В этом было нечто, напоминавшее ему ту неподвижность, которую человек испытывает во сне. Оглушительный шум и неожиданное открытие, что между ним и Острогом загорелась мировая борьба, — и затем это заключение в тихой маленькой комнате, с ее говорильными и звуковыми приборами и разбитым зеркалом!..
Вот закрывается дверь, и Грехэм и Элен остаются одни, отделенные от этой небывалой мировой бури, бушующей снаружи, и чувствующие только присутствие друг друга и только занятые друг другом! Но когда вновь открывается дверь и входят гонцы или резкий звон нарушает спокойствие их убежища, то это производит такое впечатление, словно ураганом внезапно раскрывается окно в хорошо освещенном и прочно выстроенном доме. Тогда к ним врываются мрачная суетливость, суматоха, напряжение и ярость борьбы и на время захватывают их.
Но они были не участниками событий, а только простыми зрителями и лишь воспринимали впечатления этой страшной борьбы. И даже самим себе они казались не реальными, а какими-то бесконечно малыми изображениями жизни. Единственно реальными были: город, трепещущий, гудящий, охваченный яростью, и аэропланы, неуклонно стремящиеся к нему через воздушные пространства…
Несколько минут они ничего не слышали, между тем за дверью послышался топот и раздались крики. Девушка вздрогнула и вся превратилась в напряженное внимание.
— Что это? — закричала она и вскочила, безмолвная, сомневающаяся, но уже торжествующая.
Грехэм тоже услышал. Металлические голоса кричали: "Победа!"
В комнату, быстро отдернув портьеры, вбежал человек в желтом, растрепанный и дрожащий от сильнейшего волнения.
— Победа! — кричал он. — Победа! Народ одолевает. Люди Острога поддались.
Элен привстала.
— Победа? — переспросила она.
— Что такое? — спросил Грехэм. — Скажите, что такое?
— Мы вытеснили их из нижних галерей в Норвуде. Стритхэм весь в огне, а Рогемптон наш!.. Наш!.. И мы захватили моноплан.
Раздался пронзительный звон. Из комнаты начальников отдельных частей вышел взволнованный седой человек.
— Все кончено! — крикнул он.
— Что из того, что Рогемптон в наших руках! Аэропланы уже показались в Булони!
— Канал, — сказал человек в желтом и быстро сделал подсчет.
— Через полчаса.
— В их руках еще три летательные станции, — сказал седой человек.
— А пушки? — вскричал Грехэм.
— Мы не можем их снарядить в полчаса.
— Значит, они найдены?
— Слишком поздно, — сказал старик.
— Если бы их можно было задержать еще хоть на полчаса! — воскликнул человек в желтом.
— Ничто не может остановить их теперь, — заметил старик. — У них почти сто монопланов в первом отряде.
— Еще один час? — спросил Грехэм.
— Быть так близко от победы… теперь, когда мы нашли пушки! — вскрикнул человек в желтом. — Так близко!.. Если б мы могли поднять их на крыши!
— А сколько времени потребуется на это? — внезапно спросил Грехэм.
— Час, конечно.
— Слишком поздно! — вскричал начальник части. — Слишком поздно!
— Слишком поздно? — переспросил Грехэм. — Даже теперь…. Ведь только час!
У него вдруг блеснула мысль о возможности найти выход. Он старался говорить спокойно, но лицо его было бледно.
— У нас есть еще один шанс. Вы говорили, что там есть моноплан? — спросил Грехэм.
— Да, на Рогемптонской станции, сэр.
— Испорчен?
— Нет. Он лежит поперек дороги. Поставить его на рельсы не стоит труда. Но у нас нет аэронавтов!
Грехэм посмотрел на них и на Элен и, помолчав, опять спросил:
— У нас нет аэронавтов?
— Ни одного.
— Аэропланы неповоротливы в сравнении с монопланами, — сказал он задумчиво.
Он внезапно повернулся к Элен. Его решение было принято.
— Я должен пойти на эту летательную станцию, где лежит моноплан.
— Что же вы хотите сделать?
— Я ведь аэронавт. Во всяком случае… эти дни, за которые вы упрекали меня, не пропали даром!
Он повернулся к человеку в желтом и сказал
— Велите им поставить моноплан на рельсы.
Человек в желтом стоял в нерешительности.
— Что вы хотите сделать? — вскричала Элен
— Ведь моноплан… это для нас еще один шанс.
— Неужели вы хотите?..
— Сражаться, да. Сражаться в воздухе. Я уже думал об этом раньше. Аэропланы ведь неповоротливы. Какой-нибудь решительный человек…
— Но никогда, с тех пор как началось воздухоплавание!.. — вскрикнул человек в желтом.
— Не было надобности, — перебил его Грехэм. — А теперь время пришло. Скажите им это, передайте мое приказание… пусть поставят моноплан на рельсы
Старик с немым вопросом взглянул на человека в желтом, потом кивнул головой и поспешил вон из комнаты. Элен подошла к Грехэму. Она была бледна как смерть.
— Как? Разве один человек может сражаться? Ведь вас убьют!..
— Быть может. Но если не сделать этого или заставить кого-нибудь другого попытаться…
— Но вас убьют, — повторила она
— Я уже сказал свое слово. Разве вы не видите? Нужно спасти Лондон.
Он замолчал. Говорить он больше не мог, только сделал жест, означающий, что нет другого выбора. Они молча посмотрели друг на друга.
Ничего не произошло между ними: ни объятий, ни прощания, мысль о личной любви отошла в сторону перед жестокой необходимостью действовать. Ее лицо выразило нежность и одобрение, небольшим движением руки она указала ему его судьбу.
Он повернулся к человеку в желтом.
— Я готов, — сказал он.
Глава XXIV
ПРИБЫТИЕ АЭРОПЛАНОВ
Два человека в бледно-голубом лежали возле захваченной Рогемптонской станции, границы которой образовали ломаную линию. Они держали свои карабины и всматривались в тень, падающую от соседней станции Уимблдон Парк. По временам они перебрасывались словами друг с другом. Они говорили на испорченном английском языке своего класса и своей эпохи.
Огонь со стороны приверженцев Острога постепенно уменьшался и, наконец, прекратился совсем, и вообще с некоторого времени неприятеля почти не было видно. Однако отзвуки сражения, происходившего далеко внизу, в нижних галереях этой станции, доносились наверх время от времени, и слышны были крики, залпы и шум. Один из лежащих рассказывал другому, что он видел внизу человека, который пробирался за балками; он тотчас же, прицелившись в него, выстрелил и уложил его на месте.
— Вон там, внизу, он и до сих пор лежит там, — сказал довольный собой стрелок, — Посмотри на это пятнышко… вон там… между этими балками.
В нескольких футах от них лежал убитый иностранец лицом к ним. На синей холстине его блузы виднелась маленькая круглая дыра, края которой тлели. Она соответствовала пулевой ране в груди. Рядом с мертвым сидел раненый с перевязанной ногой и каким-то неподвижным взглядом смотрел, как горел холст у краев раны. За ними обоими, поперек платформы, лежал захваченный моноплан.
— Я вовсе ничего не вижу! — сказал вызывающим тоном товарищ стрелка.
Стрелку это не понравилось, и он с жаром принялся доказывать ему, что он должен видеть. Но его разглагольствования были внезапно прерваны криком и шумом, доносившимися снизу.
— Что это происходит? — воскликнул он, приподнявшись на одной руке, и начал всматриваться в верхние ступени лестницы, выходящей на середину платформы. Толпа людей, одетых в синий холст, поднималась по лестнице.
— Зачем пришли сюда эти дураки! — воскликнул он недовольным тоном, — Они только создают тесноту и мешают стрелять. Что им тут понадобилось?
— Шш!.. Они что-то кричат.
Оба прислушались. Толпа вновь пришедших густой массой окружила машину. Три начальника частей, выдававшиеся своими черными мантиями и значками, вскарабкались внутрь кузова и оттуда вылезли наверх.
Стрелок привстал на одно колено и с удивлением заметил:
— Они ставят его на платформу…. Вот зачем они пришли.
Он вскочил на ноги. Его товарищ сделал то же самое.
— Какой смысл! — воскликнул он. — Ведь у нас нет аэронавтов!
— А они все-таки ставят, — сказал другой.
Он взглянул на свое ружье, на суетящуюся толпу и, вдруг обернувшись к раненому, сказал, передавая ему ружье и пояс с зарядами:
— Побереги это, товарищ!
Через минуту он уже бежал к моноплану.
В течение четверти часа он работал изо всех сил вместе с другими, обливаясь потом, крича и подбадривая товарищей, и, наконец, когда дело было сделано, он вместе с толпой издал радостный, торжествующий крик.
В толпе он узнал то, что знал уже каждый в городе.
Повелитель, хотя и новичок в этом деле, все же хочет сам полететь на этой машине и идет сюда, чтобы принять ее в свое ведение. Он никому не даст заменить себя!
— Тот, кто подвергает себя величайшей опасности, кто несет наиболее тяжелое бремя, тот и есть настоящий вождь! — так говорил повелитель.
Стрелок продолжал восторженно кричать, весь мокрый от пота, струившегося по его лицу, как вдруг оглушительный рев толпы покрыл его голос. Сквозь этот рев временами прорывались громкие, призывные звуки революционной песни.
Толпа расступилась, и он увидел головы людей, густым потоком покрывавших лестницу.
— Повелитель идет! Повелитель идет! — кричали голоса.
Толпа кругом становилась все гуще. Стрелок постарался протиснуться ближе к центральной площадке.
— Повелитель идет!.. Спящий!.. Повелитель!.. Бог и повелитель! — ревела толпа.
И вдруг совсем близко от себя стрелок увидел черные мундиры революционной гвардии и в первый и в последний раз в жизни увидел Грехэма, который прошел совсем близко около него. Высокий, смуглый человек, в развевающейся черной мантии, с бледным энергичным лицом и глазами, устремленными вперед. Он, очевидно, не видел, не слышал и не замечал ничего, что делалось вокруг…
Во всю свою жизнь потом стрелок не мог забыть промелькнувшего перед ним бледного, бескровного лица Грехэма. Через минуту он исчез, затерялся в нахлынувшей толпе. Какой-то мальчик со слезами ужаса в глазах столкнулся со стрелком, протискиваясь к лестнице. Он кричал изо всей мочи:
— Очистите старт, вы, дураки!
Раздался громкий, немелодичный звон колокола, призывающий народ очистить летательную станцию.
С этим звоном в ушах Грехэм приблизился к моноплану и вступил в тень его наклонного крыла. Люди, окружавшие его, выражали желание сопровождать его, но он жестом отклонил их предложения. Он должен был хорошенько сообразить теперь, как привести в движение машину.
Все громче и громче раздавался звон колокола и все быстрее и громче звучали шаги отступающей толпы. Человек в желтом помог ему влезть внутрь.