И тут, около сложенных штабелями бревен, она неожиданно увидела Леньку. Он стоял с Васей и о чем-то солидно беседовал с ним. Увидев издали Динку, мальчик вдруг взволновался и, указывая на нее, что-то сказал. Вася удивился, всплеснул руками и громко расхохотался. Но Ленька покачал головой и серьезно повторил ему что-то. Вася перестал смеяться и поманил девочку пальцем.
– Эй, подружка! Иди-ка сюда! У нас секретов нет! – крикнул он.
Динка подошла и стала около Леньки.
– Вот, слышь, парень, и ты, подружка, какую я вам новость сейчас сообщу! – таинственно сказал Вася и, захватив ладонью свой подбородок, добавил: – Вот дело какое! Теперь уж сам видел я вашего хозяина! (Ленька метнул на него быстрый, тревожный взгляд, Динка широко раскрыла рот.) Самолично видел, детушки мои! Убили его, милые мои, насмерть! Так убили, что дальше ехать некуда! В лучшем виде! – Он развел руки и поглядел на Динку. – А то ведь знаешь как... Бают люди, а докель своими глазами не увидал, все думалось: ну как встанет он да побегит? Так ведь?
– Конечно, – с дрожью в голосе сказала Динка. – Встанет да побежит...
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Вася. – Дак я и поехал: дай, мол, сам погляжу! И верно, гляжу – убили насмерть... И схоронили под землей в глы-бо-кой яме, да еще камней навалили сверху! Шабаш ему теперь! Ни рукой ни ногой не шевельнуть! Раз – то, что мертвый, а два – то, что камнями заваленный! Вот как! – Вася выпрямился и, бросив торжествующий взгляд на Леньку, схватился за щеку и закачал головой. – Ох, и завалили ж его...
Динка неожиданно засмеялась, брови ее подскочили кверху, глаза засияли.
– Так и надо! – быстро сказала она. – Это хорошо, что его уже закопали, правда, Лень?
– Еще бы! – усмехнулся Ленька.
Девочка доверчиво просунула свою руку под Васин локоть и прижалась щекой к его рукаву:
– Я больше не буду бояться. Правда, теперь нечего его бояться, Вася?
Вася, тронутый ее лаской, окончательно рассвирепел.
– Да чтоб он еще раз сдох! Чтоб ему трижды в гробу перевернуться! – с жаром сказал он.
– Нет, пусть не переворачивается! Пусть лежит так, как есть! – испугалась Динка.
– Я ему поворочаюсь!.. – еще раз пригрозил на всякий случай Вася.
Все трое засмеялись. Потом Вася сказал, чтоб Ленька следил, когда придет пароход "Надежда", и чтоб сразу бежал на пристань.
– Теперь уж скоро придет он... Я тогда сразу к капитану: так, мол, и так... – подмигнул Вася.
Дети пошли по берегу.
– Где ты был, Лень? – спросила Динка. – Я тебя все утро ждала!
– Утром-то я на пристани был... – Ленька побренчал в кармане медяками. – Заработал маленько... В "Букет" с Васей ходили... А сейчас я из города, – добавил Ленька и, глядя, как брови девочки испуганно подскочили вверх, гордо усмехнулся: – А ты что, думала, полиции испугаюсь? Ну нет! Я еще одно место нашел... Там рабочих много... И столовая ихняя там есть... Все подложил! – с сияющими глазами сказал Ленька и, наклонившись, шепотом добавил: – А одну бумажку Васе в карман сунул.
– Все подложил? – переспросила Динка.
– Все до единой... И сам глядел, как один рабочий товарищам читал. Эх, раньше не догадался, где класть надо! А теперь уж нету больше, – с сожалением добавил он, разводя руками.
– Теперь дома будешь, Лень? – робко спросила Динка.
Ленька вспомнил, как ночью Динка прибежала на обрыв.
– Теперь с тобой буду, – сказал он улыбаясь. – Вчера Минька и Трошка большие арбузы с баштана несли. Я тебе самый здоровый скраду!
– Скради! – обрадовалась Динка и с опаской спросила: – А не покорежит тебя, если ты скрадешь?
– За арбуз не корежит, – твердо ответил Ленька и, подумав, добавил: – Земля-то для всех, а арбуз на земле растет!
На утес Динка не пошла.
– Сегодня воскресенье, мама дома, – сказала она и, вздохнув, добавила: – А Лина не приехала...
Ленька вытащил из кармана смятую, облепленную газетной бумажкой тянучку:
– На вот! Замялась маленько... Погоди, бумажку сыму!
Динка широко раскрыла рот и ждала, пока он отдерет прилипшую бумажку.
– Скорей! – нетерпеливо сказала она. – Слюна набирается!
Ленька поспешно вложил ей в рот пеструю от бумаги тянучку.
– Больше не выйдешь сегодня? – спросил он, проводив Динку до лазейки.
Динка покачала головой и, вспомнив разговор с матерью, сказала:
– Пойдем еще до калитки. Я тебе что-то скажу...
Они пошли вдоль забора. Динка передала слова матери, стараясь не упустить ни одного слова. Ленька был тронут.
– Я приду, – сказал он. – Таиться мне больше нечего... Только что я сейчас? – Он оглядел свой пиджак и залатанные штаны. – Бродяжка! Вот поступлю к капитану, справлю себе матросский воротник – и приду!
Около калитки Динка вдруг встрепенулась, схватила Леньку за руку.
Из сада послышалась знакомая песня.
– Лина! – вскрикнула Динка и, бросив Ленькину руку, помчалась по дорожке.
Ленька поднялся на забор и поглядел в сад. От кухни доносился тягучий молодой голос...
Пускай мой труп тебе напомнит
Мою горячую любовь...
Динка, широко раскрыв руки, неслась на этот голос:
– Лина! Лина!
На террасу вышли Марина и Катя. Около кухни загремело корыто, голос смолк, и Лина с мыльной пеной на руках бросилась навстречу Динке. Перехватив ее на дорожке и прижимая к своей груди, она взволнованно повторяла одни и те же слова:
– Крохотка моя! Доченька моя! Глазочек мой!
А Динка, ухватив обеими руками ее круглое румяное лицо, заглядывала ей в глаза, тревожно спрашивая:
– Ты уже побыла замужем, Лина? Ты приехала насовсем? Ты больше никуда не уедешь?
Глава 52
Не наездишься, не находишься...
Лина бегает из комнаты в кухню. Она приехала поздно и сразу взялась за работу. Она печет, варит, стирает. Динка сидит на траве, обхватив руками коленки, мыльные брызги летят ей в лицо, но так уютно сидеть около Лины, такой душистый теплый пар вырывается из раскрытой двери кухни... Динка грызет тугие рожки, которые привезла ей Лина, и болтает обо всех делах: о Кате, которая готовит обед, держа под мышкой поваренную книгу, о кастрюлях, которые она, Динка, чистила песком и топила в бочке с водой, о пустой кухне, где по вечерам так темно поблескивают стекла окон... Динка рассказывает просто и весело, но Лина не смеется: крупные слезы ползут по ее щекам и падают в мыльную пену.
– Не наездишься, не находишься... – громко шепчет она, громыхая корытом.
Лина полощет белье и, сложив его в большой таз, развешивает на веревке; Динка вертится тут же и подает ей мелкие вещи, Лина бежит в кухню, месит тесто, лепит пирожки, а Динка сидит на ее кровати и лижет ложку со сладкой начинкой... Только к вечеру кое-как освобождается Лина.
– Вот пироги вам на неделю... Обед на два дня, разогревать будете, кисель детям, яблочки печеные... – говорит она, вытирая фартуком раскрасневшееся потное лицо.
– Посиди с нами, Лина! Все равно всего не переделаешь! Ну что ты так беспокоишься? – говорит Марина.
– Ночи не сплю, все думаю... А тут приснилось под пятницу, будто Динка ко мне в кухню стучится. "Лина, – грит, – дай пирожка". Проснулась я и свету невзвидела. Так бы обернулась птицей и полетела сюда...
Вечером приезжает Олег. Вся семья усаживается на крылечке.
– Ну, как живешь, Лина? – с сочувствием глядя в печальные глаза Лины, спрашивает Олег. – Как Малайка?
– А что наша жизнь! Подневольные мы обое. Я за птицей хожу, еле вырвалась нынче... Малай Иваныч тоже всегда занятой... Вот и рвется душа на все стороны... Отпросилась нынче, а теперь уже не скоро опять приеду... Отрезанный я ломоть. Не наездишься, не находишься... – говорит Лина.
Марина подсаживается к ней на крыльцо и, обняв ее, говорит:
– Линочка! У нас с Олегом большие планы... Мы, наверное, уедем на Украину...
Лина, всплеснув руками, с молчаливым испугом смотрит ей в лицо. Дети тоже замирают от неожиданности.
– Не пугайтесь, не пугайтесь! – улыбается Марина. – Мы и Лину с Малайкой возьмем с собой.
– Меня его графское сиятельство переводит в черниговское имение, понятно? – вмешивается Олег. – Ну, а куда иголка, туда и нитка! Марина и Катя подхватят детей под мышку, а Малайка – тебя, и мы всей семьей двинемся на новое место.
– Батюшки! У вас, значит, жить будем? – повеселевшим голосом спрашивает его Лина.
– Нет, мы в Киеве, а он – в Чернигове, это недалеко... В Киеве у нас много друзей: Малайку устроим куда-нибудь на завод и жить будем все вместе... – мечтает Марина.
– А я буду к вам приезжать! – весело заканчивает Олег.
– Господи! Хотя бы так-то... Настрадались мы в этом городе – одних обысков да беспокойств сколько было! Поедем, коль, отседова! И мы с Малай Иванычем около вас будем! Только вот местов нигде нет... Устроим ли Малай Иваныча-то? – беспокоится Лина.
– Устроим, – кивает головой Олег.
– Мама, мы правда уедем? А гимназия? Как же моя гимназия? – волнуется Алина.
– Мама, где эта Украина? Далеко отсюда? – с замиранием сердца спрашивает Динка.
– Ну, пристанете теперь! – машет рукой Марина. – Во-первых, это еще не скоро. Я даже не хотела вам говорить!
Алина и Динка успокаиваются, а Лина снова пригорюнивается. Но Марине уже не до нее: брат что-то тихо спрашивает, нетерпеливо смотрит на часы... Они отходят в сторону и, стоя вместе с Катей у перил, о чем-то тихо беседуют. Динке делается обидно за Лину, ей кажется, что все о ней забыли.
"Вот какие! – думает она. – Могли бы потом посекретничать!"
И, обняв Лину за шею, она тихо шепчет ей на ухо:
– Мы везде вместе будем. Куда бы ни поехали...
Лина молча прижимает ее к себе. Сестры еще долго шепчутся с братом, но Марина показывает глазами на притихшую, словно осиротевшую Лину, и Олег громко предлагает:
– А ну-ка, Лина, чернобровая дивчина, споем украинскую песню! Подхватывайте, сестрички! "Сидит голубь на дубочку, голубка летае", – тихо затягивает он.
Сестры подхватывают мягкий украинский напев, Лина, не выдержав, вступает со второй... На крыльце делается тепло и уютно. Динка, положив на колени Лине голову, смотрит на звезды. Мелкие и крупные светящиеся точки усеяли темное небо... Вот упала, покатилась на землю одна звездочка... Куда она упала? Вдруг скатится прямо на нее, Динку, и запутается в ее волосах...
Маю жинку, маю диты в далекой Вкраине,
Раскроялось сердце мое на две половины... —
горько жалуется в песне казак, полюбивший в чужом краю дивчину...