ИСТОРИЯ РУСОВ
(Уривки)
На место Скалозуба, в 1592 году избран гетманом из есаулов генеральных заслуженный в войске малороссийском природный шляхтич польский Федор Косинский1, и в его время началась известная оная эпоха ужаса и губительства для обоих народов, польского и руского, эпоха, умолченная по историям или легко в них описанная, но которая, потрясши Польшу до самого основания и колебавши ее более ста лет, низринула, наконец, в бездну ничтожества, а народу рускому давши испить самую горестную чашу, каковую и во дни Нерона и Калигулы2 не все христиане вкушали, преобразила его в иной вид и состояние. Это значит уния, выдуманная в Риме папою Климентом VIII3 и принесенная каким-то польской породы прелатом Михаилом Кунинским. Она явилась здесь в лисьей коже, но с волчьим горлом. Епископы руские и митрополит их киевский Михаил Рогоза со многими архимандритами и протопопами в 1595 году приглашены были самым лестнейшим образом в город Брест-Литовский на совет братерский. Названо сие собрание духовным греческой церкви собором. Председательствовавший в нем нунций папежский со многим римским духовенством, ниспослав рускому духовенству благословение папское и дар святого духа, воззывал его к единоверию и сопричастию славы, обладающего миром, и в сочлены повелителя вселенной. В приданное к тому обнадеживали наддачею епископам и монастырям деревень с подданными, а белому священству по пятнадцати домов в послушание или рабство из их же прихожан. Сие действительно и исполнено определением короля и сената, слепо повиновавшихся изволениям папским. Духовенство руское, прельстясь порабощением себе толикого числа своих соотчичей и чад духовных и не заботясь нимало о обязанностях своих пред богом, пред общею церковию и пред народом, их избравшим, подписали согласие на унию и присягою то утвердили. И сих предателей было восемь епископов и один митрополит Рогоза с архимандритами и протопопами, а именно: 1-й — Ипатий, епископ владимирский и брестский, прототроний константинопольский; 2-й — Кирилл Терлецкий, епископ луцкий и острожсний, екзарх патриаршеский; 3-й — Ермоген, епископ полоцкий и витебский; 4-й — Иоанн Гоголь, епископ пинский и туровский; 5-й—Дионисий, епископ холмский и бельский; 6-й — Иннокентий Борковский, епископ черниговский и остерский; 7-й — Ираклий Шеверницкий, епископ волынский и почаевский, и 8-й — Феоктист, епископ галицкий и львовский. А не соблазнившихся епископов, возвысивших сан свой пастырский благоразумием и твердостию, прямо апостольскою, устояло только три: северский Иоанн Лежайский, потомок князей Северских; переяславский Сильвестр Яворский и подольский Иннокентий Туптальский, да протопоп новгородский Симеон Пашинский. Сии мужи, исполнившись ревности по вере своей древней апостольской и по отечественным законам и обрядам, возражали соборищу оному, препирали его и, наконец, торжественно пред ним и пред целым светом протестовали, что они, бывши членами великой католической церкви греческой и иерусалимской и не имевши от ее патриархов и всего духовенства согласия и позволения на перемену догматов и обрядов, древними вселенскими соборами утвержденных, не признают вводимых в нее новостей и творцов их законными и правильными и весьма от них, яко от самозванства и заблуждения, отрицаются. Соборище оное, по многих словопрениях и угрозах, не поколебавши сих столпов церкви, предало их оскорблению и, урезавши им бороды, изгнало из сонмища своего, осудив на лишение сана их и должностей. Гетман Косинский, сведавши о заводимых в Бресте новостях толикой важности, тотчас сделал сильные от себя представления: одно к королю и сенату, а другое — в самое Брестское собрание. В первом доносил он яко наместник королевский и министр правления, "что перемена в вере и обычаях народных, в Бресте заводимая духовенством без согласия народного, есть преткновение, весьма опасное и неудобоисполнимое и что согласить умы человеческие и совесть каждого — есть дело почти не человеческое, а божие, и он не надеется удержать народ в слепом повиновении духовенству и своевольно нововводимым в церковь правилам и просит правительство отвратить зло оное или дать время народу на размышление". В собрание Брестское писал гетман яко глава народа, "что собравшиесь туда руское духовенство не имеет от чинов нации и от народа никакого полномочия на введение в их веру и обряды перемен и новостей, а без того не имеет оно власти и сими обременять народ своевольными их правилами и вымышлениями; и что сие духовенство, быв избрано в их должности от чинов и народа и содержано на их же коште, может всего того лишиться от тех же чинов и народа при их неудовольствии; а он, гетман, ни за что тут не ручается и советует собранию приостановить постановления свои до общего размышления и суждения".
На сии гетманские представления правительство и собрание, сделав ему притворное снисхождение, звали его на совет в Брест. Но когда он туда прибыл, то тотчас был арестован и предан суду соборища римского и руского, кои дав ему вину апостата или отступника, осудим его на смерть и замуровавши в одном кляшторе в столп каменный, названный клеткою, уморили голодом. И так гетман Косинский за ревность свою к благочестию и спокойствию народному учинился первою жертвою унии. Козаки, сведав о его заключении, собрались в числе семи тысяч и отправились к Бресту для его освобождения. Но польские войска, встретивши их под местечком Пяткою, сразились с ними и были разбиты наголову и разогнаны; но козаки в живых уже Косинского не застали и дали сигнал ко всеобщей брани.
Чины и козаки малороссийские, недопускаемы бывши в главный город их Черкассы, занятый гарнизоном коронного гетмана польского, собрались в городе Чигирине и по довольном и предовольном советовании приговорили единогласно на основании стародавних прав их и привилегий, королями и договорными пактами утвержденных, выбрать гетмана с должностию и преимуществом прежних гетманов. И за сим приговором в 1596 году выбрали гетманом генерального есаула Павла Наливайка, и от него со всеми чинами и войском, чрез депутата и посланника своего, полковника Лободу, послана к королю, Жикгимунту Третьему, просьба такового содержания: "Народ руский, быв в соединении первее с княжеством литовским, потом и с королевством польским не был никогда от них завоеванным и им раболепным, но, яко союзный и единопленный от единого корене славянского, альбо сарматского происшедший, добровольно соединился на одинаких и равных с ними правах и преимуществах, договорами и пактами торжественно утвержденных, а протекция и хранение тех договоров и пактов и самое состояние народа вверены сим помазанникам божим, светлейшим королям польским, яко же и вашему королевскому величеству, клявшимся в том при коронации пред самим богом, держащим в деснице своей вселенную и ея царей и царства.
Сей народ в нуждах и пособиях общих соединенной нации ознаменовал себя всемерною помощию и единомыслием союзным и братерским, а воинство руское прославило Польщу и удивило вселенную мужественными подвигами своими во бранех и в обороне и расширении державы польской. И кто устоял из соседствующих держав противу ратников руских и их ополчения? Загляни, найяснейший королю, в хроники отечественные, и они досвидчут тое; вопроси старцев своих, и рекут тебе, колико потоков пролито крови ратников руских за славу и целость общей нации польской, и коликия тысячи и тьмы воинов руских пали острием меча на ратных полях за интересы ее. Но враг, ненавидяй добра, от ада изшедший, возмутил священную оную народов едность на погибель обоюдную. Вельможи польские, сии магнаты правления, завиствуя правам нашим, потом и кровию стяжанных, и научаемы духовенством, завше мешающимся в дела мирские, до их не надлежныя, подвели найяснейшого короля, нашего пана и отца милостивого, лишить нас выбора гетмана на место покойного Косинского, недавно истраченного самым неправедным, постыдным и варварским образом, а народ смутили нахальным обращением его к унии! При таковых от магнатства и духовенства чинимых нам и народу утисках и фрасунках, не поступили, еднак, мы ни на что законо-преступное и враждебное, но, избравши себе гетмана по правам и привилегиям нашим, повергаем его и самих себя милостивейшему покрову найяснейшего короля и отца нашего и просим найуниженнейше монаршого респекту и подтверждения прав наших и выбора; а мы завше готовы есьмы проливать кровь нашу за честь и славу вашего величества и всей нации!" Посланный с сей просьбой полковник Лобода имел у короля приватную аудиенцию, и на ней король, удивляясь поступкам его министерства, не отписал, однако, ничего к гетману и войску малороссийскому, а сказал Лободе, что он при первом сейме будет стараться уничтожить затеи министров и духовенства; а до того времени велел гетману и войску вести себя мирно и злагодно с войсками и чинами польскими.
Гетман Наливайко отправил во все города и повиты чиновников и товариство, а в знатнейшие послал самого полковника Лободу с универсалом, извещающим о его выборе по правам и привилегиям отечественным и о вступлении своем в правление по изволению королевскому, советуя и повелевая притом чинам, войску и народу не предпринимать ничего враждебного противу конси-стующего в городах и селениях войска польского, а ожидать о выводе оного повеления от верховной власти; в рассуждении же унии вести каждому себя спокойно, следуя своей совести. Коронного польского гетмана известил также Наливайко о его правлении по изволению королевскому. Но скоро за сим приходили к гетману известия из городов и повитов, что посланные от него чиновники и товариство поруганы, прогнаны, а многие и побиты поляками и что войска польские собираются к Черкассам и Белой Церкви в полном вооружении. Посему гетман Наливайко принужденным нашелся собрать и свои войска к Чигирину и стал обозом при реке Тясмине, где, укрепивши стан свой окопами и артиллериею, ожидал начинания от поляков. Они скоро появились в числе множественном под начальством коронного гетмана Жолкевского.
Наливайко сначала выставил против них на возвышенном месте три белые хрещатые хоругви, то есть знамена с крестами на них вышитыми и с подписью или девизом: "Мир христианству, а на начинщика бог и его крест". Поляки насупротив знамен, мир возвещающих, выставили на шибеници трех малороссийских чиновников — Богуна, Войновича и Сутигу, от гетмана в город посланных, и тогда же в виду обоих войск повешенных с надписью: "Кара бунтовцом!" За сим явлением началась от поляков атака на стан козацкий. Наливайко заблаговременно учредил в скрытом месте за станом сильную засаду из отборных войск, построенных фалангою, и когда началась обапольная с орудий и ружьев жестокая пальба и сделалось кружение дыма, он вывел свою фалангу из засады и ударил опрометчиво на самый центр армии польской; а в ту самую пору двинулись козаки вперед из стана и, поставив поляков в два огня, смешали их и произвели страшное между ими поражение. Убийство и сеча продолжались более семи часов. Козаки, имея в виду бесчестно умерщвленных и висящих своих собратий, так ожесточились и остервенились против поляков, что и слышать не хотели о згоде или пардоне. Раненых и павших на землю в другой раз добивали, бросавшихся в реку и утопавших вытягивали арканами и резали; словом сказать, спаслись бегством только одни, имевшие отменно быстрых коней, а прочие пали на месте и порозницею по степи. При разборе и погребении тел сочтено, а по-козацки "накарбовано" мертвых поляков 17330 человек. Мертвецы сии были наволочены великими ярусами вокруг шибеницы, где товариство висело, и там зарыты, а висевшие с торжеством сняты, везены и погребены в церкви соборной чигиринской Преображения господня, с надписью на гробах невинного их страдания за отечество и веру православную.
Гетман Наливайко по первом с поляками сражении, так счастливо произведенном, разделил войска свои надвое: одну часть под командою полковника Лободы послал в города заднепровские и задесенские с повелением выгонять оттуда поляков и духовенство, зараженное униею; а сам с другою частию войска пошел тою стороною, что между рек Днепра и Днестра. Проходя обе части войск в свои назначения, имели многие сражения с поляками, собиравшимися из городов и селений малороссийских и вновь приходящими к ним на подкрепление из Польши, и всегда их наголову разбивали и разгоняли, получая в добычу обозы их и вооружения. И таким образом очищая гетман Малороссию от поляков и унии, принужден был два города свои, Могилев над Днестром и Слуцк над Случью, запершиесь с сильными гарнизонами польскими и многими униатами, чинившими крепкие вылазки, доставать штурмом, причем, оба те города сожжены и разорены были до основания, а поляки выбиты до последнего. И все сии походы, сражения и штурмы произведены были в три с половиною месяца. Наконец, сошедшись гетман с полковником Лободою при реке Суле, напали там на обоз с войсками двух гетманов коронного и литовского, укрепленный окопами и палисадами, окружили его и четыре дня штурмовали, и уже часть укреплений опрокинули, но приехавшие тогда же из Варшавы посланники королевские сделали всему конец. Король писал ко всем трем гетманам, чтоб брань и вражду тотчас они прекратили и на вечный мир и утверждение прав и привилегий руских подписали в лице обоих войск трактат и присягою его утвердили; а он, король, со всеми чинами и сеймом, даровав войску и народу рускому полную амнистию, забывая вечно все прошедшее, подтвердили уже пакты их и привилегии на вечные времена. И так первая война с поляками кончена, трактат подписан и присягою с обеих сторон утвержден. Войска, изъявляя наружную приязнь и косо посматривая один на другого, разошлись восвояси.
Гетман Наливайко, распустя войско и воротясь в Чигирин, старался всемерно восстановить прежнее устроение и порядок в городах и повитах, войною разрушенные, и очистить церкви и духовенство, униею зараженные. Некоторые из духовенства прямо отстали от сея заразы, а другие притворялись быть таковыми; но все они сожалели о потерянии власти над народом, от поляков слишком им наданной: ибо сверх порабощенных им по пятнадцати домов из парафиян, владеемых ими как невольниками, повинен всяк парафиянин договариваться с попами о платеже им за главные требы христианские, каковы суть: сорокоусты и субботники по умершим и венчание новобрачных. В таковых случаях бывали продолжительные и убедительные просьбы прихожан пред попами и называлось то єднать попа, и попы, исчисляя достаток просителя, вымогали как можно большей заплаты, а сии о уменьшении ее просили с поклонами до земли, а часто и со слезами.
От сего-то вышла известная пословица народная: "Жениться не страшно, а страшно єднать попа". Сей мерзостный обычай, с тех пор вкравшийся, продолжается, по несчастию, и до днесь, и попы сверх установленных им доходов делают свои бесстыдные вымогательства и мытничества по-прежнему и полагают даже за требы христианские, как-то: сорокоусты, субботники и другие по своему произволению, и никто о том не проречет и не возопиет.
Между тем в 1597 году настало время посылать в Варшаву депутатов на сейм валный или главный; а их всегда посыпано четырех от воеводств, трех от уряду гетманского и войска, а пять от городов знатнейших и посольства. В числе войсковых депутатов досталось быть полковнику Лободе, судье полковому Федору Мазепе, и сотнику киевскому Якову Кизиме. Они со всеми другими депутатами туда и выправлены. Но и сам гетман восхотел с ними ехать, не столько для сейма, как ради принесения королю своему усерднейшего почтения и повиновения, о котором он всегда помышлял. По приезде гетмана и депутатов в Варшаву в первую ночь взяты на квартирах под караул и повержены тогда же в подземную темницу, а по двух днях без всяких спросов и суждений вывели гетмана и с ним Лободу, Мазепу и Кизима на площадь и, объявив им вину гонителей на веру Христову, посадили живых в медного быка, и жгли быка того малым огнем несколько часов, пока вопль и стон страдальцев был слышен, а наконец тела замученных в том быку сожжены в попел. Сие жестокое и бесчеловечное варварство выдумано римским духовенством по правилам и мастерству их священной инквизиции, а произвели его в такое бесстыдное действие вельможи польские, владевшие вместе с примасом всем королевством, ибо надобно знать, что власть королевская с 1572 года, то есть со времени первого избирательного короля Генриха Валезского, вызванного в Польшу из Франции и от своевольства поляков опять во Францию воротившегося, была весьма ослаблена; а от другого короля, Сигизмунда, посвятившего себя из малолетства в сан духовный и из кляштора в короли призванного, и совсем власть оная упала, а присвоили ее себе вельможи или магнаты королевства и духовенство римское, державшие короля за одну проформу. Самые сеймы народные не что иное были, как твари магнатов и духовенства, подобранные ими и их партиями из так называемой убогой или чиншевой шляхты и факторов их городских, кои чрез все время сеймов одевались и содержались на коште вельмож и кляшторов. Историки польские, Вагнер4 и другие, сколько ни увеличивали вин козацких и сколько не прикрывали самовластных посягательств вельмож и духовенства римского на землю рускую, пишут, однако, что "миссия духовенства римского, замыслив произвести в руской религии реформу для единства с своею, слишком поспешила совершить ее так нагло и так отважно в народе грубом и всегда воинствующем; а министерство правительственное, стремясь на староства и маентки урядников руских, и того больше ошибок наделало. Оно, давши амнистию первому ватажце козацкому Наливайку и его сообщникам, в торжественных с ними трактатах, клятвами утвержденных, а духовенством на право разрешенных, наконец, забравши фортельно на сейме национальном, всеми народами за святость чтимом, потратило их самым варварским образом, против, чести, совести и всех прав народных и вместо того, чтобы врачевать болезнь народную, больше ее язвы растравило".
По истреблению гетмана Наливайка таким неслыханным варварством вышел от сейма или от вельмож, им управлявших, таков же варварский приговор и на весь народ руский. В нем объявлен он отступным, вероломным и бунтливым и осужден в рабство, преследование и всемерное гонение. Следствием сего нероновского приговора было отлучение навсегда депутатов руских от сейма национального, а всего рыцарства от выборов и должностей правительственных и судебных, отбор староста, деревень и других ранговых имений от всех чиновников и урядников руских и самых их уничтожение. Рыцарство руское названо хлопами; а народ, отвергавший унию, — схизматиками. Во все правительственные и судебные уряды малороссийские насланы поляки с многочисленными штатами, города заняты польскими гарнизонами, а другие селения их же войсками. Им дана власть все тое делать народу рускому, что сами схотят и придумают, и они исполняли наказ сей с лихвою, и что только смыслить может своевольное, надменное и пьяное человечество, делали то над несчастным народом руским без угрызения совести. Грабительства, насилие женщин и самых детей, побои, мучительства и убийства превзошли меру самых непросвещенных варваров. Они, почитая и называя народ невольниками или ясыром польским, все его имение признавали своим. Собиравшихся вместе нескольких человек для обыкновенных хозяйских работ или празднеств, тотчас с побоями разгоняли, и о разговорах их пытками истязывали, запрещая навсегда собираться и разговаривать вместе. Церкви руские силою или гвалтом обращали на унию. Духовенство римское, разъезжавшее с триумфом по Малой России для надсмотра и понуждения к униатству, вожено было от церкви до церкви людьми, запряженными в их длинные повозки по двенадцати и более человек в цуг. На прислуги сему духовенству выбираемы были поляками самые краснейшие из девиц руских.
Страдание и отчаяние народа увеличилось новым приключением, соделавшим еще замечательнее всей земле эпоху. Чиновное шляхетство малороссийское, бывшее в воинских и земских должностях, не стерпя гонений от поляков и не могши перенесть лишения мест своих, а паче потеряния ранговых и нажитых имений, отложилось от народа своего и разными происками, посулами и дарами, закупило знатнейших урядников польских и духовных римских, сладило и задружило с ними и мало-помалу согласилось первее на унию, потом обратилось совсем в католичество римское. Впоследствии сие шляхетство, соединяясь с польским шляхетством свойством, родством и другими обязанностями, отреклось и от самой породы своей руской, а всемерно старалось изуродовать природные названия, приискивать и придумывать к ним польское произношение и называть себя природными поляками. Почему и до днесь видны у них фамилии совсем руского названия, каковых у поляков не бывало и по их наречию быть не могло, например: Проскура, Чернецкий, Кисиль, Волович, Сокирка, Комар, Ступак и премногие другие, а из прежнего Чаплины назвался Чаплинский, из Ходуна — Ходинский, из Бурки — Бурковский и так далее. Следствием переворота сего было то, что имения сему шляхетству и должности их возвращены, а ранговые утверждены им в вечность и во всем сравнены с польским шляхетством. В благодарность за то приняли и они, в рассуждении народа руского, все систему политики польской и, подражая им, гнали преизлиха сей несчастный народ. Главное политическое намерение состояло в том, чтобы ослабить войска малороссийские и разрушить их полки, состоящие из реестровых Козаков, в чем они и успели. Полки сии, претерпев в последнюю войну немалую убыль, не были дополнены другими; от скарбу и жилищ козацких запрещено чинить всякое в полки вспоможение. Главные начальники воинские, перевернувшись в поляков, сделали в полках великие вакансии. Дисциплина военная и весь порядок опущены, и козаки реестровые стали нечто пресмыкающеесь, без пастырей и вождей. Самые курени козацкие, бывшие ближе к границам польским, то от гонения, то от ласкательств польских, последуя знатной шляхте своей, обратились в поляков и их веру и составили известные и поныне околицы шляхетские. Недостаточные реестровые козаки, а паче холостые и мало привязанные к своим жительствам, а с ними и все почти охочекомонные, перешли в Сечь Запорожскую и тем ее знатно увеличили и усилили, сделав с тех пор, так сказать, сборным местом для всех Козаков, в отечестве гонимых, а напротив того, знатнейшие запорожские козаки перешли в полки малороссийские и стали у них чиновниками, но без дисциплины и регулы; от чего в сих полках видимая сделалась перемена.
В продолжение на Малороссию польских гонений полки малороссийские иные соглашены в послушание коронного гетмана, а другие, согласясь с козаками запорожскими, в 1598 году выбрали себе гетманом обозного генерального Петра Конашевича Сагайдачного, и он первый начал писаться гетманом запорожским, а по нем и все бывшие гетманы в титулах своих прибавлять войско Запорожское начали. Им последуя, титуловались также полковники и сотники малороссийские, да и самое войско малороссийское часто запорожским войском называлось. А вошло название сие в обычай как для различия от тех полков, кои были в послушании коронных гетманов, так и для удержания прав своих на выборы, кои поляками при всех случаях воспящаемы и пресекаемы были в селениях малороссийских; а запорожские козаки, напротив того, вошедши в выборы малороссийские, прежде сего для них чуждые, и быв удалены от селений и от сообщения с поляками, могли удобно сберечь права и свободы войсковые и отвращать от них насилия поляков. Между тем гетман Сагайдачный, сведав, что татары крымские, пользуясь замешательствами малороссийскими, сделали в пограничные селения набеги и угнали в Крым многих пленников малороссийских, отправился с пешим войском на лодках запорожских в Черное море, где одна половина войска поплыла к городу Кафе, а другая с самим гетманом вышла в Сербулацкой пристани на берег и прошла мимо гор Кафских к тому же городу и, атаковав город сей от моря и от гор, взяла его штурмом. Пленники, в нем найденные, освобождены и забраны войском, а жители выбиты до последнего и город разграблен и сожжен. Гетман, пройдя горами к городу Козлову, сделал предместьям его то же, что и Кафе; а жители, убравшись в замок, просили пощады и выпустили всех пленников с великими дарами к гетману, который, кончивши так счастливо свою экспедицию, возвратился с пленными и великою добычею в свои границы...
Гетман Сагайдачный, забрав в команду свою все войска малороссийские и имев предписание от короля Жикгимунта III, отправился вместе с войсками польскими противу турок и, встретивши их за Днестром, в Буковине, повел на них фальшивую атаку с одними легкими войсками; а пехоту, между тем, устроил с своею конницею и артиллериею на двух возвышенностях, закрытых зарослями. Турки, по обыкновенной азиатской запальчивости, гнали легкие войска в полном жару и расстройстве; а сии, всегда подаваясь назад с легкими перестрелками, делали перед ними обыкновенный круг маяком и завели турок в середину построенных войск польских и малороссийских между возвышенностей и кустарников. Войска сии, вдруг сделав с двух сторон сильные залпы артиллерией и ружьями, повергли турков целые тысячи; а конница, обхватив с тылу и боков, перемешала их и совсем расстроила, так что турки, метаясь в беспамятстве то в ту, то в другую сторону, были все перебиты и переколоты, а спаслись одни, бросившие оружие свое и знамена на землю и опустившиеся в одну балку, где, положась ниц, просили пощады, и тогда же получили ее. Победителям досталась в добычу вся артиллерия турецкая, весь их обоз с запасами и все вооружение, у живых и мертвых собранное; мертвецов же их при погребении сочтено 9 715 человек, в плен взято более 1000, в том числе семь пашей разных степеней и семнадцать человек других чиновников; да убежало от обозу и скрылось в зарослях и байраках более тысячи.
Гетман, отправив всех пленников и все излишнее с амуницией и запасами в Каменец-Подольский для препровождения в дальнейшие оттоль назначения, продолжал поход свой между Молдавии и Валахии, преследуя турков, которых, встретив несколько отрядов и корпусов на походе, разбил их и обратил в бегство с великими их потерями. Наконец сблизился к главной армии турецкой, расположенной при городе Галаце, под командою Сераскира, паши Силистрийского, Топал-Селима. Гетман, обозрев ее положение и укрепив стан свой окопами и артиллериею, ожидал на себя турецкого нападения. Но приметив, что рекою Дунаем приходят на судах свежие в турецкую армию подкрепления, решился сам атаковать турков. И в одно утро, на самой заре, выступил из стана своего, построил пехоту свою в две фаланги и, прикрыв ее конницею, повел на стан турецкий, который одним фасом и тылом примыкал к реке и строениям форштата. Первый выстрел турецкой артиллерии направлен был на конницу гетманскую, которая и потерпела от него немалую в лошадях потерю. Но скоро за выстрелом вдруг конница удалилась в стороны, а пехота одною фалангою опустилась к реке и, обошед при самой воде фланговую батарею турецкую, не дав ей вновь зарядить пушек, ввалилась в стан турецкий и форштат городской и, сделав выстрел из ружьев, начала работать копьями: а другая фаланга во всей опрометчивости, бросясь ползком на окопы турецкие и произведя ружейный выстрел на турков, окопы защищавших, устремилась на них с копьями. Конница же между тем делала натиски свои с других сторон стана турецкого, развлекая силы их во все стороны, и по долгом убийственном сражении турки, наконец, опрокинуты и побежали в город. Они, обстрелявшись ружьями и пистолетами, не могли их скоро заряжать вновь; а козаки всегда поражали их копьями, против которых саблями и кинжалами обороняться почти невозможно, или оборона сия очень противу копьев слаба есть. Погоня за турками сделана только до реки и замку, а дальше производить ее запрещено было козакам, и они получили себе в добычу весь стан турецкий со множеством артиллерии, запасов и богатств. Наконец, подвезена была тяжелая артиллерия к замку и начата из оной пальба. Но турки, севши на суда, убрались за Дунай, оставив город с одними жителями, которым, яко христианам, никакого зла не причинено.
Гетман, оставляя Галац, направил поход свой в Бессарабию. Но подоспевший к нему гонец из Варшавы привез от короля повеление, чтобы он возвратился с войсками в свои границы, а турков оставил в покое, потому что от их правительства учинено перемирие и соглашаются на вечный мир. Гетман, приближаясь к своим границам, отпустил от себя войска польские и, продолжая поход в Малороссию, встретил при Буге другого гонца, из Сечи Запорожской посланного, чрез которого уведомляет его кошевой Дурдило, что крымские татары, пользуясь заграничною отлучкою гетмана и войск малороссийских, пошли своими станами за реку Самар, на грабеж в восточную Малороссию. Гетман, оставив пехоту свою следовать обыкновенным маршем в свои жилища, с конницею поспешал форсированным к Днепру, а переправясь через него, расположился скрытно в лугах днепровских около устья Конских Вод и посылал к реке Самара частые разъезды для разведывания о повороте из Малороссии татар. Через несколько дней прибежали к нему, запыхавшись, разъезжие козаки и возвестили, что татары с превеликим ясырем и со множеством всякого скота перебираются через Самару и при ней иметь будут свой ночлег. Гетман, отправясь на всю ночь с войском своим к Самаре, напал тут на самой заре на табор татарский, обширно расположенный по течению реки: первый выстрел из пушек и ружей и произведенный крик разогнал верховых татарских лошадей, а самих татар обезумил и привел в крайнюю робость. Они, шатаясь по табору, не знали что делать, а козаки, проходя лавою через весь лагерь, кололи и рубили их почти без всякой обороны. Пленники обоего пола, увидя неожиданную себе помощь, развязывали один другого и принялись также за татар с самою злобною жестокостию. Копья и сабли татарские, оставленные на ночь в куче, были для пленников готовым вооружением, и татары от собственного оружия погибали тысячами. Таким образом истреблены татары все до последнего, так что не осталось из них никого, кто бы возвестил в Крыму о их погибели. Весь табор татарский со всем тем, что они не имели, достался победителям в добычу, а пленники малороссийские до несколько тысяч обоего пола душ не только что освобождены из неволи, но и награждены лошадьми и вещами татарскими достаточно и возвратились в свои жилища, равно и гетман с своим войском прибыл в резиденцию свою благополучно и со славою многою.
Гетман Сагайдачный, после означенных походов, никаких других сам не предпринимал, а при обыкновенных и всегдашних почти беспокойствах и набегах пограничных, командировал наказного гетмана своего, Петра Жицкого и старшин генеральных и полковников с корпусами и командами, смотря по надобности и силам противным. И бывши сам спокойным правителем гетманства, поправлял внутренние беспорядки правительственные и воинские, воспящал усильно униатство, возвращал из него церкви, и в том числе и соборную Киевскую Софию, созидал вновь их и, между тем, построил Братский Киевский монастырь на Подоле, под распоряжением того же наказного гетмана, Петра Жицкого, яко в архитектуре сведущего; надал сему монастырю достаточные деревни и возобновил в нем с помощию митрополита киевского, Петра Могилы, древнюю Киевскую Академию, заведенную со времен последнего крещения России5, но от нашествия на Россию татар, крывшуюсь в разных монастырях и пещерах. И поживши Сагайдачный в полной славе великого и важного гетмана малороссийского более двадцати лет, скончался в Киеве 1622 году и погребен в церкви того созданного им Братского монастыря, коего почитался он главным ктитором.
Поляки, уважая храбрость и заслуги Сагайдачного, не смели при нем явно производить в Малороссии своих наглостей, да и самая любимая их уния несколько приутихла и простыла. А что знатнейшее малороссийское шляхетство все почти обратилось к ним в католичество и осталось в руской религии из народа одно среднее и низшее сословие, то дали они новый титул униатству, назвав его: "хлопска вяра". По смерти Сагайдачного возобновили они прежнее гонение в народе и политику на расстройство войск малороссийских; почему и подчинили войска реестровые коронному и литовскому гетманам, выбор же в малороссийские гетманы весьма запрещен, а ранговые гетманские имения разобрали и разделили между собою магнаты польские. На народ, кроме обыкновенных податей — подымных и поземельных, наложены еще индукта и евекта, т. е., пошлинный сбор с покупки и продажи всех съестных припасов и со всех других вещей и животных, в продажу и покупку производимых; и все те сборы были общие, со всех жителей малороссийских взимаемые. А для держащихся православия или греческой религии особая, сверх того положена подать, похожая на дань апокалипсическую, во дни антихристовы описываемую; и для сего пред праздником воскресения Христова по всем городам и торжищам продаваемые мирянам обыкновенные на пасху хлебы были под стражею урядников польских. Покупающий пасху униат должен иметь на груди лоскут с надписью: "униат", таковой покупает ее свободно; не имеющий же начертания того на груди своей платит дань по тинфе и по половине ее от хлеба, смотря по величине и ценам тех хлебов. В знатнейших городах и торжищах отдан сбор сей пасочный также в аренду или откуп жидам, которые, взимая дань сию без пощады, располагали еще и число пасок, какому хозяину сколько по числу семейства иметь их должно, и потому силою их накидали; а у таковых хозяев, кои сами пекли пасочные хлебы, досматривали жиды и ценили при церквах на их освящении, намечая все хлебы как базарные, так и в домах печеные, крейдою и углем, чтобы они от дани не угонзнули...
Султан турецкий, Осман Второй, сведав о возобновившейся у поляков с козаками давней вражде и надеясь, что козаки слабо врагам своим помогать будут, повелел войскам турецким нападать на границы польские, присутствуя сам в городе Бухаресте. От стороны поляков командирован против турок гетман коронный Станислав Жолкевский с войсками польськими, при которых было и малороссийских шесть полков тысячных с есаулом генеральным Потребичем, а прочие расставлены от стороны Крыма для удержания татар от их набегов. Король польский Сигизмунд находился поблизу своей армии на Волыни. Войска польские сошлися с турецкими в урочище на Цецоре и дали баталию с упорным стремлением с обеих сторон. Она продолжалась более пяти часов с переменным счастием и, наконец, решилась победою над поляками, кои были разбиты и рассеяны. Козаки малороссийские, быв при сем между двумя врагами, тайными и явными, работали обыкновенно, как на панщине, или как невольники работают. Но когда дошло дело до поражения и расстройства польского, тут они довольно себя показали, сделав отступ неустрашимый и порядочный с сильною своею батавою, которою много спасли и поляков, скрывшихся за их ряды. При множестве побитых и полоненых войск польских и козацких убит там и сотник черкасского полка Михайло Хмельницкий; а сые его, юный Зиновий Хмельницкий взят в плен и отведен с прочими в Турцию.
598
Хмельницкий оный есть потомок Венжика Хмельницкого, прежде бывшего гетмана малороссийского; он считаясь в боярах или чиновной шляхте малороссийской, имел в вечистом владении своем местечко Субботов с хуторами и знатными угодьями, а в нем каменную церковь и монастырь, предками его и им сооруженные. По службе воинской имел он чин сотника в реестровом Черкасском полку; но по характеру, вспомогаемому хорошим достатком, значил вельможу края здешнего. В супружестве за ним была дочь гетмана Богдана Анастасия, и от сего супружества рожденный сын Зиновий Хмельницкий получил при крещении его другое имя, дедовское с матерней стороны — Богдана, данное ему по обычаю римских католиков от восприемного отца его, князя Сангушка. Сей Зиновий Хмельницкий, яко единственный сын у отца своего, воспитан им в Варшаве, попечением прямо отеческим и иждивением вельможеским. Все тогдашние классы изящных наук прошел он под руководством наилучших учителей, щедротою приобретенных. Природная острота и дарования оправдали старания отеческие и учительские. При других его знаниях, особенно искусен он был в первейших европейских языках, а паче в латинском и греческом, за что отменно любили его и почитали римское духовенство и польские вольможи; да и сам король Сигизмунд лично его знал и всегда отличал между сверстниками. А посему, когда Зиновий, бывши волонтером при отце своем на сражении Цецорском, полонен турками и ими продан из Царьграда в Крым тамошнему мурзе, именем Ярысу, то король, выкупив его из Крыма своею суммою, оставил у дел при своем кабинете и в чинах своей гвардии. Он в 1629 году бывши с войсками королевскими в походе против волохов и венгров, полонил командою своею двух князей волошских, Кантемиров, и представил их королю.
Зиновий, находясь при короле, посещал однажды отечество свое, Малороссию, и, сведав здесь, что польское правительство под распоряжением Чаплинского, наместника гетманского или иначе дозорца чигиринского, по планам и разводам инженеров французских в 1638 году воздвигнуло нарочито сильную крепость, Кадаком названную, над рекою Днепром, между пределов малороссийских и запорожских, устроенную с политическим умыслом, чтобы воспящать сообщению между сих единокровных народов, а паче их войск, одно другому вспомогающих, восхотел посмотреть Зиновий устроение оной и бывши на том месте, вопрошен был Чаплинским на языке латинском: "Подтвердит ли он мнение всех знатоков, что крепость сия есть непобедимая?" На сие отвечал Хмельницкий с кротостию на том же латинском языке, что он "еще не слыхал и нигде не читывал, чтобы созданное руками человеческими не могло быть такими же человеческими руками разрушено, а одно творение божие есть прочно". Чаплинский, сочтя изречение сие за слова возмутительные или замысл какой значущий, тотчас арестовал Хмельницкого и отослал под стражу в Чигирин. Но дочь Чаплинского — Анна, освободя секретно Хмельницкого из-под стражи, дала способ уехать ему и возвратиться в Варшаву, где он жаловался на Чаплинского королю и получил в удовлетворение то, что Чаплинскому в наказание за своевольный и оскорбительный поступок его над гвардейским офицером обрезан был чрез стражника Скобичевского один ус.
Умножившиеся от поляков разнообразные малороссиянам налоги, притеснения и всех родов насилия подвигнули в 1623 году Константина Ивановича, князя Острожского, воеводу киевского, принесть самые убедительнейшие жалобы королю и сенату о горестном состоянии народа руского, доведенного до крайности урядниками и войсками польскими, управлявшими Малороссиею, и что мера своевольства их и бесчиния превосходит всякое терпение. По сим жалобам много ходатайствовал Владислав, королевич польский, командовавший многократно войсками малороссийскими и уважавший отличные заслуги их воинские при походах на ливонцов и в Померанию, и Гданск в пользу союзной Швеции и преполезные всему королевству польскому, которое так худо за них им платило. Друг Владиславов — Густав Адольф, король шведский, также вступался за сие дело, представлял королю и сенату через министра своего, резидующего в Варшаве, "что препринятия и подвиги обоик союзных королевств, Польского и Шведского, на пользу обоюдную всегда усовершенствованы были постоянною храбростию и мужеством войск руских, составлявших центр армии польской; а беспримерное их послушание к начальству и терпение нужд и тягостей воинских всегда его удивляло и восхищало, яко самовидца и соучастника тех их подвигов; а потому он, бывши ими много одолжен, никогда спокойно смотреть не может на чинимые войску тому и народу, их составляющему, бесчеловечные насилия и варварство от своеволия распутных поляков, весьма худо повинующихся своим правительствам и почти до безначалия дошедших, и что правление польское, допустившее войска свои и шляхту до анархии, а владельцев и вельможей поставившее в деспотизм самый неограниченный и права частные и общенародные всегда презирающий, сомнительно есть в удержании союзов, с дружескими державами заключенных и одним надежным правлением обеспеченных..."
По таким важным представлениям и жалобам правительство польское, обнадежив народ руский и патриотов его своим вниманием и скорым пособием, исполнило все то обыкновенно по-польски, т. е. до первого сейма, состоящего в пиршествах и самохвальствах; и козаки малороссийские, соединенно с запорожскими, в 1624 году принуждены выбрать себе гетманом полковника корсунского Тараса Трясила6, не употреблявшего после сего названия, и с ним подняли оружие против поляков оборонительное. И по сей системе, не чиня они над поляками никаких поисков, собрались к городу Переяславлю и, расположив стан свой между рек Трубежа и Альты, ожидали начинаний польских. Поляки стягались со всей Малороссии, а частию и из Польши, и, собравшись в великих силах под командою коронного гетмана Конецпольского, повели атаку на стан козацкий, укрепленный обозом и артиллериею с окопами. Нападение повторяемо и всегда отбиваемо было несколько дней с великим уроном польским. Наконец козаки, дождавшись польского праздника, панским телом называемого, который они отправляют с пальбою и пиршествами, выслали в ту ночь ползком знатную часть пехоты своей в одну ближайшую балку и на рассвете ударили с двух сторон на стан польский, вломились в него и, застав многих поляков полунагими, перекололи их, всех противившихся им истребили, а прочих перетопили в реке и разогнали, получив стан их со всеми запасами и артиллериею в свою добычу.
После сего поражения польского, названного Тарасовою ночью, были козаки разделены на многие корпусы и партии и командированы Тарасом для очищения селений малороссийских от поляков и их фаворитов; а себе взял Тарас удел на работу сию самый пространнейший. Вся месть козацкая пала тогда на тех неверных. Они избиты целыми тысячами без всякой пощады, а только с приговором и припевом аренд их пасочных и как они над ними ругались угольными своими метами или значками. Правительство польское, получив известие о поражении своих войск и об изгнании поляков из всей Малороссии, и что [...] их прожектанты и лазутчики с талмудами своими также не были забыты и получили за мытничество свое довольное возмездие, не предпринимало тогда ничего против Малороссии, боясь короля шведского, который, считая за обиду, что представление его о козаках малороссийских так худо уважено сеймом польским, привел войска свои в движение на их границах, показывая вид к нападению на Польшу. Поляки же притом береглись и от стороны царства Московского, в котором, во время междоусобий и замешательств тамошних, происходивших от многих самозванцев и притязателей царства того, достали себе город Смоленск с его уездами и всеми силами добычу сию охраняли. А Тарас, побывши гетманом со славою девять лет, скончался спокойно.
По смерти Тараса, в 1632 году избрали козаки гетманом из полковых обозных Семена Перевязку; но политика его, сопровождаемая коварным предательством отечества, скоро лишила его сего достоинства. Он, будучи знатно обдарен и обольщен вельможами польскими, присваивавшими себе многия имения ранговые гетманские и других урядников, преклонился на их сторону и тайно помогал их предприятиям. И поляки мало-помалу ввели все почти то в Малороссию, что Тарасом-покойником очищено было, а для подкрепления своих работ ввели и войска польские в места знатнейшие. Козаки, заметивши поведение гетмана Перевязки подозрительным и вредным, отрешили его от гетманства и предали суду воинскому, но он с помощью крамара Лейбовича, очаровавшего яко бы стражу проданным от него для караульных табаком, бежал из-под стражи и укрылся в Польше.
На место низверженного Перевязки в 1633 году избран от Козаков и чинов их гетманом хорунжий генеральный Павлюга7. Но когда он скоро после выбора начал собирать и умножать войска для подкрепления прав своих и народных, то коронный гетман Конецпольский, со многочисленными войсками польекими напав заблаговременно на Павлюгу и на войско его под селом Кумейками, разбил их и выгнал из стану, который достался полякам в добычу; а козаки с гетманом шли оборонительно пешие до местечка Боровицы, где, укрепившись в замке, ожидали вспоможения от рассеянных войск своих. Но гетман Конецпольский предложил козакам мир с подтверждением прежних прав и привилегий войсковых и всей нации, и с условием принять в гетманы прежде выбранного Перевязку, а Павлюгу, исключив из войска, оставить спокойно в его имении. Мир был подписан и клятвами утвержден; но продолжался он потоль, пока козаки были в укреплении; а как скоро вышли они из замка и, расстроившись, начали расходиться по своим дорогам, то поляки тотчас явили обыкновенное свое вероломство и, напав на расстроенных Козаков, многих из них перерубили и перестреляли без обороны, а у других ограбили всю их збрую и обрезали усы и чуприны. Гетмана же Павлюгу, обозного Гремича и есаулов Побидима, Летягу, Шкурая и Путила забрали под караул и, оковавши железом, отослали в Варшаву с донесением, что они полонены во время сражения. Правительство польское без всяких о том исследований и справок повелело гетману Павлюге живому содрать с головы кожу и набить ее гречаною половою, а старшинам его отрубить целиком головы и их, вместе с чучелом гетманской головы, отослать на позор в города малороссийские. По сему велению выставлены были головы оные на сваях в Нежине, Батурине, Умани и Черкассах, а чучела гетманские — в Чигирине; а потом сожжены всенародно под час ярмарок.
На место замученного Павлюги выбран в 1638 году гетманом полковник нежинский Стефан Остряница8, а к нему придан в советники из старого заслуженного товариства Леон Гуня, коего благоразумие в войске отменно уважаемо было. Коронный гетман Лянцкоронский с войсками своими польскими не преставал нападать на города и селения малороссийские и на войска, их защищавшие, и нападения его сопровождаемы были грабежем, контрибуциями, убийствами и всех родов бесчинствами и насилиями. Гетману Острянице великого искусства надобно было собрать свои войска, везде рассеянные и всегда преследуемые поляками и их шпионами; наконец собрались они скрытыми путями и по ночам к городу Переяславлю. И первое предприятие их было — очистить от войск польских приднепровские города, на обоих берегах сей реки имеющиеся, и восстановить безопасное сообщение жителей и войск обеих сторон. Успех соответствовал предприятию весьма удачно. Войска польские, при городах и внутри их бывшие, не ожидая никак предприятий козацких, по причине наведеных им страхов последнею зрадою и лютостию, над Павлюгою и другими чинами произведенною, ликовали в совершенной беспечности и потому они везде были разбиты, а упорно защищавшиеся истреблены до последнего. Амуниция их и артиллерия достались козакам, и они, собравшись в одно место, вооруженные наилучшим образом, пошли искать гетмана Лянцкоронского, который с главным войском польским собрался и укрепился в стане при реке Старице. Гетман Остряница тут его застал и атаковал своим войском. Нападения и отпор были жестокие и превосходящие всякое воображение. Лянцкоронский знал, какому он подвержен мщению от козаков за злодейство, его вероломством и зрадою произведенное над гетманом их Павлюгою и старшинами, и для того защищался от отчаяния; а козаки, имея всегда в памяти недавно виденные ими на позорище в городах отрубленные головы их собратий, злобились на Лянцкоронского и поляков до остервенения и потому вели атаку свою с жестокостию, похожею на нечто чудовищное. Наконец, сделавши залп со всех ружей и пушек и произведши дым, почти непроницаемый, пошли и поползли на польские укрепления с удивительною отвагою и опрометчивостию, а вломясь в них, ударили на копья и сабли с слепым размахом. Крик и стон народный, треск и звук оружия уподоблялись грозной туче, все повергающей. Поражение поляков было повсеместное и самое губительное. Они оборонялись одними саблями, не успевая заряжать ружьев и пистолетов, и шли задом до реки Старицы, а тут, повергаясь в нее в беспамятстве, перетопились и загрязли целыми толпами. Гетман их Лянцкоронский с лучшею, но немногою конницею завременно бросился в реку и, переправившись через нее, пустился в бег, не осматриваясь и куда лошади несли. Стан польский, наполненный мертвецами, достался козакам с превеликою добычею, состоящею в артиллерии и всякого рода оружии и запасах. Козаки, по сей славной победе, воздевали руки к небесам и благодарили за нее бога, поборающого за невинных и неправедно гонимых. Потом, отдавая долг человечеству, погребали тела убиенных, и сочли польских мертвецов 11317, а своих 4727 человек, и в том числе советника Гуню. Управившись с похоронами и корыстьми, погнались за гетманом Лянцкоронским и, настигнув его в местечке Полонном, ожидающего помощи из Польши, тут атаковали его, заперщегось в замке. Он, не допустив козаков штурмовать замка, выслал против их навстречу церковную процессию со крестами, хоругвами и духовенством руским, кои, предлагая мир от гетмана и от всея Польши, молили и заклинали богом гетмана Остряницу и его войско, чтобы они преклонились на мирные предложения. По долгом совещании и учененных с обеих сторон клятвах, собрались в церковь высланные от обеих гетманов чиновники и, написавши тут трактат вечного мира и полной амнистии, предающей забвению все прошедшее, подписали его с присягою на евангелии о вечном хранении написанных артикулов и всех прав и привилегий козацких и общенародных. За сим разошлись войска восвояси.
Гетман Остряница, разослав свои войска, иные по городам в гарнизоны, а другие в их жилища, сам с генеральною старшиною и многими полковниками и сотниками заехал в город Канев для принесения благодарственных богу молений в монастыре тамошнем. Поляки, отличавшиеся всегда в условиях и клятвах непостоянными и вероломными, сдержали трактат свой, в Полонном заключенный, наравне со всеми прежними условиями и трактатами, у Козаков с ними бывшими, то есть в одном вироломстве и презорстве; а духовенство их, присвоив себе непонятную власть на дела божие и человеческие, определяло хранение клятв между одними только католиками, а с другими народами бывшие у них клятвы и условия всегда им разрешало и отметало, яко схизматические и суду божию не подлежащие. По сим странным правилам, подлым коварством сопровождаемым, сведавши поляки через шпионов своих о поезде гетмана Остряницы с штатом своим без нарочитой стражи в Канев, тут, в монастыре, его окружили многолюдною толпою войск своих, прошедших по ночам и байракам до самого монастыря каневского, который стоял вне города. Гетман не прежде узнал о сем предательстве, как уже монастырь наполнен был войсками польскими и потому сдался им без сопротивления. Они, перевязав весь штат гетманский и самого гетмана, всего тридцать семь человек, положили их на простые телеги, а монастырь и церковь тамошные, разграбив до последка, зажгли со всех сторон, и сами с узниками скоропостижно убрались и прошли в Польшу скрытыми дорогами, боясь погони и нападения от городов. Приближась к Варваше, построили они узников своих пешо, по два вместе связанных, и каждому из них накинули на шею веревку с петлею, за которую они ведены конницею по городу с триумфом и барабанным боем, проповедуя в народе, что схизматики сии пойманы на сражении, над ними одержанном; а потом заперты они в подземельные тюрьмы и в оковы. Жены многих, захваченных в неволю чиновников, забравши с собою малолетних детей своих, отправились в Варшаву, надеясь умилостивить и подвигнуть на жалость знатность тамошнюю трогательным предстательством детей за отцов своих. Но они сим только пищу кровожадным тиранам умножили и отнюдь ничего им не помогли; и чиновники сии по нескольких днях своего заключения повлечены на казнь без всяких разбирательств и ответов. Казнь оная была еще первая в мире и в своем роде и неслыханная в человечестве по лютости своей и варварству, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придет в голову ее изобретение, а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ. Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксензов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление свое в чистцу; но сии, ничего им не отвечая, молились богу по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их орудиями. Гетман Остряница, обозный генеральный Сурмило и полковники Недрыгайло, Боюн и Рындич были колесованы, и им, переломавши поминутно руки и ноги, тянули из их по колесу жилы, пока они скончались; полковники Гайдаревский, Бутрим, Запалий и обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и подняты живые на сваи; есаулы полковые Постылич, Гарун, Сутига, Подобай, Харкевич, Чудак и Чурай и сотники Чупрына, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями к доскам, облитым смолою и сожжены медленным огнем. Хорунжие Могилянский, Загреба, Скребыло, Ахтырка, Потурай, Бурлий и Загнибида растерзаны железными когтями, похожими на медвежью лапу. Старшины Ментяй, Дунаевский, Скубрий, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумар и Тугай четвертованы по частям. Жены и дети страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями своими и рыданием; но скоро замолкли. Женам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых еще бывших, по лицам их; оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду их отцов на железных решетках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метелками.
Главные члены человеческие, отрубленные у замученных чиновников малороссийских, как-то головы, руки и ноги, развезены по всей Малороссии и развешаны на сваях по городам. Разъезжавшие притом войска польские, наполнившие всю Малороссию, делали все то над малороссиянами, что только хотели и придумать могли: всех родов бесчинства, насилия, грабежи и тиранства, превосходящие всякое понятие и описание. Они, между прочим, несколько раз повторяли произведенные в Варшаве лютости над несчастными малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сожигали на угольях детей их в виду родителей, предавая самых отцов лютейшим казням. Наконец, ограбив все церкви благочестивые руские, отдали их в аренду I...], а утварь церковную, как-то потиры, дискосы, ризы, стихари и все другие вещи, распродали и пропили тем же [...], кои из серебра церковного поделали себе посуду и убранство, а ризы и стихари перешили на исподницы... Таким образом Малороссия доведена была поляками до последнего разорения и изнеможения, и все в ней подобилось тогда некоему хаосу или смешению, грозящему последним разрушением. Никто из жителей не знал и не был обнадежен, кому принадлежит имение его, семейство и самое бытие их, и долго ли оно продлится? Всякой с потерянием имущества своего искал покровительства то у попов римских униатских, то у жидов, их единомышленников, а своих присяжных врагов, и не мог придумать, за что схватиться.
Войска малороссийские, разогнанные из их жилищ и квартир, были в последнем расстройстве и изнеможении. Однако ж еще раз собрались они порозницею при реке Мерле, и там вместе с запорожцами в 1639 году выбрали гетмана из есаулов полковых — Карпа Полторакожуха, который всемерно старался умножить свои войска и восстановить с ними свободу малороссийскую, но никак не успел. Ибо поляки все пути пресекли к сообщению с ними войск заднепровских и задесенских, кои подчинили гетманам коронному и литовскому, а в Малороссию наслали для управления жителями своих воевод, кастелянов, комиссаров и старост из природных польских фамилий, которые для народа были совершенно волки хищные, а не пастыри, и народ испил от них прегорькую чашу лютости и мщения.
Покушались поляки и на Полторакожуха, чтобы его с войском, при нем бывшим, истребить; но он, держась пограничного края близ степов крымских и запорожских, всегда наезды их отражал удачно, и многих чиновников их воинских, переловив в наездах, даровал татарам в Крым, а в замену от них получал баранов и рогатый скот для прокормления своего войска. А между тем, по приглашению крымского хана ходил Полторакожуха с войсками своими и татарскими на отражение многочисленных калмыцких орд, вышедших от границ китайских и нападавших на пределы татарские, и, победив на многих схватках калмыков, прогнал их за Волгу и оказал тем знатную услугу хану и его татарам. Пожив Полторакожуха в сем промысле три года, помер в таборе войсковом на степях, а погребен в пустом славянском городе — Каменном Затоне, и гробом ему служила порожняя горилочная бочка.
Правительство польское, издавна запрещавшее и возбранявшее выборы гетманов малороссийских, умыслило, наконец, держать в войске малороссийском наказных гетманов из старшин их генеральных и полковников, каков покажется преданнейшим на сторону польскую, дабы удержать тем войска сии от запрещенных им выборов. И по сему плану в 1646 году определен и объявлен в Чигирине наказным гетманом есаул генеральный и полковник чигиринский Иван Барабаш, а при нем в сочленах оставлен прежде выпущенный от кабинета королевского и пожалованый от короля Жикгмунда Третьего писарем генеральным Зиновий Богдан Хмельницкий, который задолго перед тем женился на дочери дозорцы Чаплинского, Анне, некогда освободившей его из-под ареста. Он имел от нее сыновей Тимофея и Юрия Хмельницких. Сей муж, будучи великого разума и искусства, в 1647 году уговорил и понудил наказного гетмана Барабаша взнесть представление к королю от лица всея Малороссии, в которой он есть теперь верховным начальником, следовательно и опекуном народным, о чинимых народу сему от польских войск и начальников несносных гонениях, насильствах и крайнем его порабощении и разорении. Королем тогда был Владислав Четвертый, известный руский патриот, ходатайствовавший некогда за войска руские у короля отца своего, вместе с Густавом, королем шведским. Представления Барабаша принял Владислав благосклонно, предлагал их на рассуждение и уважение сенату и чинам польским, доказывая им в сильных выражениях, взятых из бытия и примеров разных народов во вселенной, "что всякое правление насильственное и тиранское, каково теперь наше в Руси, никогда не было прочно и долговременно, но, яко нечто вынужденное и взаимными интересами и согласием неукрепленное, всегда оно разрушалось и с треском падало. А что народ руский с городами, селениями и землями своими соединялся с Польшею добровольно на одинакие и равные с нею права и преимущества, сего опровергнуть мы ничем не можем, яко утвердженного торжественными договорами и пактами, в привилегиях и архивах хранящимись. Ежели же на опровержение того поставлять причиной возмущения народные, то справедливость требует противоставить им и гонения их, нарушающие права и свободы народные". Магнаты и чины королевства, большею частию преклонны бывши на сторону примаса королевского, яко особы первенствующей духовной, на все разрешающей, держались его советов и мнений, и обессилив с ним издавна власть королевскую, и сделав ее одною проформою, расхитили и поделили между собою премногие имения национальные польские и руские и потому на перемены, стяжанию и самолюбию их противные, весьма не согласовали. И король по многих словопрениях и уговорах, видячи, что он ни в чем не успевает, нашелся принужденным выговорить послам малороссийским и написать к наказному гетману их и войску, между прочим, сии достопамятные слова: "Поневаж вы воины есте и имаете у себе мушкеты и сабли, то что вам возбраняет стать за себя и за свою свободу? Ибо видно жребий ваш таков, чтобы иметь все от меча, и даже самую свободу; а я помогать вам не в силах, обуреваем будучи партизанством и их факциями".
Наказный гетман Барабаш, получа рескрипт королевский, объявил его только одному писарю генеральному Хмельницкому, но и то по необходимости яко канцлеру нации, а от прочих чинов вовсе его утаил, держась стороны поляков, от которых он был знатно обдарен и имел с ними нарочитую дружбу. Хмельницкий многократно уговаривал Барабаша объявить королевское изволение чинам, народу и войску, дабы их ободрить благоволением к ним толь справедливого и милостивого монарха, и дать знать испод руки полякам, чтобы они ведали мысли королевские, пособствующие невинности народной, своеволием насилуемой, и страшились бы обороны, позволяемой самим монархом. Но Барабаш, упоенный дарами польскими и усыпленный их льщениями, ни на что оное не уважал и принудил Хмельницкого исполнить самому тот долг начальства, который он, Барабаш, учинить был обязан. Хмельницкому оставалось употребить великое искусство, чтобы достать у Барабаша королевский рескрипт, со тщанием им хранимый, и огласить его чинам и войску. Благоприятный случай скоро ему в том способствовал. Для новорожденного младенца в фамилии Хмельницкого надобно было иметь при крещении восприемника; к сему упрошен Хмельницким Барабаш, и он со всею свитою своею отправился из Чигирина в жилой дом Хмельницкого в местечко Субботов; а тамо, по совершении над младенцем таинства крещения, начались обыкновенные в таких случаях пиршества, на которых употчиван Барабаш и штат его с умышленным старанием. Хмельницкий, снявши у сонного Барабаша с руки перстень и забравши пернач и шапку с кокардою, достоинство Барабашево означающие, отправился с ними ночью в Чигирин и, явясь у жены Барабашевой, показал ей знаки мужние, требуя у нее выдачи нужных писем из кабинета Барабашева, яко бы им, Барабашем, для самонужнейших надобностей и скоропостижно испрашиваемых. Жена Барабашева, видя знаки мужние и зная должность писаря генерального, до которого дела письменные особливо принадлежат, отворила Хмельницкому кабинет мужний, и он нашел в нем известный рескрипт королевский и другие важные акты до народа руского и прав его относящиеся, забрал их и отправился из Чигирина прямо в Запорожскую Сечь, и прибыл туда 7-го августа 1647 года.
В Сечи Запорожской Хмельницкий нашел готовых и способных под ружье козаков только с небольшим триста человек, а прочие рассеяны были но их промыслам и ловитвам рыбным и звериным. К ним призвал и собрал Хмельницкий реестровых козаков, оставшихся от командования гетмана Гулака и в зимовниках запорожских проживавших три тысячи сто пятнадцать человек, коим объяви изволение королевское, позволяющее на оборону отечества, соглашал их поднять оружие против поляков, общих своих супостатов. Козаки сии, не дождавшись почти окончания речи Хмельницкого, единогласно возгласили готовность свою на все его предприятия в пользу отечества и тогда же прикрыли Хмельницкого шапками своими в знак выбора его в гетманы; но он, отклонив выбор до общего войскового и всех чинов согласия, вызвался предводительствовать ими в прежнем своем чине и скоро за сим предпринял завладеть городом Кадаком, наполненным польскими войсками, чтобы сим восстановить по-прежнему сообщения Малороссии с пределами запорожскими. Атаку над Кадаком произвел Хмельницкий скоропостижно, и штурм, учиненный им нечаянным образом, споспешествовал его намерениям весьма удачно. Спешившиеся козаки одною их половиною делали приступ фальшивый со стороны степной и, производя, пальбу и крик, лежачи на земле, обратили на себя все внимание и оборонительные меры войска польского; а другая половина пеших козаков подползла берегом днепровским под самую крепость и водными воротами вошла в нее с малым сопротивлением; а внутри крепости ударили козаки в тыл польских войск со всею опрометчивостью и произвели в них страшное убийство. Поляки тогда уже уверились о впадении неприятеля в крепость, когда им побеждены были. Действовавшие от степу козаки, сведав, что товарищи их сражаются внутри крепости, переменили притворную атаку свою на действительную и вломились в крепость при слабом сопротивлении и там докончали поражение войск польских наголову, так что не остался из них ни один, которой бы возвестил роду своему о их истреблении. Оставшаясь в городе воинская амуниция со многими всех родов запасами досталась в добычу победителям и знатно помогла вооружить армию козацкую.
По овладении городом Кадаком Хмельницкий назначил его сборным местом для войска малороссийского и послал в околичные города и селения окружные листы с извещением о предприятии его на оборону отечества и с прописанием последовавшего на то письменного соизволения королевского и чтобы войска малороссийские, отложась от наказного гетмана Барабаша, дознаного зрадцы и предателя отечественного, контрактующего тайно и явно с поляками на пагубу народную, собирались к нему в Кадак для дальнейших советований и предприятий. Скоро за сим оповещеньем прибыли в Кадак три тысячи человек реестровых козаков: Полтавский, Миргородский и Гадяцкий и части других полков, удалившихся от Барабаша в ту пору, когда он вновь приводил к присяге войска своего командования на верность службы их при поисках над Хмельницким и его сообщниками. Барабаш, скоро сведав о предприятии и успехах Хмельницкого, тотчас дал знать о том коронному гетману, Павлу Потоцкому, а он также в самой скорости послал на помощь к Барабашу сына своего Стефана с девятью тысячами польских войск, кои, соединясь с Барабашем в городе Черкассах, учинили тут распоряжения к нападению на Хмельницкого. Барабаш, быв тогда объявлен от короля гетманом малороссийским, имел при себе пять тысяч реестровых козаков, присягнувших ему в верности, кои сели с ним на струги и лодки и отправились Днепром вниз, с тем чтобы осадить Хмельницкого в Кадаке и с реки, сделать в городе высадку; а гетману Потоцкому с тринадцатью тысячами реестровых и польских войск осадить Кадак от степи и пресечь Хмельницкому и войску его всякую ретираду.
Хмельницкий, знавши о намерении Барабаша и распоряжениях его с Потоцким, сделал и свои распоряжения к обороне. Он для флотилии Барабашевой построил на одной косе днепровской, вышедшей далеко в реку, сильную батарею и, снабдя ее тяжелою артиллериею и пехотою с длинными копьями, прикрыл все то насаженным вокруг батареи тростником и кустарником. А в Кадаке оставил небольшое число пехоты, приказав ей всегда показываться на валах и батареях городских и, расхаживая с места на место, увеличивать число свое; сам же со всем конным и пешим войском скрылся в байраках за несколько верст перед Кадаком. Войска польские шли степом, вровень с пловучею по Днепру флотилиею Барабашевою; и как только сблизилась и насунулась флотилия сия на батарею, то произведен с ней сильный залп из пушек, весьма удачно наведенных по судам, с которых многие были разбиты и повреждены, а остальные, отяжелены бывши навалившимися в них из разбитых судов людьми, начали приставать в беспорядке к берегам. Хмельницкий по первому из пушек выстрелу вышел со всем своим войском из байраков и ударил во фланги и тыл войск польских, не ожидавших такового нападения. Сражение было тяжкое и убийственное. Хмельницкий, врезавшись с своими войсками в середину польских, смешал их и отнял всю артиллерию неприятельскую, а затем, поражая неприятеля своими выстрелами и копьями, против которых всегда поляки трепещут и стоять не могут, загнал их между города и Днепра в узкое место и тамо простых драгунов и жолнеров польских истребил до последнего, а чиновников их и всех реестровых козаков принудил положить оружие и отдаться в плен; и сих чиновников осталось сорок три человека, в том числе и гетман Потоцкий.
По истреблении Хмельницким польских войск, бросился он к реестровым козакам, приплывшим с Барабашем на флотилии; он застал их на берегу Днепра, устроенных к обороне. Хмельницкий, не делая на них нападения, велел выставить противу них белое крещатое знамя с провозглашением: "Мир христианству". Потом пригласил к себе под знамя всех чиновников и многих козаков, отложивших от себя оружие, и так говорил им: "Помыслите, братие и други, помыслите и рассудите, противу кого вы вооружились и за кого хотите брань с нами иметь, и кровь свою и нашу втуне проливать? Я и окружающее меня товариство есть единокровная и единоверная ваша братия; интересы и пользы наши одни суть с пользами и нуждами вашими. Мы подняли оружие не для корысти какой или пустого тщеславия, а единственно на оборону отечества нашего, жизни нашей и жизни чад наших, а равно и ваших! Все народы, живущие во вселенной, всегда защищали и будут защищать вечно бытие свое, свободу и собственность, и самые даже пресмыкающиеся по земле животные, каковы суть звери, скоты и птицы, защищают становища свои, гнезда свои и детища свои до изнеможения; й природа по намерению творца всех и господа снабдила разными к тому орудиями в самых членах их. Почто же нам, братие, быть нечувствительными и влачить тяжкие оковы рабства в дремоте и постыдном невольничестве в собственной еще земле своей? Поляки, вас вооружившие на нас, суть общие и непримиримые враги наши; они уже все отняли у нас: честь, права, собственность и самую свободу разговора и вероисповедания нашего; остается при нас одна жизнь, но и та ненадежна и несносна самим нам; да и что за жизнь такая, когда она преисполнена горестей, страхов и всегдашнего отчаяния? Предки наши, известные свету славяне или савроматы и русы, соединясь с литовцами и поляками добровольно и ради обоюдной защиты от инноплеменников, пришли к ним с собственною своею природною землею, с своими городами и селениями и своими даже законами и со всем, в жизни нужным. Поляки ничего им и нам не давали ни на один пенязь, а заслуги наши и предков наших, оказанные полякам в обороне и разширении королевства их, известны суть всей Европе и Азии; да и сами поляки хрониками своими очевидно тое доказывают. Но пролитая за них кровь наша и избиенные на ратных полях тысячи и тьмы воев наших награждаются от поляков одним презорством, насилием и всех родов тиранствами. И когда вы, о братья наши и други, когда не видите унижения своего от поляков и не слышите презренных титулов, наданным вам от них, то есть титулов хлопа и схизматика, то вспомните, по крайней мере, недавния жертвы предков ваших и братии вашей, преданных коварством и изменою и замученных поляками самым неслыханным варварством. Вспомните, говорю, сожженных живыми в медном быке гетмана Наливайка, полковника Лободу и других; вспомните ободранные и отрубленные головы гетману Павлюге, обозному Гремичу и иным; вспомните, наконец, гетмана Остряницу, обозного Сурмила, полковников Недригайла, Боюна и Рындича, коих колесовали и живым жилы тягли, а премногих с ними чиновников ваших, живых же на спицы воткнули и другими лютейшими муками жизни лишили. Не забывайте, братия, и о тех неповинных младенцах ваших, коих поляки на решетках жарили и в котлах варили. Все оные страстотерпцы замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов своих, презираемую и ругаемую поляками в главах ваших. И сии мученики, неповинно пострадавшие, вопиют к вам из гробов своих, требуя за кровь их отмщения и вызывают вас на оборону самих себя и отечества своего".
Едва кончил Хмельницкий речь свою, восстало в войске вопнение и поднялся шум, яко дух бурный; все начали бросать оружие и кричать: "Готовы умереть за отечество и веру православную! Повелевай нами, Хмельницкий, повелевай и веди нас, куда честь и польза наша требуют. Отметим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или умрем со славою. Да не увидим более поношений наших, не услышим стона потомства нашего! Одно нас теперь смущает только, что мы клялись пред богом и учинили присягу на евангелии о верном послушании Барабашу, сему врагу отечества и предателю нашему!" "Вынужденные клятвы неважны, — отвечал Хмельницкий, — и бог всевидец обратит их на главу того, кто их вынудил и призывал имя его всуе. Законы божественные, естественные и гражданские всегда такие клятвы уничтожают; и вы от них свободны; а больше всех клятв обязаны вы своему отечеству самою природою и вере святой, символом ее, вами исповедуемым. О сем поборайте и за них стойте, а более сих жертв ничего от вас не требуется".
Козаки, утешенные речами Хмельницкого, устремились искать Барабаша, чтобы предать его на суд войска, и нашли его, спрятавшегося в одном судне; но как выведен был из судна на берег, то, вырвавшись из рук козацких, бросился он стремглав в реку и утопился; а козаки тогда взгласили: "И погибе нечестивый! Да погибнет же и память его с шумом!"