"Марылька, Марылька, это она!" – мелькало в его голове.
– Туман разорвался! – продолжала, лихорадочно старуха, хватая Богдана за руку. – Я вижу, вижу – солнце всходит, блестит все кругом, загорается! – закричала она хриплым голосом. И весь лес огласился одушевленными криками: "Загорается, загорается!"
Богдан почувствовал, как горячая кровь хлынула в его лицо, уши и сердце. Оно билось так бурно, что, казалось, готово было лопнуть в груди; шум наполнял его уши, а в голове подымались каким то смутным одуряющим чадом предсказания старухи.
А старуха продолжала дальше, почти задыхаясь сама:
– Все звезды тухнут перед солнцем, оно одно на ясном небе огнем горит высоко, высоко. Но вот, вот подымаются черные хмары, сюда, сюда плывут, хотят скрыть блестящее солнце. Нет, нет, не скроют! Ветер примчался. Буря, буря! Гром! Блискавица! – кричала она дико, подымая свои костлявые руки. – Море запенилось! Встает! Волны поднялись! Ужас!! Ужас!! – Старуха остановилась и отбросила с лица седые космы волос. Грудь ее высоко подымалась, на губах выступила белая пена, жилы на худой шее надулись, словно веревки.
– А дальше, дальше что? – крикнул нетерпеливо Богдан.
– Довольно, больше не спрашивай! – прохрипела уставшим голосом старуха.
– Все, все, до конца хочу знать!
– Месяц спустился, рассвет недалеко, мышь улетела, пугач скрылся... страшно, страшно! – прошептала старуха.
– Все говори, ведьма, все до конца! – схватился за пистолеты Богдан и бросил ей в руку два червонца. – Скажешь – еще дам, а не скажешь – убью!
Но старуха уже носилась вокруг обнаженной сабли в своей исступленной, безумной пляске. Снова громкие вопли и бессвязные слова огласили весь воздух. Наконец старуха нагнулась над саблей и вдруг с громким воплем отшатнулась назад.
– Кровь! – закричала она диким, нечеловеческим голосом.
– Кровь! – подхватил невидимый голос и раскатился по всему лесу один исступленный крик. – Кровь! Кровь! Кровь!
Схватил Богдан саблю и как безумный бросился из ущелья; как безумный мчался он вдоль берега, рискуя ежеминутно свалиться в воду, а дикий крик все гнался за ним.
Добравшись до Белаша, он вскочил в седло и пустивши поводья, полетел напрямик. Вскоре деревья начали редеть светлые полоски показались между них, и через несколько мгновений Богдан очутился уже на опушке леса. Степь дохнула ему в лицо свежею, живительною прохладой. Месяц уже совсем спустился над горизонтом и казался теперь каким то красно золотым и тусклым. На бледном небе потухали звезды; только одна горела над востоком ярко и чисто, словно гигантский изумруд. Веял прохладный предрассветный ветерок.
Проскакавши около версты, Богдан пришел наконец в себя и оглянулся назад. Лес уже виднелся на горизонте только темною полосой. Богдан бросил шапку, провел несколько раз рукой по голове и вздохнул широко, полною грудью.
– Ух! – вырвался у него облегченный, радостный вздох.
Сердце его стучало учащенно, бодро и сильно. "Что говорила, что обещала ему старуха?" – старался он вспомнить обрывки предвещаний колдуньи.
"Да, да, она, звезда моя, скатится ко мне, туман разорвется скоро, солнце засияет, разгонит тучи, бурю... А дальше что говорила она? Кровь! Так, война, война! Чего же бояться крови? Правда твоя, колдунья, – кровь впереди! Так, значит, все эти панские набрехи – ложь; ложь и о заговоре, и о ней! Колдунья знает, ей все известно, она не солжет! – Богдан сжал рукою сердце. – О, когда бы только поскорее, когда бы хоть одна радостная весть! Но тише, терпенье, терпенье..." "Туман, – говорит она, – разорвется скоро, и солнце засияет, и погаснут все звёзды перед ним!"
Богдан поднялся в стременах и глянул в ту сторону, где находился Чигирин; там уже опускалась за горизонт красная и круглая луна. Над Суботовым светлело небо. Что то делает теперь пышное панство? Верно, лежат уже все покотом под лавами на коврах.
"Что же, пируйте, пируйте, ясновельможное панство, – улыбнулся смело Богдан, – тешьтесь заморскими винами да сластями, издевайтесь над человеком, а мы – люди привычные, мы и ночь не поспим, а подумаем да потрудимся для вас".
Впереди уже виднелись неясные очертания Суботова.
Богдан потрепал Белаша по шее:
– Ну, сынку, собери силы, вот и дом! Мало ли исколесили за ночь!
Он пустил коню поводья, и Белаш, заметив издали хутор, весело заржал и пустился вскачь.
Смелые, бодрые мысли толпою осаждали голову Богдана, но среди них то и дело вырезывался дивный образ Марыльки, так неожиданно воскресший перед ним.
Вот и Суботов. Богдан остановился у ворот и начал стучать в них торопливо эфесом сабли.
Вскоре ворота отворились. Сопровождаемый радостным визгом собак, Богдан подскакал к крыльцу и, бросивши поводья сонному казачку, хотел было взойти на рундук и пройти на свою половину, как вдруг двери быстро распахнулись, и. на пороге, показалась Ганна в наброшенном наскоро бай бараке.
– Что случилось, Ганно? – остановился в изумлении Богдан.
– Не идите туда, дядьку, нельзя: вам постлано на том рундуке, – заговорила она торопливым шепотом. – Какой то пан приехал к дядьку из Варшавы. Мы постелили ему там...
– Ко мне! Из Варшавы? – только мог вскрикнуть Богдан, чувствуя, как от бурного прилива радостного волнения дыхание захватило ему в груди. "Туман разорвется скоро", – вдруг вспомнились ему слова колдуньи, – а может быть, просто заехал по дороге знакомый, а у меня уже и радость затрепетала".
– Но откуда ты знаешь, что пан из Варшавы? Кто говорил тебе, кто?
– Слуги панские. Они сообщили, что пан их едет прямо из Варшавы.
– Господи! Не отринь! – перекрестился только Богдан.
Встало блестящее солнце, зажгло сверкающим огнем крест на суботовской церкви, позолотило верхушки ветвистых лип и стройных тополей р гайке за будынком, окрасило ярким пурпуром белые трубы на хатах, рассыпалось лучами по скирдам и стожкам на гумне, заиграло весело в светлых струях Тясмина и заглянуло, наконец, через гай на широкий рундук, где на ковре в смелой позе спал непробудным сном сам господарь. Вчерашняя попойка, душевные потрясения, усилия воздержаться от вспышки, бешеная скачка и перечувствованный панический ужас гаданья до того утомили Богдана, что он, несмотря на приезд интересного гостя, свалился в одежде на кылым и сразу заснул мертвым сном.
Уже Ганна сделала все распоряжения по хозяйству, приготовила сниданок и второй раз подошла к рундуку узнать, не проснулся ли дядько? Но дядько, повернувшись прямо к солнцу лицом, все еще богатырски храпел. Пожалела будить его Ганна и пошла в пасеку принести от деда свежих сотов к сниданку.
А прибывший гость давно уже встал и гулял по гайку, наслаждаясь и прохладною тенью роскошных дерев, и ясностью безмятежного утра, и легкостью воздуха, напоённого ароматом свежего сена и меда.
Вышедши из гайка, остановился он на пригорке, откуда видна была светлая лента реки, укрытая поникшими ветвями серебристых верб, а дальше, за Тясмином, волновалось золотом море полей, обрамленное сизыми контурами дальних лесов.
"Какая роскошь, какая прелесть! – восторгался мысленно гость. – Да, этот край одарен всем от бога, потому то насилие и алчность стремятся сюда с обагренными руками в крови, и не остановится это преступное стремление ни перед чем... Только могучая, вооруженная рука остановить его сможет!"
Незнакомец снял шапку с бобровой опушкой, провёл рукою по шелковистым пепельным волосам и призадумался. На вид ему было лет сорок, не более. Смуглое, мужественное лицо, с выразительными голубыми глазами и смело очерченным носом, дышало искренностью и прямотой; стройный, гибкий стаи и энергические движения изобличали силу и хорошо сохранившийся огонь юности.
Возвращаясь с пасеки, Ганна наскочила на приезжего пана и оторопела с огромною миской в руках.
– Ой, на бога! Вельможный пан уже встал... Может быть, была невыгода?
– Вояку то, панно? Да наш брат и на гарматах спит всласть, а на перинах и подавно.
– Отчего же пан так рано? – замялась она. – Так я разбужу зараз дядька...
– Не тревожь его, пышная панна, – улыбнулся гость, – мы – старые знакомые... Я прошёлся в проходку отлично. Здесь кругом такая утеха для глаза – смотрел бы и не насмотрелся.
– Да, места здесь приятные, – взглянула на свою ношу Ганна и вспыхнула, – а по тот бок Тясмина еще лучше.
– Рай, эдем, – улыбнулся гость, – и обитательницы его такие же.
Панна Ганна еще более вспыхнула й не нашлась что ответить...
– Немудрено, что он привлекает к себе все наше панство, – продолжал мягким, вкрадчивым голосом гость, – как обетованная евреям земля, сулит он и богатства, и радости.
– Если вельможному пану нравится, – несколько оправилась Ганна, –то как же этот край дорог нам!
– Понимаю и не удивляюсь, что ваши братья и отцы защищают, как львы, каждую пядь.
– Как же свое споконвечное да не защищать? – опустила Ганна ресницы, и стрельчатая тень побежала по ее побледневшим щекам. – Тут и родились, и крестились, и выросли... что былинка, что кустик– родные.
– Мне самому дороги эти чувства, – не сводил приезжий с Ганны очей, – и я презираю тех, кто посягает на чужое добро и покой.
– Как? Пан... католик, и такое?.. – подняла она на него лучистые и светлые, как утро, глаза.
– К сожалению, этому панна имеет право не верить. Но между панами католиками есть все ж и такие, что, кроме себя, любят других и которым противно насилие.
Недоверчиво покачала головой Ганна:
– Я что то не слыхала.
– Клянусь паном богом и карабелой! – воскликнул искренно гость. – Есть и такие, хотя их и мало.
– Как бы это было хорошо, – тихо про себя заметила Ганна.
– Да, перестала бы литься кровь, нам бы, жолнерам, был отдых, братьями бы стали...
– Ох, нет! Поляк не может признать нас за братьев, – грустно вздохнула Ганна. – Католик презирает и нашу веру, и нас... Разве пан не католик?
– Нет, панно, католик; но не презираю ни вашей веры, ни вас.
– Кто ж такой пан? – взглянула в глаза ему Ганна и зарделась ярким румянцем.
– Уродзоный шляхтич, – засмеялся приезжий, – полковник его королевской милости войск Радзиевский, – поклонился он, ловко брякнув длинными шпорами.
В это время показалась из за густых кленов статная фигура Богдана; торопливо и сконфуженно подошел он к своему гостю, простирая издали руки.
– Простите, дорогой пане полковнику...