И Санчо Панса и Дон Кихот движутся в сфере "готовых форм" и ситуаций. На них "нанизаны" привычные новеллистические мотивы. Они проходят через цепи эпизодов, число которых можно было бы умножить. В роман Сервантеса включены несколько вставных новелл (например, Повесть о безрассудно-любопытном, т. 1, гл. XXXIII – XXXIV; История пленника, т. 1, гл. XXXIX – XLI), пасторали, шванки, различный книжный материал. Однако, кажется, еще никому не приходило в голову объявить Дон Кихота и Санчо Панса только "фигурами" выполняющими определенную конструктивную функцию, и не увидеть в них ни личности, ни характера, ни художественного обобщения. И Дон Кихот и Санчо Панса не разработаны в индивидуально-психологическом плане и не "развиваются" на протяжении всего романа. Их характеры даны готовыми. Мерки "образовательного романа" к ним еще меньше применимы, чем к "Симплициссимусу". Характеры их еще меньше подвержены изменчивости и колебаниям. "Просветление", которое приходит к Дон Кихоту перед смертью, – результат не развития и даже не постепенного познания, а внезапного озарения. О Санчо Пансе, правда, сообщается, что он, постранствовав с Дон Кихотом, набрался ума-разума. Но это – опыт пикаро. Санчо, повидав свет, настолько понаторел во всем, что под конец даже пускается в рассуждения о литературе, но это порождает лишь комический эффект. Однако ни о каком "развитии" личности Санчо Пансы говорить не приходится даже в том смысле, что он "созрел" до поста губернатора фантастического острова.
Симплициус Симплициссимус – такая же личность и такой же характер, как Дон Кихот, Санчо Панса и другие герои литературы XVI – XVII вв., ставшие "вечными спутниками" человечества. И он осознает себя как личность. "Не будь я истый Симплициссимус!" – восклицает он, указывая на своеобразие своей натуры. Его литературный наряд сшит из лоскутов, как и подобает шутовскому наряду. Но это пестроцветное платье плотно пристало к нему и слилось с его обликом. "Ба! Да это комендантов Теля из Ганау", – сразу признали его в Магдебурге (II, 19). Симплициссимус – это человек из народа, кровно с ним связанный и отражающий народное понимание вещей. Он не только личность, но и точка зрения на мир. В романе показано не столько развитие, сколько рождение личности. В нем прежде всего раскрывается не поступательное "развитие" героя, а его стремление обрести индивидуальность. "Симплициссимус" потому и сложился как большая форма, что назрела проблема личности, ее положения и развития в условиях нарастающего кризиса феодального общества. Новые подымающиеся социальные слои только нащупывали для этого средства. Не став "романом развития", "Симплициссимус" не раздробился в индивидуально-психологическом анализе. Он очерчен резкими контурами, подан крупным планом. Эго не портрет маслом, а фигура с витража или мозаики.
11. Рождение романа
"Симплициссимус" сложился в результате столкновения и взаимодействия различных литературных традиций. В его образовании принимала участие вся совокупность повествовательных жанров его времени. Самую основу романа, его глубинный слой питала простонародная литература – шванки, незатейливые повести и рассказы для календарей, сказки, предания и легенды, побывальщины и другие "малые жанры" низовой литературы и фольклора. Затем уже следуют "народные книги", плутовской роман и высокая проза барокко.
В самой композиции "Симплициссимуса" можно усмотреть много общего с процессом циклизации шванков вокруг излюбленного героя, как например шут Гонелла в Италии, Эйленшпигель в Германии и Нидерландах, Балакирев в России XVIII в. и др. Симплициссимус – прямой потомок Тиля Эйленшпигеля. Он зародился из шванкового брожения и страсти к фабулированию. Но, как мы уже отчасти видели, шванки и анекдоты не просто прикрепляются к имени Симплициссимуса, а связаны с общими сюжетными линиями романа, участвуют в формировании личности главного героя, проецированы на все изображение действительности, развертываемое в романе.
"Симплициссимус" вобрал в себя большое количество пословиц, сентенций, афоризмов, "ходячих выражений" и крылатых словечек как устного, так и книжного происхождения, вступающих в сложное взаимодействие с художественной тканью произведения.
Излюбленным литературным жанром XVII в. были апофегмы. Они стали непременным украшением устной и письменной речи, признаком образованности и вместе с тем галантности. Они приобрели свои "черты времени", отделявшие их от других афористических жанров, простых сентенций, изречений или наставительных пословиц. Апофегмам придавали не только назидательное значение. В них ценили прежде всего изысканную занимательность, поражающую воображение неожиданность и эпиграмматическую заостренность. Их понимали и толковали как "искусные придворные речи", "находчивые ответы" чаще всего в ситуациях, связанных с именами исторических лиц (наиболее традиционная форма жанра). Апофегмы все же сохраняют связь с назидательной афористикой и не переходят в анекдотическое острословие. Они забавны, но предполагают если не прямую наставительность, то умный намек, тонкую находчивость житейской мудрости. Наиболее известными сборниками произведений этого рода были: "Немецкие апофегмы" Цинкгрефа (1626) [1053] и приписываемая Харсдёрферу антология "Апофегматическое искусство" (1646) [1054]. Первая книга по материалу и стилю изложения ближе к старинным сборникам изречений, шванкам и, пожалуй, устной традиции. Цинк-греф обращался к немецким хроникам и историческим сочинениям и заботился о том, чтобы прикрепить апофегмы к определенным личностям, тогда как в предисловии к "Апофегматическому искусству" прямо говорится, что это необязательно, так как читатель не столь уж придает этому значение. Важно содержание – эффектность самого изречения или связанного с ним действия. Составитель черпает свой материал из общеевропейского литературного репертуара. И его антология больше всего приспособлена для светских состязаний в остроумии и находчивости.
Гриммельсгаузен был знаком с обоими сборниками, которые он использовал при составлении народных календарей и для характеристики своего главного героя. Но в то время как апофегмы, выписанные из подобных сборников, включаются в календари почти дословно и лишь оживляются темпераментом прирожденного рассказчика, каким был автор "Симплициссимуса", то в самом романе функция их значительно усложняется. Так, например, в "Вечном календаре" помещена близкая к анекдоту апофегма следующего содержания: "Когда он (Симплициссимус) в некоем знатном городе увидел множество знатных щеголей с индийскими бородками, длинными локонами, в широких штанах, полных складок, как на женских юбках, то сказал: "Это дело означает нечто особенное, а именно, что на свете развелось много гермафродитов"". В романе юный Симплиций, не знающий еще о мире, встречает подобного щеголя у ворот Ганау и почтительно обращается к нему: "Ах, любезный мой гермафродит, оставь мне мой молитвенник". Комизм ситуации усугубляется еще тем, что болван-щеголь отвечает: "Какого черта ты взял, что я зовусь Германом" (I, 19). Вместе с тем весь этот эпизод соотносится с общей концепцией романа как одна из первых коллизий – взращенного отшельником "простака" с суетным миром. Длинная вереница подобных коллизий и недоразумений и составляет содержание следующих глав романа. Участвуя в создании большой формы, малые афористические жанры меняют свою функцию и назначение. Здесь, как заметил Г. Вейдт, чаще всего происходит "эпическая интеграция мотивов" [1055] и содержания апофегм, которые, теряя свою жанровую определенность, становятся зародышем повествования. Они также служат целям создания рефлектирующего фона, долженствующего раскрыть состояние души героя, показать его размышляющим, как например использование часто встречающейся в сборниках апофегмат мысли о "глупых поступках" (III, 17).
"Симплициссимус" лишен аморфности и композиционной расплывчатости, которой отличался плутовской роман, особенно в его немецком варианте. Простое нанизывание мотивов уступило место сложным сюжетным связям. Гриммельсгаузен заостряет ситуации плутовского романа, придает им гротескно-юмористический характер. Таково, например, типичное для бравого пикаро – появление "бастардов". Но у Симплициссимуса три потомка появляются на свет одновременно, причем рожденный в законном браке оказывается не его собственным (V, 9). Эти три рождения завершают побочные сюжетные линии развития, а в одном случае оставляют нить для связи с другими романами симплицианского цикла ("Дамой", подбросившей в этом эпизоде ребенка Симплициссимусу, оказывается Кураже) [1056].
Социально чуждая проза высокого барокко подала Гриммельсгаузену пример организации материала. Героико-галантные романы, изобилующие сложными линиями с неизбежными мотивами "тайны", "неожиданных встреч" и "узнавания", познакомили его с композиционными приемами "большой формы". К. Луговский писал: "Форма компонируемого романа всего плотнее в том месте, где Симплиций узнает от своего батьки, кто были его родители" [1057]. Эти формы носят общеевропейский характер и "являются готовыми и затвердевшими, как кораллы, образованиями, которые, освобожденные от их жизненной основы, могут передаваться лишь как литературные готовые формы. Однако у Гриммельсгаузена готовые Мотивы и традиционные сюжетные ходы резко меняют свою смысловую функцию и даже сюжетную роль. Если в придворно-галантном романе "узнавание" разрешает все запутанные сюжетные связи и приводит повествование к счастливому финалу, то в "Симплициссимусе" герой, неожиданно встретив своего батьку и узнав от него "тайну своего рождения", от этого ровно ничего не выигрывает. Нечаянно обретенное дворянство не изменило социального положения Симплициссимуса. Он не возносится в высший свет, как следовало бы по логике и традициям прециозного романа, и даже не устремляется к этому, а пытается повести жизнь зажиточного мужика. Но даже и это ему не удается. Нескончаемая война разоряет его. Здесь сказывается трезвое понимание Гриммельсгаузеном исторической обстановки и, вероятно, проступает горечь захудалого дворянина. О своем благородном происхождении Симплициссимус узнает уже после того, как женился на простой крестьянской девке, да еще с не очень добродетельным прошлым.