Бог да ниспошлет всем нам свою милость и уготовит нам то, к чему нам всем более всего стремиться должно, а именно, блаженный
КОНЕЦ
Новорасположенного и многажды исправленного,
Заново перелитого
ЗАТЕЙЛИВОГО СИМПЛИЦИССИМУСА
Продолжение и конец,
или Шестая книга
Рачением
ГЕРМАНА ШЛЕЙФХЕЙМА ФОН ЗУЛЬСФОРТА
Момпельгарт
У Иоганна Филлиона, 1671
О ты, непостоянство! Пременчивы дела!
Себя в покое мнишь ты, летишь же, как стрела,
Обманчивый покой ввергает в заблужденье.
О, суета сует, о, скорое паденье!
Познал вещей я тленность и смерти произвол
И на себе самом я сей опыт произвел!
А посему и в книге твержу я неустанно,
Одно непостоянство на свете постоянно.
КНИГА ШЕСТАЯ
1-я гл.
Симплиций рассказ начинает вступленьем
О том, как живал он чужим иждивеньем.
2-я гл.
Симплициус зрит, как Люцифер ярится,
С миром в Европе не хочет примириться.
3-я гл.
Симплициус зрит в преисподней парад,
Грехов и пороков пред ним маскарад.
4-я гл.
Симплициус слышит в сонном мечтанье
Скряги и Роскоши пререканье.
5-я гл.
Симплициус видит двух юношей в гавани,
Оба пустились в опасное плавание.
6-я гл.
Симплиций с Юлием в путь снарядился,
Авар от сего весьма поживился.
7-я гл.
Симплиций видит: ворует Авар,
А Юлия долг не кидает в жар.
8-я гл.
Симплиций взирает, полон боязни,
Как совершают две страшные казни.
9-я гл.
Симплициус дискурс ведет с Бальдандерсом,
С коим в лесу он долго валандался.
10-я гл.
Симплиций в пустыне замыслил спроста
Направить стопы во святые места.
11-я гл.
Симплиций в месте укромном над дыркой
Беседу ведет с шершавой Подтиркой.
12-я гл.
Симплиций внимает продолжению повести,
Поступает с Подтиркою по чистой совести.
13-я гл.
Симплициус бюргеру пишет цидулю,
Дабы берегла его вечно от пули.
14-я гл.
Симплиций наплел простакам небылицы
О странах диковинных, рыбах и птицах.
15-я гл.
Симплициус в замке, где призраки бродят,
Со страху душа его в пятки уходит.
16-я гл.
Симплиций из замка выходит на волю,
Зашиты дукаты в новом камзоле.
17-я гл.
Симплиций в одежде худой пилигрима
Решает добраться до Иерусалима.
18-я гл.
Симплиция водят на цепи по майданам,
Набивают бродяги себе карманы.
19-я гл.
Симплициус после кораблекрушения
Обретает камрада себе в утешение.
20-я гл.
Симплиций и плотник находят стряпуху,
Подпадают искушению злого духа.
21-я гл.
Симплиций и плотник ставят крест,
Который виден далеко окрест.
22-я гл.
Симплиций на острове один пребывает,
А друга своего во гроб полагает.
23-я гл.
Симплиций кончает другим в назидание
На пальмовых листьях рукописание.
24-я гл.
Ян Корнелиссен – голландский капитан
Обрел Симплициссимуса среди диких стран.
25-я гл.
Симплиций в неложном страхе и тревоге
Укрылся от матросов в каменной берлоге.
26-я гл.
Симплиций и капитан уговор учинили,
Безумным матросам разум воротили.
27-я гл.
Симплиций с голландцами простился сердечно,
А сам на острове остался навечно.
Первая глава
Симплиций рассказ начинает вступленьем
О том, как живал он чужим иждивеньем.
Ежели кто возомнит, что я поведал свою историю только затем, чтобы себе и другим скоротать время или посмешить людей, как то в обычае у лукавых шутов и балагуров, тот весьма ошибается! Ибо когда подымется много смеху, то мне самому тошнехонько, а кто понапрасну упускает благородное невозвратное время, тот расточает без пользы дар божий, ниспосланный нам, дабы мы памятовали и пеклись о нашем душевном спасении. Чего же ради стал бы я споспешествовать такому суетному дурачеству и безо всякой причины понапрасну докучать людям такою потехою? Словно я не знаю, что таким образом делаю я себя сопричастным чужому греху? Любезный читатель, я отважился посвятить себя подобной профессии, дабы хоть немного соделать добро; того ради кто пожелает обзавестись шутом, то пусть приобретет двоих; они и подымут его на смех. А ежели я порой и подпущу какую смешинку, то единственно ради тех неженок, что могут не проглотить целительные пилюли, ежели они сперва не позлащены и не подслащены, не говоря уже о тех высокопочтенных мужах, кои, когда им доведется читать пресерьезное сочинение, скорее выронят из рук книгу, как только им подвернется такая, что иногда побудит их немного посмеяться. А может быть, начнут обвинять меня, что я чересчур ударяюсь в сатиру; но мне вовсе нельзя поставить сие в упрек, ибо многие предпочитают, чтобы всеобщие пороки обличались и казнились генерально, вместо того чтобы кого-либо дружески укоряли в собственных прегрешениях. И такой теологический штиль у господина Аминя [653] (коему я однажды поведал свою историю) в нынешнее время, к сожалению, также не больно-то в чести, чтобы я мог к нему прибегнуть. Сие с легкостию заключить можно, глядючи на ярмарочных лекарей или шарлатанов [654] (кои сами себя именуют знатными врачами, окулистами, грыже– и камнесечцами, а также имеют о том добрые пергаминные грамоты с привешенными к ним печатями), когда кто-нибудь из них выходит на ярмарочные подмостки вместе с Гансвурстом или Гансом Супом [655] и с первого же выкрика и диковинных прыжков и ужимок своего шута собирает вокруг себя куда больше зевак и слушателей, нежели прилежный пастырь духовный, который со звоном во все колокола трижды созывает вверенных его попечению овечек, дабы прочитать им плодоносную целительную проповедь.
Как бы там ни было, я объявляю перед всем светом, что не почту себя виновным, ежели кто посетует, что я вырядил Симплициссимуса по той моде, которую люди сами требуют, когда хотят наставить чему-нибудь полезному. А коли они тешат себя скорлупкой и пренебрегают скрытым в ней орешком, то хотя и останутся довольны сею повестью, как весьма забавной, однако ж далеко не уразумеют того, что я, собственно, хотел им преподать: засим зри снова слова, коими я довольствовался в конце пятой книги.
Там любезный читатель узнает, что я снова сделался отшельником, а также по какой причине сие произошло; того ради приличествует мне поведать, какую жизнь повел я с того часу. Первые месяцы, покуда было еще тепло, все шло весьма хорошо: жажду плотских утех или, лучше сказать, грехов, коим я прежде усердно предавался, смирял я поначалу без особого труда, ибо с тех пор как я отрекся от служения Бахусу и Церере, то и прекрасная Венус не захотела меня больше посещать. Однако ж таким путем я не достиг совершенства, ибо то и дело претерпевал многоразличные искушения, и когда я, дабы побудить себя к раскаянию, помышлял о своих прежних распутных похождениях, то разом приходили мне на память все утехи, коими я повсюду ублажал себя, что не всегда споспешествовало моему здравию и духовному совершенствованию. Но как я с того времени поразмыслил и рассудил о сем предмете, то праздность, злейший мой враг, и свобода (ибо надо мною не стоял ни один священнослужитель, который пекся бы обо мне и надзирал за мною) были причиною того, что я не всегда твердо стоял на избранной мною стезе. Я поселился на высокой горе, прозванной Моховая голова [656], что возвышается в Шварцвальде посреди темного елового леса, так что передо мною на востоке открывался прекрасный вид на лощину Оппенау [657] и ее окрестности, на юге Кинцигская долина [658] и графство Герольдсек [659], где посреди двух соседних гор стоял высокий замок, словно король на кегельбане, на западе я мог видеть верхний и нижний Эльзас, на севере тянулось вниз по Рейну маркграфство Нижний Баден [660] и в той же стороне горделиво подымался город Страсбург с его высокой соборной башней, словно сердце, заключенное в плоть. Созерцая и наблюдая столь прекрасные местности, я более увеселял себя, нежели усердно молился: к сему меня изрядно приохотила моя першпективная трубка, с коей я не расстался. А когда я по причине темной ночи не мог ею пользоваться, то брал инструмент, который я изобрел для усиления слуха, и прислушивался к тому, как за несколько часов пути от меня брешут деревенские собаки или пробегает дичь поблизости от моего жилья. В таких дурачествах провождал я свое время, но не находил его для трудов и молитвы, чем поддерживали свою плоть и свой дух древние египетские отшельники [661]. Поначалу, когда я был в тех местах еще внове, бродил я от дома к дому в ближних долинах и снискивал себе пропитание милостынью, однако ж не брал ничего сверх того, в чем у меня была нужда, особливо же презирал я деньги, что все окрестные соседи почитали превеликим чудом и как бы своего рода апостольскою святостью. Но как только узнали, где я живу, то кто бы ни отправлялся в лес за своим делом, всегда приносил мне что-нибудь съестное. Они прославляли повсюду мою святость и беспримерную отшельническую жизнь, так что даже люди из более отдаленных местностей, то ли из любопытства, то ли из благочестия, с немалым трудом пробирались ко мне со своими подношениями. Так что у меня не только не было недостатка в хлебе, масле, соли, сыре, сале, яйцах и других подобных припасах, а скорее изобилие, от чего я не становился благочестивее, а напротив, чем далее, тем нерадивее, леностнее и хуже, так что меня уже почти можно было назвать лицемером или продувным святошей. Однако ж я не перестал мысленно рассуждать о пороках и добродетелях и помышлять о том, что мне надлежит делать, ежели я хочу попасть на небо. Но все шло у меня безо всякого толку и надежного совета и также твердого намерения приложить к сему всю серьезность, какую требовало мое исправление.
Вторая глава
Симплициус зрит, как Люцифер ярится,
С миром в Европе не хочет примириться. [662]
Мы читаем в книгах, что в давние времена в установленных богом различных христианских церквах мортификация, сиречь умерщвление плоти, преимущественно состояло в молитве, посте и бдении; но как я в первых сих упражнениях был мало прилежен, то и дозволял одолевать себя сладостному дурману сна, когда только мне не вздумается сию вину (которую мы разделяем со всеми тварями) приписать самой натуре. Однажды предавался я лености в тени под елью и прислушивался к бесполезным моим мыслям, вопрошая, какой грех больше и горше – скупость или расточительство? Я сказал: "Бесполезным моим мыслям" – и повторю еще раз! Ибо, любезный читатель, чего ради надобно было мне печалиться о расточительстве, когда мне нечего было расточать? И какое мне было дело до скупости, когда мое состояние, кое я сам избрал себе добровольно, требовало от меня, чтобы я провождал свою жизнь в бедности и скудости? Но, о, безумие, тогда я так сильно хотел этого дознаться, что уже не мог больше отделаться от сих мыслей, так что посреди них задремал.