Ведь ясный пан сам говорил...
— Да, говорил, — прервал его раздраженным голосом Тамара, — оттого-то я и прошу их, чтобы они не попались в руки какого-либо лиходея... Наконец, я приказую, чтобы эти опасные вещи были вручены мне на хранение.
— Панская воля, — ответил смиренно странник и передал два мешочка да небольшой пузырек в руки есаула.
— Возьми же талер, да вот еще один, — подал есаул страннику две монеты, — а вот теперь пусть малец расскажет что-либо про мою долю, что ждет меня впереди и чего я должен стеречься?
— Скажи, отроче, — обратился и странник к послушнику, — если Господь тебя вразумил.
Послушник начал читать тихо молитвы и часто креститься, глядя безумными глазами не на Тамару, а словно через него куда-то в безвестную даль. Тамаре стало жутко от этого взгляда, от этих беззвучных слов, слетавших с побелевших губ послушника, и он приподнялся с места, объятый суеверным страхом.
— Вижу, зрю прошлое твое, — начал тихо и невнятно послушник, — королевские чертоги, велелепие, чревоугодие, дьявольское плясание, пекельная роскошь, зависть змия, вожделения козлищ, ехидство жабы... Ой, суета сует и Каинский грех: брат на брата возста, друг на друга, ища ближнего своего погубити... Снова тьма; ничего не вижу... Ай, что это?
Не чертоги, а хижины, дикое беснование какого-то воинства, не паны уже, а чернь, бряцание бандур, сатанинское песнопение и сквернословие... О, снова зрю тебя и еще кто-то молодой, разъяренный... Какая-то отплата...
— Довольно! — остановил дрогнувшим голосом послушника Тамара, — он весь был бледен и дрожал; на его подбритом лбу крупной росой выступил пот. — Ты лучше скажи, что меня ожидает в будущем?
— Слава, торжество из торжеств! — воскликнул вдохновенно послушник. — Я вижу на тебе гетманскую мантию...
— Ай! — воскликнул порывисто Тамара, словно задохнувшись от недостатка воздуха, и схватился руками за грудь.
— Только стой, стой! — поднял руку послушник и провел ею по глазам, словно желая протереть их для ясновидения. — У тебя есть недруг... ты его считаешь помстителем... Так, так: вот он, рядом с тобою... молодой, пышный... но врази мои паче ближних сташа, а очеса мои слепотою крышася. Он, сей враг мнимый, — продолжал медленно послушник, вонзая свои очи в раскрытые широко от изумления глаза Тамары, — тебе потребен, ой зело потребен; он — ступени твои, по которым взбираться ты будешь к верховине счастья... Там, на верху горы, где зрю тебя в блеске — его уже нет... Ты сам аки солнце сияешь... но в пути тебе он потребен: и пока жив он, ты грядешь к славе, а если умрет — твой путь обрывается...
— Но если он жив? — воскликнул радостно Тамара.
— То дорога твоя светла и доля ясна, как звезда лучезарная! — промолвил патетически послушник, вспыхнувший ярко от прилива восторга.
— О, спасибо, спасибо, мой юный пророче, — шептал в упоеньи Тамара, — возьми вот дукат, помолись за мою грешную душу. Идите, отдохните, Божие странники; вас напоят и накормят, — я позабочусь, — провожал он приветливо своих гостей; он был опьянен этим пророчеством до потери самообладания и хотел наедине отдаться порывам охватившего его счастья.
Когда странники остались одни, то послушник сжал крепко старшему руку и промолвил взволнованным голосом:
— Он жив, он жив!.. Ты заметил? О, теперь я убеждена, что это подлые "вчынкы" Тамары... а может быть, и этот злодей Ивашка тут тоже замешан... Изверги! Не успели только прикончить — еще жив! А твоей услуги, Андрей, я никогда, никогда не забуду!
— О, моя Марианна! — прошептал смущенно Андрей. — Что это? Пустяк! Ты жизнь у меня требуй, и я ее брошу к твоим ногам, и то почитаю за счастье!
— Знаю, мой любый! — промолвила еще тише Марианна и крепко сжала своему товарищу руку...
LI
Возвратившись от гетмана и порадовавшись удачному окончанию трудного предприятия, Марианна, Андрей и Варавка приступили к обсуждению дальнейших мероприятий.
— Ловко, ловко пока одурили, — не унимался Варавка, — а вот что с ним дальше? Доведаться бы нужно, поверил ли он всему?
— Как не поверил? — воскликнула Марианна. — Чуть языка своего не проглотил от восторга, чуть не захлебнулся от радости, а может быть теперь и взбесился!
— Да как же ему было и не очуметь, когда гетманскую булаву пани полковникова посулила! Он и без того, може, все мечтал о ней, — вставил Андрей.
— Так, так, теперь всякий проходимец, всякий "пройдысвит" протягивает к этой булаве руку и готов бресть за нею хоть и по колени в крови... Ox, ox, ox, чем-то оно кончится?
— Если возьмемся все дружно соединить воедино разорванную Украину, да водворим в ней правду и поставим над ней твердую руку, то и Господь нам поможет, тогда все "пройдысвиты", все напастники исчезнут, как дым... Вот потому-то теперь и нужно помочь всеми силами Дорошенко и вырвать из рук лиходея лучшего гетманского помощника Мазепу...
— Еще бы, конечно! — подхватил Андрей.
— Только как же это сделать? — развел руками Варавка, — я бы, конечно, ничего не пожалел, чтобы его "вызволыть"...
— А вот что, панове, — заговорила деловым тоном Марианна, — что Тамара всему поверил, так это верно, иначе бы он нас из замка не выпустил, а если поверил, так теперь у него будет первой заботой уберечь от несчастья и погибели врага своего Мазепу, потому что этот враг, по моим предсказаниям, необходим ему для его же благополучия, для гетманской булавы... Так вот теперь нам необходимейше проследить, что Тамара предпримет? Если останется спокойно в замке и никуда оттуда не бросится и гонцов не пошлет, то, значит, что Мазепа сидит в покойном месте, что жизнь его в безопасности и что он целиком в его руках. А коли Тамара бросится сам куда-либо, или начнет гонцов рассылать, то стало быть Мазепа не в его руках, и жизнь его не обеспечена.
— Верно, верно, как по писанному, — изумился тонкой сообразительности Марианны старик.
— Так вот что, друзи мои, — продолжала она, — коли Тамара будет спокойно сидеть, так и мы останемся в Гадяче, только "шпыгив", — дозорцев, приставим к нему, да разведачей пошлем по окрестностям, а коли заворушится он, то и нам нужно вмиг, — за ним ли, или за его посланцами, — а броситься вслед; это будет единственный способ узнать, куда они упрятали несчастного.
— Истинно, истинно, наша советчица! — благоговел перед каждым ее словом хозяин.
— А если справедливы мои думки, то поспешите, шановный господарю, в замок и разведайте все, поставьте дозорцев, чтоб, коли что, так зараз бы вас известили. А пока справитесь, мы и переоденемся: он снова в запорожца, а я либо в молодицу, либо в "джуру" его...
— Лечу, лечу, моя "ясочко"! — заторопился и бегом почти вышел со своего дворика сановитый пан лавник.
Не успели еще наши странники переодеться и сойтись для обсуждения дальнейших мероприятий, как вбежал запыхавшийся господарь и сообщил важную новость. Сначала он от задышки ничего толкового и сказать не мог, а только повторял: "важные вести, удивительные вести", а потом уже, отпивши воды и придя в себя, пояснил, что Тамара немедленно, по их уходе, отправился спешно из замка, кажись к воеводе, — это он после узнает наверно, — а оттуда бегом возвратился в замок и велел седлать себе коня.
— Так и нам прикажите, пане господарю, седлать немедленно коней, — заволновалась Марианна, — терять нельзя ни минутки, — не то все утеряем... Значит, Мазепа в опасности.
— Мы выследим его, — промолвил уверенно Андрей.
— Да, выследим и спасем, — подхватила энергично Марианна. — Только вот что, дорогой пане лавнику, мы с паном Андреем отправимся в погоню сейчас, а в лесу "зараз" под горою, направо от "брамы", в буераках находится наш отряд, человек двадцать, что провожал нас сюда, так прошу ласки у славетного пана, найти этот отряд и двинуться вместе за нами, на помощь. Вот кольцо мое, — покажет пан атаману для уверенности, что то моя воля.
— Все, все исполню и не замешкаюсь, панна полковникова, — кивал успокоительно головою старик, — как бы не мчался, а я со следа не собьюсь: все дороги знаю — и высмотрю, и выищу... Да он, этот дьявол Тамара, другим "шляхом" и не бросится, как Ромненским, либо свернет на дубовую корчму, тем "шляхом" и Мазепа выехал... Ну, там уже увидим, не уйдет, а коней я велю седлать зараз, отдохнули они, отпаслись...
— Ради Бога, только скорее! — заторопила Марианна; она была страшно возбуждена и поспешно засовывала кинжал и пистолеты за пояс.
Не прошло и получаса, как два всадника, удалой запорожец и красивый "юнак", на кровных, дорогих конях выехали из городской "брамы" и, проскакавши с четверть мили, остановились на пригорке, с которого дорога раздвоилась. С высоты пригорка было видно ту и другую дороги на далекое расстояние, но по ним ни одна точка не двигалась, не было видно нигде ни пешего, ни конного, ни подводы; обе дороги были в тот момент, как на зло, пустынны.
Андрей и Марианна остановили лошадей и стали всматриваться в окрестность, но ни на полях, ни в сизой дали не было видно никого.
— Что же это? — вскрикнула раздраженно Марианна. — Неужели мы упустили Тамару и потеряли совсем его след?
— Поскакал, видно, сломя голову, — отозвался с досадой Андрей, — но стой, панно, не тревожься, не уйдет шельма! Варавка говорил, что другого ему "шляху" нет, как Ромненский, — ну, вот этот пошире и должен быть именно он. Припустим коней и, как бы он ни спешил, а от наших "румакив" не уйдет!
Гикнули путники и помчались. Правду сказал Андрей, что от таких коней не уйти, только ветер свистел им в лицо, да широкими дугами убегали по сторонам лески, и гайки, и байраки; но ни хуторка, ни жилья им не попадалось... Наконец, проскакавши с полмили, нагнали они на дороге воз, запряженный парой волов; на нем кто-то лежал. Марианна подскакала первая к возу.
— Гей, человече добрый, не встречал ли ты какого-либо всадника, в одежде шляхетской? Не обогнал ли он тебя? Какая это дорога?
Ответа не последовало.
Андрей повторил тот же вопрос и начал расталкивать ножнами сабли лежавшего на возу человека; но последний спал мертвым сном, и на все усилия казака разбудить его, допытаться, по той ли дороге они едут, лишь мычал "го-го", махая рукой по направлению вперед.
— Брось его, пане хорунжий, только час тратить, — крикнула недовольно Марианна.
— И то, — согласился тот.