Потом наступает тишина.
Кюрман. И так изо дня в день.
Регистратор. За исключением воскресных и праздничных дней.
Кюрман. Нет сил терпеть.
Регистратор. Вы вытерпели.
Кюрман. Но ведь было сказано — я могу менять.
Регистратор. Другие тоже могут. Вы не один на свете, господин Кюрман. Кто виноват, что соседний дом, Клеттенхоф, восемнадцать, сняли под балетную школу. С этим надо считаться. А если вы не в силах терпеть, перемените квартиру.
Кюрман. А что будет там?
Регистратор. Посмотрим.
Кюрман. Вдруг там окажется механическая пила?
Регистратор. Кто знает.
Кюрман. Или железная дорога. Или колокольня. Или взлетная дорожка аэропорта.
Слышен адский вой.
Регистратор. Механическая пила.
Кюрман. Хватит!
Регистратор. Как угодно.
Снова слышится шум.
Кюрман. А это что?
Регистратор. Здесь очень красивые окрестности, но неподалеку стройка. Именно из-за того, что окрестности такие красивые. Это грохочут строймеханизмы. Правда, страдать придется всего полтора года.
Кюрман. А что здесь будет потом?
Слышится шум.
Регистратор. А это детский сад.
Кюрман качает головой.
Вы можете выбирать.
Опять слышно, как барабанят на рояле, те же такты, пауза. Голос преподавателя. Потом все повторяется сначала, и наступает тишина.
Вы, стало быть, остаетесь в той же квартире?
Кюрман (оглядывается по сторонам). Разве она так выглядит?
Регистратор. Удивляетесь собственному вкусу?
Входит Xубалeк.
Xубалeк. Господин профессор Кролевский.
Кюрман. Просите.
Xубалeк уходит. Появляется Кролевский — лысый человек с живыми глазами, он в очках без оправы, бледен; кажется, что на его лице блуждает улыбка, но это не так. На Кролевском старомодное пальто, которое он не снимает, в руках тощий портфель и шляпа; он крайне застенчив, маленького роста, и в то же время в нем чувствуется нечто значительное.
По-моему, вы сидели здесь.
Кролевский садится.
Наверно, все это покажется вам странным — однажды мы уже вели с вами эту беседу, дорогой коллега. И вы знаете, по каким причинам я не вступал в партию. Ни в одну. Знаете мои принципиальные возражения на этот счет. Не стоит повторяться.
Кролевский. Да.
Кюрман. Хотите выпить?
Кролевский. Непьющий.
Кюрман (наливает себе рюмку виски). Коротко говоря, дорогой коллега, я еще раз все обдумал…
Пауза. Кюрман стоя выпивает рюмку.
Кролевский. Что вы обдумали?
Кюрман. Наш разговор в этой комнате, наш разговор с глазу на глаз; вы сидели там, я — тут. Вам тоже не стоит повторяться, Кролевский. Я и так знаю: в ваших глазах я то, что теперь принято называть нонконформистом. Интеллигент, который раскусил правящие классы, и довольно-таки основательно раскусил; во всяком случае, смотрит на них с ужасом или по крайней мере с отвращением. Но больше ничего не делает. Если не считать, разумеется, обращений и писем — иногда "за", иногда "против", — которые я время от времени подписываю. Таким образом, я все же протестую, успокаивая собственную совесть. Поскольку совесть пока еще разрешена. В остальном же я, как и каждый нонконформист, занят своей карьерой.
Кролевский. Разве я так говорил?
Кюрман. В несколько иных выражениях.
Кролевский. В каких именно?
Кюрман. Работа в партии, говорили вы, единственное средство переделать мир…
Входит Xубалeк.
Причем, разумеется, цель оправдывает средства, известное дело. Именно по этой причине я и не вступаю ни в какую партию. (Заметив Хубалек.) Что там опять? (Берет письмо.) Спасибо, госпожа Хубалек, спасибо.
Хубалек уходит.
Работа в партии, говорили вы. И как раз в эту секунду я получил письмо — запрос от Ученого совета. Согласен ли я будущей весной и так далее, в ознаменование моих научных заслуг и так далее, конечно, при условии, что правительственные инстанции одобрят и так далее и тому подобное…
Кролевский. Поздравляю, господин коллега.
Кюрман. Спасибо. (Кладет нераспечатанное письмо на стол.) Когда я вспоминал эту сцену, мне казалось, что вы улыбались, а вот теперь я смотрю на вас и вижу, что вы, собственно, никогда не улыбаетесь. Не улыбаетесь, как гроссмейстер на турнире. Вам кажется, что вы знаете мой следующий ход: вы уже видите меня профессором, доктором Г. Кюрманом, директором института психологии…
Неподалеку опять барабанят на рояле, но очень недолго.
Скажите, Кролевский, вы, как кибернетик, верите, что биография каждого отдельного индивидуума предопределена? Что она — выражение некоей неизбежности? Или же один и тот же человек по воле случая может иметь какую угодно биографию? И биография, которой каждый из нас рано или поздно обзаводится, — все эти памятные даты, как они осточертели! — даже не самый правдоподобный вариант, а лишь один из возможных вариантов, один из многих столь же вероятных вариантов для человека с определенными задатками в определенных социальных и исторических условиях. О чем же, если стать на эту точку зрения, вообще можно судить по биографии? Понимаете? Хорошая биография, плохая биография — разве в этом дело? Я возражаю вот против чего — нельзя искать сокровенный смысл там, где его нет, искать смысл во всем, что произошло. Только потому, что оно произошло и тем самым стало историей, чем-то неоспоримым.
Кролевский. Понимаю.
Кюрман. Понимаете?
Кролевский. Ab posse ad esse valet, ab esse ad posse non volet[28]. (Закуривает.) Но вы, кажется, хотели срочно сообщить мне что-то.
Неподалеку опять барабанят на рояле. Однако на сей раз упражнение, по-видимому, удалось, и игра па рояле продолжается.
На сцене сбоку танцуют пять балетных учениц под наблюдением преподавателя. Девушки танцуют не для публики, это всего-навсего репетиция.
Преподаватель. Стой!.. А носок? (Показывает упражнение без музыки.) Понятно? (Хлопает в ладоши.) Ну, крошки, начали снова!
Неподалеку опять барабанят на рояле, ученицы повторяют упражнение и, танцуя, исчезают. На сцене сбоку остается только одна молодая балерина. Тишина.
Кюрман. Что здесь делает эта девушка?
Регистратор. Она вам нравится?
Кюрман. Я разговариваю с Кролевским.
Регистратор. Вы разговариваете с Кролевским и вдруг теряете нить, говорите и смотрите в окно на молодых балерин. Ваше внимание рассеивается.
Кюрман. С этой девушкой я незнаком.
Регистратор. Да, но можете познакомиться.
Неподалеку опять барабанят на рояле, те же три такта, ученица делает упражнения. Потом снова наступает тишина.
Это было, когда вы с Кролевским говорили о биографиях.
Кюрман. Ну и что?
Регистратор. Вам, господин Кюрман, разрешено переиграть заново, все изменить. Может, поведете эту девушку в ресторан?..
Появляется официант с меню.
Официант. Что угодно господам?
Регистратор. А что у вас есть?
Официант. Caviar russe, saumon fume, fois gras de Strasbourg, Escargot'a la Bourgoune[29].
Регистратор. Вы, как всегда, можете выбирать.
Официант. Есть и итальянская кухня. Canneloni. Tortellini alla panna Tortellini con funghi. Lasagne verde[30].
Регистратор. Гм.
Официант. Specialita della casa[31].
Регистратор. Шикарный ресторан, господин Кюрман. И вас здесь не знают. (Официанту.) Какая у вас сегодня рыба?
Официант. Сейчас покажу. (Уходит.)
Регистратор. Поужинайте с этой девушкой, и тогда, встретившись четыре месяца спустя с фрейлейн Штейн, приехавшей из Парижа, вы, господин Кюрман, будете, по-моему, вести себя совсем иначе, гораздо естественней и разумней, с большим чувством юмора. В итоге фрейлейн Штейн вскоре после двух часов ночи возьмет свою сумочку и отправится восвояси… В вашей биографии не будет Антуанеты.
Появляется официант с грудой рыбы на подносе.
Ага!
Официант. Щука.
Регистратор. Посмотрите!
Официант. Только сегодня поймана.
Рeгистратор. Дивно!
Официант. Морской язык, очень хороший линь.
Регистратор. Две порции?
Официант. Конечно.
Регистратор. А форели?
Официант. Мы их берем только живыми.
Регистратор. А это что такое?
Официант. Spado.
Регистратор. Spado?
Официант. Меч-рыба.
Регистратор. Вы ели когда-нибудь меч-рыбу?
Официант. Исключительно свежий омар.
Кюрман разглядывает молодую балерину.
Регистратор. Видели, какой омар?
Неподалеку опять барабанят на рояле. Ученицы, танцуя появляются на сцене сбоку, их сопровождает преподаватель; отделившаяся девушка становится на прежнее место. Потом вся группа, танцуя, удаляется.
Регистратор. Как угодно.
Официант все еще держит омара.
Может быть, в другой раз.
Официант. Пожалуйста. (Уходит.)
Регистратор. Вот видите: вам разрешено выбирать.
Кюрман. Дальше!
Регистратор. Не повышайте голос.
Кюрман. За кого вы, собственно, меня принимаете? Как будто я только и думаю, что о бабах. Если уж мне дано право выбора, то я вообще выбираю жизнь без женщин.
Регистратор. Как угодно.
Кролевский (все еще сидит в той же позе). Ab posse ad esse valet, ab esse ad posse non volet. (Закуривает.) Но вы, кажется, хотели мне что-то срочно сообщить?
Кюрман (садится на край стола). Давайте начистоту, Кролевский… Можете не отвечать. Вы — коммунист, что до сих пор не так уж широко известно. Думаю, вы принадлежите к мозговому тресту партии. А ваша наука математика — весьма помогает конспирации. Частые поездки во все концы света — будь то Прага, Париж или Мехико — отлично маскируются участием в специальных конгрессах. К тому же вы непьющий и в поздний час вас не тянет излить душу. (Пьет.) Предположим, в один прекрасный день все это выйдет наружу. Под каким-нибудь предлогом факультет отстранит вас от преподавания. Нас — точнее, некоторых из нас — это, разумеется, искренне возмутит… В университетах подавляют свободу мысли и так далее. Возникнет "дело Кролевского". Я сам лично, хотя я нонконформист, сочиню письмо: "Потрясенные недавними событиями у нас в университете…" Письмо будет тревожное и вместе с тем очень осторожное, так что каждый сочтет за честь подписать его. Нетрудно догадаться, что оно не окажет никакого действия.
Кролевский. В этих вещах у вас есть опыт.
Кюрман. А как же иначе.
Кролевский. Ну а что вы хотели сообщить мне, уважаемый коллега?
Кюрман. Если бы можно было начать сначала, все бы знали, как построить жизнь по-иному. Подписи "за", подписи "против", протесты, собрания и все последствия этого. Бессилие интеллигенции и оппозиции — зажим во имя законности в государстве, а потом и террор — прямой результат нашего бездействия. (Регистратору.) Какого числа произошла моя беседа с Владимиром Кролевским?
Регистратор листает досье.
Вскоре после этой беседы профессора Кролевского арестовали.