образования, она брала высоты за счет врожденных актерских способностей, азарта и внешней красоты.
Она быстро изучила Осипа, нацеливая на него объектив своей женской интуиции и опыта. Она уже знала, что означают его полузакрытые во время или после съемки глаза или вытянутые дудочкой губы. Когда Осип нервничал, недовольный отснятым, Стелла подходила к нему и шутя прикладывала к его губам свою ладошку, мол, помолчи немного, успокойся. Это вызывало у него прилив нежности и сильного желания.
В конце концов Осипа так закружило и понесло, что он уже мысленно согласился с тем, что переспит со Стеллой. Разумеется, она легко ему отдастся, считал он, тем более что она была с ним крайне раскованна и казалась абсолютно доступной. Да, супружеская верность будет нарушена. Но в серьезные отношения с ней он вступать не станет. Только флирт, съемки и секс. Это никак не отразится ни на его семейной жизни, ни на его творчестве.
...Он обнимал ее, положив руки на ее талию, пытался прижать к себе, упираясь набухшим в брюках членом в ее бедра в юбке или, в зависимости от сцены, в трусиках. Но почему-то всякий раз Стелла выскальзывала из его рук, как та змейка, оставляя ему, как свою сброшенную кожу, неудовлетворенное желание. И флирт, и съемки продолжались, переплетаясь, спутываясь новыми узлами, все сильнее увлекая и затягивая их обоих в неизвестное.
Сначала он снимал ее в Seagate, на безлюдном вечернем пляже. Вот Стелла на мелководье, в бикини, плещется, как русалка, — обычная рекламная заставка TV, приглашение подписываться на порноканал. А вот она на спасательной вышке: в оранжевом жилете, топлес, со свистком и в шляпе — ну, это на обложку журнала "Максим" или "Спорт Иллюстратор".
А вот кое-то поинтересней: Бруклинский ботанический сад, цветение роз и орхидей. Стелла в светлом сарафане. Пунцовые и черные розы свисают с арочных декоративных входов, как в сказочном замке. Стреляют струйки фонтанов, и Стелла цветочной феей летит по анфиладе роз.
Внимание: на экране появляются звери — дикие кошки, медведи-гризли, тигры Бронкского зоопарка! Стелла дразнит обезьян в открытом питомнике; подняв кверху руки, рычит на тигра, вынырнувшего из густого кустарника и одним прыжком очутившегося у заградительного стекла.
Вот они оба, Стелла и Осип, входят в подъехавшую кабинку передвижной канатной дороги зоопарка. Плавно покачиваясь, кабинка плывет над землей, поднимаясь все выше. Внизу широкие дороги сужаются, превращаясь в тонкие жилки в этом бушующем море зелени.
— Смотри! Смотри!
В кустарнике прячется тигр, а во-он — озера со стаями уток. Осип держит камеру, стараясь не терять ракурс и держать Стеллу в объективе, что непросто — кабинка раскачивается от ветра и от толчков Стеллиных ног.
Ее охватывает детский восторг! Так хорошо ей уже давно не было, даже от кокаина.
— Смотри! О-бал-деть! Да смотри же ты, чурбан! — указывает она рукой куда-то и открывает дверцу кабины. Высовывает голову из кабинки, прикладывает ладонь к раскрытому рту и орет, как дикарка. — Ва-а-а!
Осип направляет объектив вниз, где в густой высокой траве бегут орангутанги. Мелькают их волосатые темные спины, лапы, мохнатые головы.
—Ва-а-а! — Стелла не унимается. Она стоит к нему спиной, выгнувшись; из кармана шорт-хаки выглядывает пачка сигарет.
Осип опускает камеру. Смотрит на свои руки, которые... покрываются шерстью, а ногти превращаются в крупные, загнутые концами внутрь когти! Он прыгает в траву и, отталкиваясь от земли мощными лапами, бежит за ней вместе с другими самцами.
Впереди — несколько самок, но он выбрал ее, ее одну. В траве мелькает ее розовый крепкий зад, обрамленный шерстью. Она озирается и продолжает бег. Она слышит, как сзади, уже совсем близко, под тяжестью его тела и ударов его лап хрустят поломанные ветки. Она слышит его частое горячее дыхание. Всё, она сдается — делает несколько прыжков в сторону, туда, где мягче трава...
— Ты что, совсем спятил?! — Стелла отталкивает Осипа, поправляет на себе шорты, которые он сейчас пытался расстегнуть. — Здесь этим заниматься нельзя. Здесь же вокруг звери!
— Ты права. Вокруг звери, включая нас с тобой, — соглашается он, накрывая объектив крышечкой.
И оба смеются.
Глава 8
— Ну и дела! — Уолтер, переводя дух, принял любимую позу — с ногами на столе.
Бросил озабоченный взгляд на свои туфли. Да, дела неважнецкие: кожаный кант стерт, носок смят, форма, придающая мужской обуви определенную молодцеватость, утрачена. А изношенные туфли у оптимиста Уолтера всегда вызывали нехорошие эмоции, в изношенных туфлях сквозила осенняя безнадега. Словом, пора покупать новые.
Он приспустил узел галстука и освободил от верхней пуговички рубашки плотную шею.
В зале было свежо, кондиционеры нагоняли холодный воздух. Но жарко было на улице, где разогретый днем асфальт к ночи медленно остывал, отдавая весь свой жар воздуху.
И вот час назад по такому пеклу Уолтеру пришлось бежать, протискиваясь между лимузинов, полицейских машин и тысяч туристов.
А бежал Уолтер на свой пост, в Оперативный центр, мчался из квартиры своей подружки Лизы, потому что ему на мобильник позвонил коллега, великий русский режиссер Джозеф, и сообщил, что в гостиничном баре, в знаменитой "Французской прачечной", началась драка: несколько пьяных мужиков сцепились из-за какой-то женщины, бьют посуду и переворачивают столы. Осип вызвал полицию, копы прибудут с минуты на минуту, но все-таки лучше, чтобы Уолтер был на рабочем месте. Вырванный из постели Лизы, Уолтер живенько натянул штаны и рубашку, пристегнул ремень с кобурой и пистолетом, а пиджак надевал уже на бегу.
На месте происшествия делать Уолтеру было нечего, к его прибытию полицейские и переодетый агент из внутренней охраны вывели из бара нарушителей — троих пьяных мужчин. Двое вели себя смирно и сразу были отпущены. Третий же оказался то ли более пьян, то ли более глуп, ругал копов на чем свет стоит, размахивал руками, желая продолжения банкета, и получил его, очутившись в полицейской машине на заднем сиденье и в наручниках.
Уолтер, подоспевший к финальной части, помог захлопнуть дверцу полицейской машины, где сидел буян, и недолго поболтал с бывшими коллегами-копами о всякой всячине, не забыв, как положено, записать их имена и номерные знаки.
Вид он имел строгий и одновременно добродушный, радуясь тому, что в принципе ничего серьезного не случилось и его отсутствие на посту прошло незамеченным. Хотя немного досадовал, что его стащили с Лизы.
Поднявшись в Оперативный центр, он поблагодарил Осипа за сигнал, сел к столу и написал в журнале короткий рапорт о происшествии; где иному писателю понадобилось бы, наверное, десять долгих страниц, а по-чеховски лаконичному Уолтеру хватило трех строчек.