Действие романа М. Булгакова "Белая гвардия" разворачивается в Киеве и охватывает период с середины 1918 года до 2 февраля 1919 года (ночь на третье число). Историческая система отсчета ориентирована на момент взятия Киева Петлюрой (4 декабря 1918 года) и его изгнания из города (5 февраля 1919 года). Но собственно романная хронология по сравнению с исторической смещена: роман Булгакова начинается ожиданием предстоящего Рождества, а момент изгнания Петлюры передвинут с 5 февраля (реальная дата) на 2 февраля, то есть на Сретение. Для действующих лиц романа изгнание петлюровцев также стало своего рода Сретением — моментом встречи со своим будущим, моментом призвания к подвигу, жертве.
Г. Адамович отмечал, что в "Белой гвардии" Булгаков показал своих героев в основном "в несчастьях и поражениях". Таких эпизодов в романе немало. Нельзя не сказать о гибели полковника Най-Турса и "чудесном" спасении Николки Турбина, который активно ищет свое место в исторических событиях и стремится к самостоятельным действиям.
Полковник Най-Турс, как и полковник Малышев и Алексей Турбин, был человеком чести и долга, таким он оставался до конца. В страшный мороз сорок человек ждали сутки в снегу, без костров, смену, которая так бы и не пришла, если бы полковник Най-Турс не смог, вопреки безобразию, творящемуся в штабе, привести двести юнкеров, его же стараниями обмундированных и вооруженных.
Най-Туро со своими юнкерами пытается организовать защиту города от петлюровцев. Поняв, что он и его юнкера предательски брошены командованием, что его ребятам уготована судьба пушечного мяса, Най-Турс ценой собственной жизни спасает своих мальчиков. Он приказывает юнкерам срывать погоны, кокарды и уходить, а сам погибает за пулеметом, прикрывая их отход.
Писатель подробно, стремительно и ярко рисует эту необычную и сначала непонятную картину.
"В поперечном переулке, ведущем с перекрестка на Брест-Литовскую стрелку, неожиданно загремели выстрелы и посыпались по переулку серые фигуры в бешеном беге... винтовки торчали у них в разные стороны". Через мгновение Николка "разглядел золотые пятна у некоторых бегущих на плечах и понял, что это свои". По дороге они срывали с себя погоны и бросали их на снег и кричали: "Бегите, бегите с нами! Спасайся, кто может!" "Николка совершенно одурел ", в мозгу его промелькнула мысль, что сейчас можно стать героем, и он выкрикнул: "Не сметь вставать! Слушать команду!!", а про себя подумал: "Что они делают?"
Но константиновцы выскочили "с перекрестка без оружия, рассыпались в поперечном же Фонарном переулке", бросились "в первые громадные ворота", "ускоряя бег, понеслись прямо по Фонарному и исчезли вдали". В последнем бежавшем Николка узнал "командира второго отделения первой дружины, полковника Най-Турса":, крикнул ему, что его юнкера в панике бегут. "И тут произошло чудовищное", стремительное и непонятное: "Най-Турс подскочил к Николке вплотную, взмахнул левой свободной рукой и оборвал с Николки сначала левый, а затем правый погон.
Вощеные лучшие, нитки лопнули с треском, причем правый погон отлетел с шинельным мясом... Не сошел Николка с ума в этот момент лишь потому, что у него на это не было времени, так стремительны были поступки полковника Най-Турса. Обернувшись к разбитому взводу лицом, он взвыл команду необычным, неслыханным картавым голосом": "Юнкегга! Слушай мою команду: сгывай погоны, кокагды, подсумки, бгосай огужие! По Фонагному пегеул-ку сквозными двогами на Газъезжую, на Подол! На Подол!! Гвите документы по догоге, пгячьтесь, гассыпьтесь, всех по догоге гоните с собой-о-ой!"
"Через полминуты на перекрестке валялись патронные сумки, пояса и чья-то растрепанная фуражка. По Фонарному, переулку, влетая во дворы, ведущие на Разъезжую улицу, убегали юнкера". Полковник повернулся к Николке и "бешено загремел": "Оглох? Беги!" Ничего не понимая, Николка упрямо ответил: "Не желаю, господин полковник". Пальба пулемета, конные фигуры в темноте. Най-Туре повернулся "к Николке и выкрикнул голосом, который показался Николке звуком нежной кавалерийской трубы: "Удигай, гвупый малый! Говогю — удигай!"
Дальше для младшего Турбина начало происходить совсем непонятное, и "Николка вопросительно вперил взор в полковника Най-Турса, желая узнать, как нужно понимать... дальние шеренги и штукатурку". Но полковник Най-Турс отнесся к ним странно: он "подпрыгнул на одной ноге, взмахнул другой, как будто в вальсе, и по-бальному оскалился неуместной улыбкой". Николка увидел полковника лежащим у его ног. Он "сел на корточки и неожиданно для себя, сухо, без слез всхлипнувши, стал тянуть полковника за плечи, пытаясь его поднять. Тут он увидел, что из полковника через левый рукав стала вытекать кровь, а глаза у него зашли к небу". Голосом, который "начал вытекать по капле, слабея на каждом слове", умирая, Най-Турс продолжал говорить Николке, желая его спасти: "... бгосьте гегойствовать к чегтям, я умигаю..."
"Больше он ничего не пожелал объяснить. Нижняя его челюсть стала двигаться. Ровно три раза и судорожно, словно Най давился, потом перестала, и полковник стал тяжелый, как большой мешок с мукой".
Потрясенный, Николка не мог поверить происшедшему. "Так умирают? — подумал он. — Не может быть. Только что был живой. В бою не страшно, как видно. В меня же почему-то не попадают..." "Может быть, он просто в обмороке?" — в смятении вздорно подумал Николка... и почувствовал, что ему безумно страшно". Он "сейчас же понял, что страшно от тоски и одиночества, что, если бы был сейчас на ногах полковник Най-Турс, никакого бы страха не было..." Оттого, что он совершенно один, Николке стало страшно. " Никакие конные не наскакивали сбоку, но очевидно, все были против Николки, а он последний, он совершенно один... И одиночество погнало Николку с перекрестка".
Одиночество и страх его и спасли: "Он полз на животе, перебирая руками, причем правым локтем, потому что в ладони он зажимал най-турсов кольт. Самый страх наступает уже в двух шагах от угла. Вот сейчас попадут в ногу, и тогда не уползешь, наедут петлюровцы и изрубят шашками. Ужасно, когда бежишь, а тебя рубят... Я буду стрелять, если в кольте есть патроны... И всего-то полтора шага... подтянуться, подтянуться... раз... и Николка за стеной в Фонарном переулке". Николка удивился и одновременно обрадовался, что остался жив: "Удивительно, страшно удивительно, что не попали. Прямо чудо. Это уж чудо Господа Бога... вот так чудо. Теперь сам видал — чудо..."
В судьбе Николки, ставшего свидетелем последних героических минут жизни полковника, переплетаются линии Турбиных и Най-Турса. Восхищенный подвигом и гуманизмом полковника, Николка совершает невозможное: преодолевает, казалось бы, непреодолимое, чтобы отдать Най-Турсу последний долг — похоронить его достойно и стать родным человеком для матери и сестры человека, спасшего его от неминуемой смерти. Николка не может допустить, чтобы Най-Турс остался непогребенным. Он отыскивает в морге его тело, находит его сестру и мать и полковника хоронят по христианскому обряду.
"Най — обмытый сторожами, довольными и словоохотливыми, Най с венцом на лбу и тремя огнями, и, главное, Най с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную его вязкую грудь... Старуха-мать от трех огней повернула к Николке трясущуюся голову и сказала ему:
— Сын мой. Ну, спасибо тебе.
И от этого Николка опять заплакал и ушел из часовни на снег. Кругом, над двором анатомического театра, была ночь, снег и звезды крестами, и Млечный Путь"...
Полемизируя с распространенной в литературе 20-х годов тенденцией изображения гражданской войны как столкновения масс, Булгаков, по словам Максимилиана Волошина, стал одним из первых писателей, "кто запечатлел душу русской усобицы". События гражданской войны в романе, по словам В. Муромского, "максимально очеловечены": "Это было особенно заметно на фоне примелькавшегося образа "революционной массы" в произведениях А. Серафимовича, Б. Пильняка, А. Белого..."
В своем романе Булгаков сознательно отошел от подчеркнуто Отрицательного изображения белогвардейцев. Такая позиция писателя навлекла на него обвинения в оправдании Белого движения: его герои стали жертвами переломного момента истории, трагической коллизии, из которой нет выхода.
По выражению самого писателя, "Белая гвардия" — "это упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране...". Эпизод героической гибели полковника Най-Турса и спасения им Николки служит тому убедительным доказательством.